Илья говорит все это увлеченно, почти зримо представляя себе все многообразие возможностей подсказанной деду идеи. А Андрей Петрович будто впервые замечает теперь хорошо сложенную фигуру сына, широкие плечи, крепкие руки, безукоризненную точность движений. Почти не глядя, берет он со стола чайную посуду, ловко споласкивает ее под краном и с каким-то удивительным изяществом вытирает полотенцем.
"Наверное, сказывается в этом унаследованная им сноровка и навыки многих поколений цирковых актеров, — невольно думает Андрей Петрович. — Кем была его прабабушка? Наездницей, которой приходилось сохранять равновесие на бешено мчащемся коне, или эквилибристкой на проволоке?"
Нервы, мускулы, вестибулярный аппарат — все должно быть безукоризненным у людей этой профессии, ибо не только успех, но и сама их жизнь зависит от этого совершенства.
И так из поколения в поколение. Дед Ильи был ведь универсалом. Владел всеми жанрами циркового искусства. Мать тоже была воздушной гимнасткой и работала бы на трапеции до сих пор, если бы не сорвалась однажды во время исполнения сложнейшего апфеля — спада на качающейся трапеции со спины на носки. Упала она хотя и в сетку, но так неудачно, что врачи не разрешили ей больше работать гимнасткой… Тогда отец ее, знаменитый коверный Балага (имя это образовал он из усечения своей фамилии — Балаганов), стал обучать Ирину клоунаде. Года два была она его партнершей, а потом ее послали на курсы режиссеров. И вот с тех пор испытывает неудовлетворенность.
А Илья? У него от цирка только спортивная фигура да ловкие руки, столь необходимые физику-экспериментатору. Любые, самые замысловатые приборы, иной раз почти ювелирной тонкости, изготовлял он, будучи еще студентом. Есть у него и упорство в достижении цели, столь свойственное многим цирковым артистам. Андрею Петровичу известно это не только по своему тестю и жене, но и по судьбам их друзей. Многим из них приходилось преодолевать боязнь высоты, падать, ломать кости ног, бедер, подолгу лежать в больницах и начинать все сначала. Позавидуешь такой непоколебимости!
— Вот и дедушка и мама называли меня только что талантливым, — прерывает размышления Андрея Петровича Илья, — а ты, папа? Не разделяешь их мнения или считаешь, что хвалить меня не педагогично? Я имею в виду мой эксперимент, вызвавший антигравитационный эффект.
Отец долго молчит, нервно постукивая пальцами по столу. Илья терпеливо ждет, убирая посуду в кухонный шкаф.
— Уж очень загадочен этот эффект, — задумчиво произносит наконец Андрей Петрович. — Подобен чуду, а я не верю в чудеса.
— Ну, так давай вместе разбираться, искать объяснения, живо поворачивается к нему Илья. — А то ведь и сам ничего не предпринимаешь, и мне не даешь возможности начать серьезное изучение открытого мною явления.
— Напрасно ты так думаешь, Илюша, — укоризненно качает головой Андрей Петрович. — Я уже не первый день занимаюсь теоретическим обоснованием твоего эффекта.
— Но почему же только сам? У тебя ведь нет для этого даже достаточного времени…
— Не торопись, Илюша. Я не хочу, чтобы над нами смеялись. Вспомни ту шумиху, которая была поднята чуть ли не во всем мире вокруг аппарата американского изобретателя Нормана Дина. Не только французский журнал «Сьянсэви», но и некоторые ученые мужи утверждали тогда, будто Дин обосновал новый принцип механики, позволяющий построить летательный аппарат без использования отдачи реактивной струи.
— Но ведь не все и не все отрицали тогда в аппарате Дина. Многие считали, что достигнутый им эффект не противоречит ни одному из законов Ньютона, а лишь уточняет их. А что ты скажешь о наших изобретателях "безопорных движителей"?
— О инженерах Толчине и Зайцеве?
— Да. О инерцоидах Толчина и универсальном импульсном движителе Зайцева.
— Я не считаю себя достаточно компетентным в вопросах механики. Мне известно, однако, что Комитетом по делам изобретений и открытий заявки на безопорные движители не принимаются к рассмотрению, так же как и на злополучные перпетуум-мобиле.
— А вот доктор физико-математических наук Протодьяконов сказал недавно об инерцоидах Толчина, что они заставляют задуматься о верности некоторых положений механики. И добавил: "Я бы не поверил, что эти опыты осуществимы, если бы не видел их собственными глазами…"
— Я не читал его высказываний, — хмуро говорит Андрей Петрович, — не сомневаюсь, однако, что эксперимент Толчина не был достаточно «чистым». Боюсь, что желаемое принимается тут за достигнутое и превратно толкуются побочные эффекты.
— Но должно же быть как-то истолковано «поведение» механизмов Толчина и Зайцева и объяснено с точки зрения современной механики? А этого никто пока не сделал с достаточной убедительностью. Да и только ли это? Разве мало еще неясного? Это ведь в конце прошлого века, когда все казалось таким простым и доступным, лорд Кельвин мог заявить, что здание физики уже построено. Его смущали лишь два небольших облачка на ясном горизонте науки. Одним таким облачком был опыт Майкельсона, не имевший в ту пору объяснения, вторым — катастрофическое расхождение между существовавшей тогда теорией и опытными данными, полученными при изучении теплового равновесия между нагретым телом и окружающей средой. А потом, как ты знаешь, из первого опыта родилась теория относительности, а из второго — квантовая механика.
— Напрасно ты утешаешь себя этими примерами, Илюша, снова укоризненно покачивает головой Андрей Петрович. — К тому же они были бы уместны лишь в споре с невежественным в истории науки человеком.
— Прости, папа, — смущается Илья, — я не хотел тебя обидеть. Но и ты пойми мое состояние… Пока не решу этой загадки, не смогу ничего больше делать. Вот уже вторую неделю я не в состоянии притронуться к своей диссертаций. А то, что полученному мною эффекту нет пока объяснения, меня не расхолаживает. Ведь этот эффект — "Его величество Факт", как сам ты любишь выражаться.
— А я не уверен пока, что это действительно "Его величество Факт", — упрямо качает головой Андрей Петрович. — Я не только старше тебя, но и опытней и знаю, как невероятно трудно в наше время открыть что-нибудь принципиально новое. И смущает меня не то, что ты открыл это случайно, — в науке такое бывало. Случай нередко даже помогал многим открытиям. Он помог Беккерелю обнаружить радиоактивность, а Рентгену лучи, названные впоследствии его именем. Нас, однако, должно волновать сейчас не это. Нам необходимо точно знать — действительно ли перед нами "Его величество Факт", нет ли тут какой-нибудь ошибки?
— Ну, так поручи кому-нибудь повторить мой эксперимент! — восклицает Илья.
— Если бы ты не был моим сыном, а я не был бы директором научно-исследовательского института, так бы я и поступил. Но ведь то, что ты мой сын, а я директор института, — уж это-то бесспорный факт. И именно поэтому я не могу официально поручить кому-либо повторение твоего эксперимента. Не делай, пожалуйста, удивленного лица, наберись лучше терпения и выслушай меня до конца.
Андрей Петрович встает и продолжает разговор, прохаживаясь по кухне:
— Я ведь говорил уже, что пытался теоретически объяснить полученный тобою эффект, и чем больше размышлял об этом, тем больше убеждался, что в таких масштабах эксперимента он вообще не может быть обоснован с достаточной основательностью. Нужно, следовательно, ставить его фундаментально. А для этого необходима целая экспериментальная группа опытных научных работников, а главное — мощная энергетическая база. Вот и посуди теперь сам: могу ли я при отсутствии твердой уверенности, что твой эффект повторится, пойти на такой риск сейчас, когда все мои сотрудники заняты выполнением срочных заданий Академии наук?
— Но что же тогда делать?
— Спокойно продолжать работу над диссертацией и терпеливо ждать более подходящего времени для проверки твоего антигравитационного эффекта.
— Нет, папа, — не глядя на отца, упрямо произносит Илья. — Спокойно работать над диссертацией я больше не могу. А если ты боишься подорвать свой авторитет возможной неудачей при повторении моего опыта, я осуществлю его в необходимых масштабах где-нибудь еще… И у меня найдутся хотя и не такие опытные, как твои, но зато более заинтересованные в успехе моего эксперимента люди.
