Илья и не рад уже, что так растравил деда, а тот все не унимается.
— Да и не в них дело — Машу жалко. Они уйдут, а с кем она останется? Номер-то их групповой. Они его два года в училище циркового искусства готовили, да и потом еще долго шлифовали. Представляешь, каково ей будет после их ухода? А ведь она их, можно сказать, в люди вывела. После смерти матери всю заботу о них на себя взяла, хотя и сама-то всего лишь на год старше Сергея. Зная их увлечение спортом, она пошла вместе с ними в училище циркового искусства, еще и не подозревая о собственном таланте и считая себя самой заурядной физкультурницей. А без нее не известно еще, как бы сложилась их судьба. Могли бы и босяками стать…
— Хватит тебе об этом, дед! Успокойся ты, пожалуйста. Если хочешь, я готов не только перед тобой, но и перед Машей извиниться.
— Извиняться не надо, лучше слово дай, что пойдешь в цирк и посмотришь работу Зарницыных.
— Даю тебе такое слово!
— А когда?
— Да хоть завтра… Нет, завтра занят. Но послезавтра обязательно.
А когда наступает это «послезавтра», Михаил Богданович еще с утра напоминает внуку о его обещании.
— Я и сам помню, — без особого энтузиазма отзывается Илья. — Если ничем особенным не буду занят, непременно пойду.
— То есть как это "если"?.. — восклицает Михаил Богданович. — Никаких «если»! Дал слово — сдержи его! Я уже и билеты заказал, чтобы ты видел Зарницыных с самых удобных мест партера, а на с приставных стульев в проходе, на которых не раз сидел по моим контрамаркам. А вернее, давно уже не сидел, ибо и не помнишь, наверно, когда в последний раз был в цирке.
Вечером Илья действительно должен был пойти к кому-то из своих друзей по очень важному делу, но он решил не огорчать деда.
Они сидят в цирке в третьем ряду партера, почти против главного выхода на манеж. Вместе с ними и Юра Елецкий с Антоном Мушкиным.
— А они что, специально тут из-за меня? — шепотом спрашивает Илья деда.
— Ну что ты! Они тут вообще каждый день.
До начала представления еще много времени, и Илья с любопытством оглядывается по сторонам, наблюдая, как огромная вогнутая чаша зрительного зала медленно заполняется зрителями. В детстве он очень любил цирк, но в последнее время ходил уже реже, хотя по-прежнему получал удовольствие от посещения его не меньшее, чем в детстве.
Пока Илья рассматривает публику, Юра Елецкий, немного заикаясь от смущения и «окая» более обычного, говорит ему:
— Мне очень хотелось бы, Илья Андреевич, чтобы вы зашли как-нибудь ко мне и посмотрели мои альбомы. Я ведь рисую только цирк. Его жанровые сценки. Удивительная жизнь течет тут, на манеже. И не только во время представлений…
— У него действительно только цирковые сюжеты, — подтверждает слова Елецкого Антон Мушкин. — Вы увидите в его альбомах двух-трех клоунов и нескольких наездников, а все остальное — Зарницыны в невероятнейших позах и в таких фантастических полетах, которых они никогда еще не совершали и, наверно, не совершат.
— Напрасно ты так думаешь, — резко поворачивается к нему Юрий. — Они все смогут!
— А я в этом не уверен.
— Почему же?
— Да потому, что, во-первых, братья Маши собираются покинуть цирк. А во-вторых, для осуществления твоих замыслов нужно совершить чудо — ослабить силу притяжения земли. А этого, кажется, никому еще не удавалось сделать.
— Ну, а если бы удалось?..
— О, если бы! — перебивая Юрия, восторженно восклицает Антон. — Такие феноменальные трюки, как тройное сальто-мортале с пируэтом, были бы тогда для них сущим пустяком. А пока можно по пальцам одной руки сосчитать тех, кто в состоянии его сделать.
Илья вопросительно смотрит на деда, полагая, что художник шутит.
— Да, это верно, Илюша, — подтверждает Михаил Богданович. — Те немногие, кто делает сейчас тройное сальто, вынуждены выкручивать его очень высоко. Сильным швунгом они выбрасываются выше аппарата, на котором работают, чтобы иметь такой запас пространства и времени, который позволил бы после третьего сальто прийти к ловитору. А ты представляешь, каким пластичным к красивым мог бы быть этот трюк в пониженном поле тяготения? Э, да что говорить об этом!..
Цирк заполнен теперь почти полностью. Торопливо спешат к своим местам лишь опоздавшие зрители. А еще через несколько мгновений вспыхивают прожекторы, забивая арену осязаемо плотными потоками света. Гремит оркестр. Под звуки его марша на манеж для участия в прологе выходят участники представления.
Илья ищет глазами Зарницыных, но никак не может найти их в пестрой толпе. Начинается к тому же мелькание различных цветов в «юпитерах», неузнаваемо меняющее не только лица артистов, но и их фигуры.
А тут еще дед шепчет недовольно:
— Эти прологи стали уже штампом. Пора придумать что-нибудь новое.
К счастью, ничем не примечательный парад участников представления кончается довольно скоро. А Илья, так и не обнаруживший Зарницыных, наклоняется к уху деда:
— А что, Зарницыных не было разве?
— Были, но хорошо, что ты их не заметил. Их надо видеть только в воздухе, на трапециях. Я вообще не позволил бы им ходить по земле. Они ведь птицы, и ходить по земле для них почти противоестественно.
Хотя выступление Зарницыных лишь в конце первого отделения, Илья без особого нетерпения и не без интереса смотрит работу партерных акробатов и упражнения на першах. Забавляют его остроумные антрэ и репризы коверных, смешат клоуны-буфф.
А Михаил Богданович, Елецкий и Мушкин ждут лишь выхода Зарницыных. Юра даже сидеть не может спокойно и так ерзает на своем месте, что Антон начинает толкать его в спину. Не терпится и Михаилу Богдановичу. Он, правда, сидит спокойно, но все, что видит на манеже, кажется ему ужасно банальным. А тело его ноет так, будто вспомнило все те бесчисленные падения и ушибы, которые получило за несколько десятков лет работына манеже.
Но вот гаснет свет, и Михаил Богданович вообще перестает ощущать свое тело. Мгновенно замирает и Юрий с Антоном. Глухо рокочет оркестр. Все вокруг напряженно, настороженно. Почти в абсолютной тьме вспыхивает наконец лучик прожектора. Высоко-высоко, почти под самым куполом, выхватывает он из темноты ослепительно белую фигуру девушки. Несколько мгновений она стоит неподвижно, кажется даже, что парит в воздухе. Раскачавшись затем на трапеции, она плавно летит в тем. ноту, сопровождаемая все тем же лучиком, освещающим лишь ее фигуру. И когда полет ее начинает захватывать дух, ибо кажется, будто она миновала уже пределы воздушного пространства над манежем, из темноты неожиданно появляется плавно несущаяся ей навстречу такая же белая фкгура юноши, висящего головой вниз.
А когда руки их встречаются, вспыхивает яркий свет, и все видят, что юношу держит еще один гимнаст, зацепившийся ногами за качающуюся ловиторку.
Цирк разражается шумными аплодисментами.
— Ну, узнаешь ты их теперь? — счастливо улыбаясь, толкает внука в бок Михаил Богданович.
Освещенная ярким светом, Маша кажется Илье совсем другой, не похожей на ту, которую видел он у абстракционистов. С нескрываемым восхищением рассматривает он теперь ее стройное, сильное тело, гордо поднятую голову. Его поражает удивительная точность всех ее движений. И никакой игры и позы. Все естественно и непринужденно, будто и не требуется для этого ни малейших усилий и ежедневных тренировок.
Илья хорошо знает от деда и матери, как важно быть артистичным гимнасту. Особенно воздушному, обозреваемому со всех сторон и не имеющему возможности скрыть от публики ни малейшего изъяна своей фигуры или осанки. Известно ему и то, каких усилий стоит режиссерам придать гимнастам артистичность или, как они говорят, пластическую выразительность. Но он почти не сомневается теперь, что у Маши все это врожденное. Такой непосредственности, такому чувству ритма, как у нее, не научишься ни в каком училище, с этим нужно родиться.
А Михаил Богданович погружен в свои мысли. Хорошо зная всю сложность групповых полетов, требующую необычайно острого чувства взаимодействия с партнером, он с удовольствием отмечает теперь ту, не хватавшую раньше Зарницыным, слаженность в работе, при которой только и возможен переход от гимнастического упражнения к художественному зрелищу.
