сяток могил. Моряки умирают в море, а строители —

на стройках.

Постель Захарыча комендантша унесла, и осталась

голая железная кровать. Мы с Петькой присмирели и

старались не смотреть в угол. После Захарыча остались

только пустой чемодан, бритвенный прибор и недочи-

танная библиотечная книга «Искатели».

Нужно сказать, что все происшедшее я впервые осо-

знал только через несколько дней.

Шел со смены, уставший, взмыленный, сел отдох-

нуть в траве, на склоне у деревянной лестницы. Свети-

ло красное закатное солнце; спешили домой кучки ра-

бочих; урчали, ворочались внизу самосвалы. Пахло

пылью, железом; стройка шумела и звенела, как все-

гда. Я засмотрелся и задумался.

Захарыч… Человек… Он растворился в жизни весь,

без остатка. Он ничего не нажил и не оставил никакого

барахла. Водил в революцию броневик, строил заводы,

возил снаряды под Ленинградом, валил кубы в Анга-

ру — этому он отдал всего себя.

Внизу подо мной течет в новом русле река, стоят

197

стены,— как узнать, как выделить, что сделал тут

Захар Захарыч? И, тем не менее, тут дело рук его,

тут!

Его памятники по всей стране — всюду-всюду! —

безымянные, огромные, живые. Что холмик в сопках?

Простая условность! Захар Захарыч не там, он весь це-

ликом в гуле и движении мира.

Смогу ли я быть таким? Вот Миша Ольхонский,

Леонид-сибиряк или — вспомнились! — Дима Стрепе-

тов, Иван Бугай и Васек — они, пожалуй, будут.

А Гришка-жадюга? А Лешка — добродушный вор? Ка-

кой памятник останется после него? Стопка ворован-

ных стаканов и колода карт… А Витька, нашедший

«в нашей жизни клад»?..

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Путник, проезжающий через станцию, турист-путе-

шественник или художник, если ты будешь смотреть

когда-нибудь Иркутскую ГЭС, ехать в поезде на ее энер-

гии или читать книгу при ее свете, ты знай, что эти се-

рые стены, эти быки и водосливы, ставшие поперек Ан-

гары и поднявшие ее на тридцать метров, сделаны на-

ми, бетонщиками, вот этими нашими руками.

Ленька-сибиряк копал землю и строил опалубку для

них, Кубышкин скручивал арматуру, Петька-фото-

граф тащил свет, а Захар Захарыч возил щебенку;

крепкие и веселые девушки наши укладывали бетон, и

Тоня поливала его из шланга, а Даша заботливо уку-

тывала брезентом.

Мы мучились от жары и жажды летом и замерзали

зимой, мы жгли по ночам костры, проливали бетон на

эстакаду, делали брак, исправляли, получали знамена,

рассказывали детям легенды. Нам хотелось яблок, и у

нас болели руки.

198

Это была наша жизнь. Я говорю — наша, потому

что стал настоящим строителем и не представляю себя

другим.

Станция вступает в строй, и мы сворачиваем по

житки. Рыжий Николай взвалит на плечо свои склад-

ные стулья, Валя заберет Вовку из детского сада — и

мы уедем. Вот так. Я как выехал из дому в дальнюю

дорогу, так и еду, еду…

Наш паровоз, вперед лети…

Может, мы направимся на Братскую ГЭС, где мои

далекие Дима Стрепетов, Иван Бугай и Васек натянули

палатки, валят сосны и таскают бревна — язык на пле-

чо. Там еще нет бетонных работ. Они будут, когда при-

едем мы.

Мы еще встретимся, Димка! Мы еще вместе будем

учиться, Иван, в институте — береги свои учебники.

У меня нет ваших адресов, только фамилии, но я твер-

до верю, что мы встретимся, потому что дороги строи-

телей пересекаются.

Вот с тобой, Витька, мы, пожалуй, не встретимся…

Если ты и закончишь свой торговый техникум, ты ведь

все равно не приедешь сюда: ты по блату устроишься в

столице. И ты всю жизнь проживешь волком, так ни-

когда и не узнаешь, бывает ли на свете настоящая

жизнь. Эх, дивно мне и обидно: что же с тобой случи-

лось, кто тебя сделал таким? Откуда столько гадости,

столько трусов? Болван ты, Витька, ой, болван же ты

какой… и враг!

Да, я теперь вижу, что мы с тобой стали врагами.

Я не мог писать тебе, мне было очень трудно. Но твое

первое присланное сюда письмо камнем легло мне на

сердце. Ты не жди меня в своем любопытном лесу; и

мама твоя не дождется кедровой шишки. Я не могу те-

бе ответить одним словом, я написал записки. Они —

199

со всей правдой, со всей искренностью и болью — ответ

тебе. А если кто-либо расценит эти записки как вызов,

то и тут он не ошибется. Да, готовься!

Мы будем вас уничтожать. Все в мире только начи-

нается! Нам много еще предстоит в жизни борьбы. На-

ше поколение только вступает в нее.

Мы принимаем эстафету от Захара Захарыча. Слы-

шите вы, строители собственных дач! Слышите, хлю-

пики, впадающие в панику перед лужами!

Да, пожалуй, я понемногу становлюсь зрелым, по-

тому что начинаю кое-что понимать… Наверно, зрелы-

ми люди становятся тогда, когда понюхают пороху в

жизни. Жизнь! Нет, она не принадлежит вам, клопы и

трусы! Жизнь принадлежит людям, которые строят не

только свое собственное благополучие. Они — соль и

гордость земли. Без них вы пропали бы в двадцать че-

тыре часа, и они же вас сметут метлой! У них солнеч-

ные сердца, а руки — ох, и крепкие, мускулистые, в

кровавых мозолях! Эти руки сумеют построить удиви-

тельную жизнь, и ее приход никто, ничто, никогда не

остановит!

В ДОРОГЕ

Не засиживаться! Ведь дома ждет стирка, а если

мой фотограф загулялся, то и обед. Я торопливо заша-

гал к общежитию, но кто-то окликнул:

— Ахо! Старый знакомый! Как жизнь молодая?

Первыми бросились в глаза золотые зубы. Мой

«рвач» был в новеньком, с иголочки, шевиотовом ко-

стюме, в фетровой шляпе, модельных туфлях.

— Вы, видно, в гости? — улыбнулся я.

— Почти. Крестины у меня. Вот послали бабы в

магазин.

В руках он держал плетеную корзину, из которой

торчало десятка полтора запечатанных сургучом гор-

лышек.

— Детишкам на молочишко?

— Го-го-го! Да ты, парень, востер! — с искренним

удовольствием рассмеялся он, тяжело хлопая меня по

плечу.— Ну-ка, пошли ко мне.

— Что вы! В таком виде…

— Ни-че-го! Все мы работяги, народ свой. По-

201

шли! — Он зашептал: — С девочкой, слышь, познаком-

лю. Эх, губки!

— Нет, спасибо. Не хочу. Устал.

— Как хошь. А жаль! Работать-то еще вместе при-

дется. Ну, будь! Еще встретимся!

— Да… Мы еще встретимся.

А дома Петька, к счастью, сварил обед. На койке в

углу уже была свежая белоснежная постель, и на ней

сидела новая личность.

Итак, на место Захара Захарыча к нам поселился

самый что ни на есть настоящий хохол, чернобровый,

статный, смуглолицый, и уже ругался:

— Оце менi цii фотографи! Як почне карточки ро-

бить, то тiкай з хати.

— Ладно,— говорил Петька, прихлебывая щи.—

Ты вот что — слышишь, Васыль? — будешь шуметь, я

за цветную возьмусь. Отравлю тебя, к дьяволам.

— Iди, чортяка, я тебе сам отравлю!

— Ну-ну, помалкивай, паря! Сопли утри.

— Сам утри.Хочешь знiмать—iди в калiдор, хоч

утопись там у свойому закреттелi-прояв1телi, а менi

тут вiкна не завiшувай! Не завiшувай, говорю!

— Да ты кто такой? Это хамство: заявиться в чу-

жую комнату и сразу наводить свои порядки! Да мы