Она ни разу не спросила Диану о причинах их внезапного отъезда. Тилли была больше, чем преданная служанка. Она питала к Диане искреннюю, почти материнскую любовь, и Диане вдруг стало стыдно, что она не была с ней откровенна. Пришла пора сказать ей правду.

Взяв ее за худую старческую руку, Диана вошла с ней в комнату.

— Чашка горячего чая — это то, что мне нужно. А булочки и джем ты тоже принесла?

— Ну конечно. Я еще и крем приготовила, детка. С мускатным орехом, как ты любишь. Это легкая и питательная еда. — Она подтолкнула Диану к креслу у камина. — Садись, а я за тобой поухаживаю.

— Но, Тилли, я сама могу…

— Ни слова больше. Я здесь, чтобы заботиться о тебе, этим я и займусь.

Годы, проведенные под опекой Тилли, приучили Диану повиноваться. Она позволила усадить себя в кресло, укутать шалью плечи и закрыть пледом ноги. Чашка чая с медом и сливками оказалась у нее в руках. Сделав глоток, Диана закрыла глаза. Озноб, уже начинавшийся у нее, прекратился. По всему телу разлилось приятное тепло. Несмотря на всю ее самостоятельность, ей нравились нежные заботы Тилли. Но они отягощали ее совесть. Вернув Тилли чашку и взяв у нее тарелку с кремом, Диана решила приступить к делу.

— Тилли, я знаю, ты, наверно, недоумевала, почему я вдруг решила оставить дом тети Виктории и приехать сюда. Мне необходимо было уехать потому, что я… что я…

Тилли покачала седой головой, покрывая Диане колени салфеткой.

— Не мое это дело, Ана. У тебя были на это причины, я полагаю.

— Разумеется, были. Просто я подумала, что мне следует объяснить их тебе.

— В этом нет необходимости. Я знаю больше, чем некоторые думают. А теперь открывай рот и ешь свой крем.

— Но, Тилли, я сама могу… — Ложка у нее во рту не позволила ей договорить. Проглотив сладкую смесь, она схватила Тилли за руку прежде, чем та успела поднести ей еще ложку.

— Пожалуйста, Тилли, мне нужно поговорить с тобой. Я должна рассказать тебе о… о моем… ну почему мне так трудно сказать все это? Ты же со мной всю жизнь, от рождения, я всегда говорила тебе все.

Тилли убрала с ее лба выбившуюся прядь.

— Рассказать, что ты оцарапала колено или порвала новое платье куда легче, чем признаться, что ты ждешь ребенка, Ана.

Диана ощутила, как кровь отлила у нее от лица.

— Ты знаешь? Но откуда? Я никому ни слова не говорила.

— Я, может быть, и старею, Ана, но я знаю все признаки беременности. Ты часто плачешь, по ночам не спишь, тебя мучает тошнота. Я знаю также, что с июня у тебя не было месячных.

— Тилли, — прошептала Диана, — тебе за меня стыдно?

Тилли, наклонившись, погладила ее по щеке.

— Как ты можешь задавать такой глупый вопрос? Ты моя драгоценная крошка, и я люблю тебя как родную. Мне только жаль тебя, Ана. Ты ведь не легкомысленная девчонка. Ты, верно, очень полюбила этого негодяя.

— Я любила его всем сердцем. И это не только его вина. Он предупреждал меня, что у нас нет будущего. Я пошла на это сознательно и теперь должна расплачиваться за последствия. — Глаза ее наполнились слезами. — Я до сих пор поверить не могу, что весной у меня будет ребенок.

— И ты будешь прекрасной матерью. Диана не могла не улыбнуться сквозь слезы.

— Почему ты так уверена?

— Потому что у тебя есть я, и я тебе помогу. Ребенок у нас ни в чем не будет нуждаться. Улыбка Дианы погасла.

— Жаль, что мамы нет. Она бы рассердилась ужасно, но я думаю, она бы меня поняла.

— Леди Кэтрин огорчили бы обстоятельства зачатия этого ребенка, но она никогда бы не осудила тебя за любовь. — Тилли вложила ложку в руку Дианы. — Ну, довольно болтать. Доедай свой крем, а я принесу мою рабочую корзинку. Раз уж ты рассказала мне наконец о ребенке, пора помочь тебе готовиться к его появлению. Я надеюсь, тебе понравится одеяльце и рубашечки, что я сшила на прошлой неделе.

— Ты уже начала готовить для моего малыша приданое?

Тилли ласково улыбнулась.

— Ну конечно. И это будет самое лучшее приданое. Мы пустим в дело тончайшую шерсть самых ярких цветов. Каждая вещичка будет сшита и связана с любовью. Только самое лучшее для нашего ребеночка!

В дверях она обернулась.

— И никаких больше слез и волнений. Это все пустая трата времени и сил. А силы тебе нужны, чтобы выносить здоровое дитя. Думай только о приятном, и все будет отлично, вот увидишь.

Оставшись одна, Диана задумалась над этими словами. Ее старая няня права, как всегда. Ребенок должен стать для нее самым важным событием в жизни. Остальное не имеет значения: ни исчезновение Джада, ни мнение общества, ни даже огорчение семьи.

Приняв такое решение, она сняла с колен салфетку и поставила тарелку на поднос. Подойдя к окну, она посмотрела на море. На темных волнах появились барашки, серые тучи клубились на небе. Приближался шторм, но Диана ничего не замечала. Несмотря на всю ее решимость, один мучительный вопрос занозой сидел у нее в сердце.

Где ты, Джад?

Глядя в окно на моросящий дождь, Джад тяжело вздохнул. Он был дома уже больше месяца и все еще никак не мог придумать способ освободить своего младшего брата. А когда ему удавалось отвлечься от мыслей о Ронане, он был полон воспоминаний о женщине, оставленной им в Англии.

«Ана, должно быть, считает, что я сквозь землю провалился. Если бы только можно было ей написать. А что я могу ей сказать? Что тоскую по ней, но не могу вернуться, потому что моего брата приговорили к смертной казни без суда? И что я сам рискую оказаться на виселице, если не буду осторожен?»

Прикосновением руки мать привлекла его внимание.

— Джад, я уже несколько раз звала тебя ужинать, а ты меня не слышишь. У тебя все в порядке?

— Да, мама. Я просто задумался.

Айрин Девлин Макбрайд была миниатюрной женщиной, с добрым сердцем и ласковой улыбкой. Легкие морщинки разбегались от ее голубых глаз, и в каштановых волосах серебрились седые нити. Хотя она выглядела хрупкой, в ней ощущалась большая внутренняя сила.

— У тебя еще что-то на уме, кроме Ронана, — нахмурилась она. — Уж не оставил ли ты в Англии какую-нибудь зазнобу, о которой теперь тревожишься?

Джад попытался скрыть свое удивление энергичным отрицанием.

— Как ты могла такое подумать, мама? Я вернулся, чтобы помочь Ронану. Ничто другое не имеет значения.

Айрин коснулась пальцем его груди.

— Ты тоже имеешь для меня значение, Джад. Тоска и тревога в твоих глазах вызвана любовью. Материнское сердце такое чует. Кто эта девушка, которая нарушила твой душевный покой?

Зная, что упрямство и интуиция матери не уступали его собственным, Джад бросил всякие попытки притворяться.

— Да, мама. Должен сознаться, ты права. Ее зовут Ана. Она американка, племянница моего хозяина. Я полюбил ее так, как никогда не думал, что могу любить. Когда Дермот и Лайэм сообщили мне об аресте Ронана, я не успел поговорить с ней перед отъездом. Боюсь, она могла подумать, что я не вернусь.

— Но ты же ей дал знать о причине твоего отъезда?

— О да. Я написал ей письмо, где все рассказал. Но все равно, меня беспокоит, что она… — Не желая говорить матери о своих подозрениях насчет возможной беременности Аны, он со вздохом покачал головой. — Достаточно сказать, что я надеюсь, что она простит мне мое долгое отсутствие.

— Расскажи мне о ней. Она хорошенькая?

— Да, мама. Моя Ана красавица. Высокая, стройная, с темными волосами и зелеными глазами. Ее независимость и самостоятельность, быть может, и не пришлись бы по вкусу большинству мужчин, но мне в ней это нравится. А главное, она честная и искренняя и может постоять за свои убеждения.

Айрин одобрительно кивнула:

— Похоже, она стоит любви. Я рада, что ты наконец влюбился. В нашей семье слишком много было трагедий, чтобы еще и ты остался на всю жизнь в одиночестве. Когда ты женишься?

— Но, мама, я же не сказал…

— Ты ее любишь?

— Да, но…

— А она тебя?

— Она меня любит, но ведь за мою голову объявлена награда. Какой из меня муж?