Когда я была маленькой, меня часто спрашивали: «Какой ты хочешь стать, когда вырастешь?» Я отвечала: «Хорошей». Я хочу быть хорошей. Хорошей стать труднее, чем врачом, космонавтом или спасателем. Чтобы стать ими, нужно пройти определенную подготовку: уметь препарировать, преодолевать силы тяготения, держаться на воде. А чтобы стать хорошей, нужно нечто другое. Не объяснить. И не научиться. Это желание стало для меня всем. Если я смогу стать хорошей, все у меня сложится. Я буду в теме. Я завоюю популярность. Проскочу мимо смерти прямиком в рай. Но даже сейчас если вы меня спросите, что же значит быть хорошей, я не смогу ответить. В 50-е годы, когда я была подростком, быть «хорошей» означало быть как все девочки. Девочки были хорошими. Симпатичными. Веселыми. С белокурыми локонами. Они носили пояса для чулок, трусики-шортики и туфли-лодочки. Они выходили замуж. По ним было видно — они замужем. Они ждали команды. Они держали ноги вместе даже во время секса.

В последнее время хорошие девочки записываются в армию. Продвигаются по карьерной лестнице. Ходят в спортзал. Обзаводятся модными аксессуарами. Носят изуверские остроносые туфли на шпильках. Красят губы, если они лесбиянки. Красят губы, если они не лесбиянки. Мало едят. Не едят вообще. Сохраняют идеальность. Сохраняют стройность.

У меня никогда не получалось быть хорошей. Ощущение неполноценности наполняет каждую клеточку моего тела. Считайте это комплексом или отчаянием. Виной или стыдом. Оно всегда со мной. Чем старше, мудрее и, казалось бы, проще я становлюсь, тем изощреннее, сильнее и агрессивнее становится это ощущение. Я думаю, у многих из нас, или даже у большинства какая-нибудь одна конкретная часть тела стала воплощением нашего несовершенства: наши бедра, ягодицы, грудь, волосы, нос, мизинцы стоп. Понимаете о чем я? Не важно, где я нахожусь. В Тегеране женщины хирургически переделывают носы так, чтобы меньше походить на иранок. В Пекине ломают ноги и наращивают кости, чтобы быть выше. В Далласе уменьшают ступни, чтобы носить обувь Manolo Blahniks или Jimmy Choos. Я встречалась с женщинами из разных мест, и часто они особенно ненавидят какую-то конкретную деталь своего тела. Большая часть их жизни тратится на починку этой детали, ее уменьшение. В их аптечках — препараты для модификации этой области. В шкафах полно одежды, которая скрывает или подчеркивает какие-то части тела. Как будто они владеют собственной страной под названием «тело» и контролируют ее, тиранят, наводят порядок, теряя при этом из виду весь остальной мир.

Я не могу понять одного: как я, будучи радикальной феминисткой в течение тридцати лет, могу столько времени тратить на размышления о своем животе. Он мучает и отвлекает меня. У меня с ним самые напряженные и сложные отношения. Он выпирает сквозь мою одежду, мою уверенность в себе, мою работоспособность. Я пыталась его скрыть, окультурить, принять, но больше всего я хотела его уничтожить.

Мoe тело станет моим, когда я буду стройной. Я буду есть понемногу, маленькими кусочками. Я одержу победу над страстью к мороженому. Я буду очищать организм свежевыжатыми соками. Шоколад станет для меня ядом, а макароны — наказанием. Я буду работать, чтобы расходовать побольше энергии. Приближаться к сытости, но не наедаться. Я сживусь с пустотой внутри меня. Поселю ее в своих священных местах. Позвольте мне быть голодной. Дайте поголодать. Пожалуйста!

Хлеб — это зло. Я прекратила есть хлеб. Это то же самое, что не есть вообще. Уже четыре дня. Моя подруга, очень худая актриса, говорит мне: «Диета — не метод избавления от живота». Как, почему? «Тут надо менять всю жизнь, — отвечает она. — Тебе нужен тестостерон». Пытаюсь представить себя, лишенную хлеба и накачанную тестостероном. Первое, что приходит на ум, — серийный убийца.

Вечером ловлю себя на том, что кусаю изнутри щеку. Это бесхлебный голод. Максимум, что я позволяю себе, это сухари: хрустящие хлебцы, крендельки, соломка. Все это — лишь память о хлебе, сухая, холодная и хрусткая. Они крошатся. Особенно крендельки — они ломаются и рассыпаются во рту на тысячи кусочков. Есть о чем подумать. Так какого черта я все время думаю о хлебе?

Смотрю спортивный «Магазин на диване» до четырех утра и съедаю упаковку орешков «M&M's», причем самую большую, мега-пачку. Хочу заказать тренажер Ab Roller по телефону, но там, на номере 800-«Крути-педали» все какие-то злые. Наверное, они тоже голодают. Они опросили всех этих когда-то знаменитых блондинок, чтобы выяснить, были ли результаты от Ab Roller лучше, чем от приседаний, наклонов, скручиваний. Конечно же, они все ответили «были!». И все они такие стройные-престройные. На следующий день, стиснув зубы (хоть чем-то их заняла!), я наняла Вернона, тренера-садиста. Само собой, он стройный и мускулистый. Он смотрит на меня с сожалением и укором. Сразу же заставляет меня поднимать тяжести. Большие тяжести. Единственный плюс — у меня все настолько болит, что я даже не могу повернуть голову и наконец-то не вижу свой омерзительный живот.

Я иду, вернее, ковыляю, по улице Нью-Йорка и ловлю на себе взгляд улыбающейся блондинки с обложки «Космополитена». У нее высокая грудь и плоский «по изюминке в день» живот. Она везде и всегда, снисходительно улыбается всем нам. Она вездесуща. Она — американская мечта и мой личный ночной кошмар. Закачанная прямиком с печатного станка в кровеносную систему нашей культуры, нашего невроза. Она размножается с помощью обложек. Я всосала ее с молоком матери, так что и не подозреваю, что заражена ею. Я просто хочу быть такой же. Хочу быть Барби. И не важно, что будь у меня телосложение Барби, я бы не смогла ходить, только ползать на четвереньках. Поймите меня правильно. Я преступник, и я же жертва. Я покупаю журналы. Нет, нет, нет! Меня заставляет их покупать потребность быть хорошенькой-худенькой. Боже, я чувствую, как во мне разбухает булочка «Старбакс» с грецким орехом и кленовым сиропом, и дряблая масса подкрадывается и проступает отовсюду. Бигмаки, пиццы, картофель фри, четыре порции, и не остановиться. Мой живот набит куриными крылышками, соусом, жареными креветками, жареными цуккини, жареным мороженым, жареными пельменями, жареными яблоками, без разницы чем, главное — хорошо прожаренным. Мой живот — Америка. Я хочу утонуть в цементе. Похоже, я чего-то недопонимаю. Пойду и найду женщину, которая все это придумала. Быть может, если внимательно ее слушать, что-то прояснится.

Автор и главный редактор журнала «Космополитен»

(Делает приседания) …семь, восемь, девять… Ив, дорогая, заходи, кисуля… девяносто девять, сто (заканчивает приседать). Я делаю все сразу. Десять приседаний на каждый снимок. Нравится тебе она (показывает на слайды)? С декабрьской обложки. «К рождественскому сезону мы чуточку поправляемся. И в отчаянии ждем праздничной сытости и веселья».

Восемьдесят лет, сто приседаний дважды в день. Я вешу 40 кг. Еще десять лет, и от меня ничего не останется. Но даже тогда я не буду ощущать себя красивой. Я смирилась с этим ужасным состоянием. Оно дисциплинирует и ведет к успеху.

Через «Космо» я могла помочь любой женщине.

Любой, кроме себя. Такая вот ирония. Проходи-проходи, Ив, устраивайся поудобнее. Дорогая, угощайся тыквенными семечками, они жареные. Энергия. Моя самая далекая вылазка в гастрономию. У меня никогда не было системы питания.

Мама меня никогда не видела. Вместо меня она видела угри. Она дважды в неделю водила меня к врачу на протяжении пяти лет. Он вскрывал, вычищал, выдавливал мое лицо. Увечил его. Облучал его рентгеном по пять минут за сеанс. Тогда про рентген еще многого не знали. Он полностью выжег нижний слой кожи с моего лица. После этих визитов мы с мамой ехали домой, и она плакала. Я тоже плакала. «Как я могу быть счастлива, Хелен? — спрашивала мама. — Твоя сестра сидит в инвалидном кресле с полиомиелитом. Твой отец умер. А ты, Хелен… у тебя угри». Когда мне было десять, моя подруга Элизабет сорвалась с дерева. Когда она упала, все начали суетиться вокруг нее. Я рассказала об этом маме. Она сказала: «Ну конечно, Элизабет красивая. Люди всегда суетятся вокруг красивых девочек. Поэтому тебе, именно тебе, понадобятся мозги».