– Я не ссорюсь. Я просто хочу знать, что ты имела в виду, вот и все. Ты хотела сказать, что это все моя вина, и если это так…

– Нет, я не это имела в виду. Папа думал еще слишком о многом, кроме тебя и меня. У него был еще бедный дядя Жан, и Дафна, и деловые проблемы…

– Это так, – согласилась Жизель, ей понравились мои объяснения. – У него были проблемы. И все-таки ему следовало лучше о себе заботиться. Посмотри, в каком состоянии он оставил нас сейчас. Я калека, и у меня нет отца. Ты думаешь, Дафна станет покупать мне то, что я хочу, тогда, когда я хочу? Никогда в жизни. Ты же слышала ее слова, когда мы уезжали. Она считает, что папа избаловал нас, избаловал меня!

– Давай не будем делать никаких выводов сейчас, – проговорила я усталым тихим голосом. – Дафна тоже, должно быть, расстроена. Может быть… может быть, она изменится. Может быть, эта женщина станет нуждаться в нас и больше любить нас.

Жизель прищурилась, обдумывая сказанное мной. Я знала, что сестра просто пытается сообразить, как извлечь выгоду из ситуации, если мои слова окажутся правдой, как она сможет навязать свою волю убитой горем Дафне и получить то, чего ей хочется. Жизель откинулась на спинку сиденья, чтобы обдумать все как следует, и весь остаток пути прошел тихо, хотя и показался вдвое длиннее обычного. Я ненадолго заснула и, когда проснулась, увидела озеро Понтчатрейн, сверкающее впереди. Скоро на горизонте показались крыши Нового Орлеана, и машина заскользила по улицам города.

Все показалось мне другим, как будто смерть папы изменила мир. Причудливые узкие улицы, дома с витыми чугунными балконами, небольшие сады вдоль тенистых аллей, кафе, уличное движение, люди – все казалось мне чужим. Как будто душа города ушла вместе с папиной душой.

Жизель прореагировала совсем по-другому. Как только мы въехали в Садовый район, она громко поинтересовалась, когда же ей удастся встретиться со старыми друзьями.

– Я уверена, что все они слышали о папе и готовы прийти навестить нас. Не могу дождаться, – сказала моя сестра. – Я узнаю все слухи. – И она жизнерадостно рассмеялась.

«Как она может быть такой эгоистичной?» – гадала я. Почему ее сердце и ее мысли не переполняет скорбь? Как может Жизель не думать об улыбке отца, его голосе, его объятиях? Почему ее не придавила к земле печаль, заставляющая застыть, словно камень, и леденящая кровь? Неужели и я стала бы такой, если бы родилась первой и меня отдали бы в семью Дюма? Неужели дьявольская суть этого поступка превратила ее маленькое сердечко в обугленную головешку и отравляет все ее чувства и мысли? Случилось бы и со мной такое?

Когда мы подъехали, Эдгар уже стоял у дверей, словно провел там долгие часы. Он выглядел постаревшим, плечи опустились, лицо побледнело. Дворецкий торопливо спустился вниз, чтобы помочь с багажом.

– Привет, Эдгар, – поздоровалась я.

Его губы задрожали, когда он попытался мне ответить, но один лишь звук моего имени, которое так любил произносить папа, наполнил его глаза слезами и сковал язык.

– Да выньте же меня наконец отсюда! – завопила Жизель. Шофер быстрым шагом направился к багажнику, а Эдгар подошел помочь ему с ее инвалидным креслом. – Эдгар!

– Да, мадемуазель, я иду, – откликнулся он, перегнувшись через край багажника.

– Тебя не дождешься!

Мужчины достали коляску и посадили в нее Жизель. Когда мы вошли в дом, я почувствовала леденящую печаль, пропитавшую даже стены. Все огни были притушены, тени стали глубже. Высокий худой человек в черном пиджаке и таком же галстуке появился в дверях гостиной. Его узкое лицо, на котором нос и подбородок словно стремились к одной точке, напомнило мне пеликана. Лысая пятнистая голова блестела, два пучка светло-каштановых волос разместились над ушами. Казалось, мужчина скользил, плавно передвигаясь по полу, не издавая практически ни одного звука.

– Мадам желает, чтобы бдение у гроба прошло здесь, – предупредил нас Эдгар. – Это месье Бош из похоронного бюро.

Улыбка господина Боша оказалась болезненно мягкой. Его губы обнажили серые зубы, словно их дернули за веревочку, как занавес. Он сложил вместе длинные ладони, потер их друг о друга. У меня создалось впечатление, что ему хочется вытереть их насухо, прежде чем протянуть нам для приветствия.

– Мои глубочайшие соболезнования, барышни, – произнес этот господин. – Я месье Бош, и я прослежу за тем, чтобы все необходимое для вашего дорогого усопшего было сделано. Если вы что-то хотите, просто…

– Где мой папа? – спросила я с большим высокомерием, чем сама хотела. Даже у Жизель округлились глаза.

– Пройдите сюда, мадемуазель, – сказал месье Бош, кланяясь и поворачиваясь одним плавным движением.

– Ух, – заговорила Жизель. – Я не хочу смотреть на него сейчас.

Я повернулась к ней:

– Он был твоим отцом. И скоро ты никогда больше его не увидишь.

– Но папа умер, – заныла Жизель. – Как может тебе хотеться взглянуть на него в гробу?

– Ты не хочешь попрощаться? – спросила я.

– Я уже попрощалась. Эдгар, отвези меня в мою комнату, – потребовала моя сестра.

– Слушаюсь, мадемуазель. – Дворецкий посмотрел на меня, а потом развернул коляску Жизель по направлению к лестнице. Я пошла за месье Бошем в гостиную, где в открытом гробу лежал папа. Умершего и все вокруг него покрывали дюжины и дюжины многоцветных роз. В комнате было душно от их запаха. Рядом с гробом горели толстые свечи. При виде этой картины комок застрял у меня в горле. Все оказалось правдой, мне ничего не приснилось.

Я повернулась, почувствовав, что Дафна смотрит на меня. Она сидела в кресле с высокой спинкой. Вся в черном, на лицо опущена черная вуаль, мачеха напоминала вдовствующую королеву, ожидающую, что я преклоню перед ней колени и поцелую ей руку. Дафна не выглядела чересчур бледной и убитой горем, как я себе представляла. Хотя она воздержалась от того, чтобы подрумяниться, но не забыла накрасить губы любимой помадой и подвести глаза. Волосы были зачесаны назад и удерживались перламутровыми заколками. Мачеха казалась пугающе элегантной.

– Где Жизель? – требовательно спросила она.

– Моя сестра захотела отправиться к себе в комнату, – ответила я.

– Глупости, – произнесла Дафна и встала. – Ей следовало прийти прямо сюда. – Вдова вышла, а я подошла к гробу. До меня доносились крики Дафны, отдающей приказания Эдгару, требующей, чтобы он немедленно помог Жизель спуститься вниз.

Мое сердце сильно билось, ноги дрожали. Я посмотрела вниз, на папу. Его одели в черный фрак, и, несмотря на мучнисто-белый цвет лица, казалось, что он просто задремал. Месье Бош появился рядом со мной так бесшумно, что я чуть не подпрыгнула, когда услышала его шепот у своего уха.

– Правда, он хорошо выглядит? Это одно из моих лучших творений, – похвастался он. Я взглянула на него с такой яростью, что ему оставалось только поклониться и быстренько ретироваться. Месье Бош словно уплыл своим бесшумным шагом. Я наклонилась к гробу и взяла папину правую руку. Это была уже не та рука, но я прогнала от себя ощущение холода и тяжести и заставила себя вспомнить отца улыбающимся, теплым и любящим.

– Прощай, папа, – проговорила я. – Мне жаль, что меня не оказалось здесь, когда ты больше всего во мне нуждался. Мне жаль, что тебя не было рядом со мной, когда я росла. Мне жаль, что мы так мало времени провели вместе. Я знаю, что моя мать очень любила тебя и что ты любил ее. Мне кажется, я унаследовала самое лучшее от этой любви. Мне всегда будет не хватать тебя. Я надеюсь, что ты теперь с мамочкой, что вы помирились и оба счастливо плывете куда-то в пироге по райской протоке.

Я наклонилась и поцеловала отца в щеку, отчаянно борясь с ощущением, что целую холодное лицо. Потом я встала на колени и прочитала короткую молитву о нем. Я отошла от гроба как раз в тот момент, когда в гостиную вкатили кресло Жизель. Сестра громко и отчетливо жаловалась.

– Я устала. Путешествие оказалось долгим и скучным. Почему я должна идти сюда?