— А в чем дело, Джим? — спросил Дьюан.
— Думаю, оно немного касается тебя. Додж, — сухо ответил Флетчер. — Нелль что-то очень невзлюбил тебя за последние дни. Он вообще не любит людей, которыми не может управлять. Кое-кто из ребят здесь распустили языки, прежде чем я успел их предупредить, и теперь приходится расплачиваться. Нелль утверждает, будто знает о тебе нечто такое, что вызовет у хозяина и Погги медвежью болезнь, когда он выложит им все. Но пока он молчит. Трудно понять такого человека, как Нелль. Пожалуй, тебе следовало бы вернуться в Бредфорд на денек-другой, затем расположиться лагерем где-нибудь поблизости, пока я не вернусь.
— Почему?
— Ну, потому что нет никакого смысла и тебе ввязываться в эти распри. Банда соберется здесь со дня на день. Если они не станут проявлять враждебных чувств по отношению к тебе, я разожгу костер вон на том холме, скажем, на третью ночь, считая от сегодняшней. Если в ту ночь ты не увидишь костра, сматывай удочки, и поскорее! Я сделаю все, что смогу. Джим Флетчер не предает своих друзей. Будь здоров!
С этими словами он пришпорил коня и скрылся из вида.
Он оставил Дьюана в глубоком раздумье. Новость была крайне неприятной. Дела шли так хорошо до сих пор! А тут — неожиданная помеха. В этот момент Дьюан даже не мог решить, что предпринять, хотя, конечно, ему и в голову не приходило возвращаться в Бредфорд. Разлад между двумя главными заместителями Чизельдайна! Открытая вражда между одним и другим ближайшими подручными главарями банды! Среда людей вне закона подобного рода явления могли привести к весьма серьезным последствиям. Обычно такие конфликты улаживались при помощи револьверов. Дьюан находил благоприятные стороны даже в неудаче. Возможно, распад гигантской преступной организации Чизельдайна уже начался. Но что было известно Неллю? Дьюан не кружил вокруг да около между сомнениями и надеждами: если Нелль и мог знать что-нибудь о незнакомце, появившемся в Орде, то только то, что этот новый приятель Флетчера никто иной, как Бак Дьюан. Что ж, — подумал Дьюан, — самое время теперь воспользоваться своим именем, если оно вообще может сослужить ему какую-нибудь службу. В этом имени заключались надежды Мак-Нелли. Весь его план был построен на легендарной славе Дьюана.
На первых порах Дьюан намеревался поехать вслед за Флетчером и остаться с ним. Однако едва ли это было бы порядочно по отношению к человеку, который был с ним честен и откровенен. Тогда Дьюан решил ожидать развития событий, и когда все члены банды съедутся в Орд из различных своих укромных мест, приготовится к разоблачению Неллем его настоящего имени. Дьюан не представлял себе иного финала, как поединок между ним и Неллем. Если эта встреча закончиться для Нелля трагически, то, возможно, Дьюан окажется не в худшем положении, чем сейчас. Хорошо бы Поггин вмешался в схватку! И здесь Дьюан снова поймал себя на тщетных попытках отмахнуться от подозрения, что он лишь выискивает повод для встречи с этими бандитами.
Между тем, вместо бесцельного ожидания, почему бы не поохотиться на Чизельдайна в его горном убежище? Мысль едва успела прийти Дьюану на ум, как он тут же поспешил за своей лошадью.
Он выехал из Орда по направлению к Бредфорду, но стоило ему удалиться на безопасное расстояние, укрывающее его от посторонних глаз, он сразу свернул с дороги в кусты и в нескольких милях к югу от города натолкнулся на узкую, поросшую травой заброшенную тропу, которая, по словам Флетчера, вела в лагерь Чизельдайна. Следы лошадиных копыт на этой тропе были недельной давности, а возможно, и значительно старше. Тропа извивалась среди приземистых, поросших кустарником холмов, среди узких глубоких долин и оврагов, окаймленных мескитами, осокорями и вечнозелеными карликовыми дубами. Спустя час Дьюан достиг склона горы Орд.
По мере того, как он поднимался вверх по склону горы, перед ним открывалась панорама холмистой, испещренной черными прогалинами местности, полупустынной, полуплодородной, изрезанной длинными светлыми морщинами высохших ручьев и речушек, вьющимися, словно змеиный след, исчезая в туманной дымке вдали. Вскоре он очутился среди разрушенного вала потрескавшихся и обвалившихся утесов и скал, за которыми скрывалась лежащая внизу холмистая равнина, и ему приходилось теперь с большим трудом отыскивать тропу. Он то и дело терял ее и продвигался вперед крайне медленно. В конце концов он поднялся до участка сплошных каменных уступов и террас, нагроможденных друг над другом. Одни были гладкие, другие разрушенные и трудно проходимые, и порою только царапины, оставленные железной лошадиной подковой, подсказывали ему правильное направление. Много раз ему приходилось слезать с лошади и продвигаться вперед пешком, уклоняясь то вправо, то влево, прежде чем ему вновь удавалось находить тропу. Это была долгая, утомительная работа, и ночь застала его на полпути к вершине горы. Он сделал привал в небольшом боковом ущелье, где имелась вода и трава, и разбил здесь лагерь. Ночь была ясная и на такой высоте довольно прохладная, с темно-синим небом, усыпанным мерцающими звездами над головой. Оставив позади напряженный трудовой день, Дьюан чувствовал себя значительно лучше, чем накануне. Здесь он занимался делом, отвечающим тому призванию, которое столь часто руководило его действиями и поступками, а возможно, и самой жизнью, — призванию, едва ли доступному логике или разуму. И в ту ночь, одинокую, подобную тем, что он коротал в узком каньоне на реке Нуэсес, припомнившимися ему благодаря сходству уединенного ущелья с его старым убежищем, он вновь почувствовал томительную тяжесть своих прежних видений. Снова перед его внутренним взором прошли события давно минувших дней, бешеные скачки, погони, мертвые лица, — но вскоре их заслонило одно, трепетно живое, безнадежное, печальное, с темными, внимательными, выразительными глазами, — лицо Рей Лонгстрет. И с этим последним видением он не расставался до тех пор, пока не погрузился в сон.
Ранним утром, с удовлетворением убедившись, что он оставил еще меньше следов, чем те, которым он следовал, выискивал тропу, Дьюан отвел лошадь в дальний конец каньона, где последний превращался в узкую щель между двумя крутыми откосами. Здесь он оставил лошадь, тщательно загородив и замаскировав вход кедровыми ветками, затем вернулся и отправился дальше по тропе пешком.
Без лошади дело продвигалось быстрее, и Дьюан продолжал подниматься, пересекая глубокие расселины, минуя широкие ущелья, перебираясь через гребни утесов, карабкаясь вверх по пологим склонам, осторожно двигаясь по карнизам вдоль головокружительных пропастей, — долгий, изнурительный подъем, — пока не добрался до водораздела. Спускаться вниз отсюда было легче, хотя чем дальше он шел по незаметной извилистой тропе, тем больше громоздилось перед ним изломанных, зазубренных каменных громад. Над ним нависали темные, мохнатые лапы пиний и сосен, а еще выше — крутые вершины гор, голые, желтые, словно пустынные барханы. Однажды сквозь широкий пролом между двумя огромными отвесными скалами он увидел далеко внизу обширную равнину, расположенную за хребтом, а за нею — открывшуюся его взору широкую и светлую великую реку, образующую Большую Излучину. Он спускался все ниже и ниже, недоумевая, как удается на лошади проехать по столь трудно проходимой тропе, все сильнее укрепляясь в уверенности, что здесь где-то должен быть другой, более легкий путь, ведущий в убежище Чизельдайна.
Он обогнул выдающийся вперед каменный выступ, преграждающий дальнейший обзор, и очутился на гребне высокой стены. Внизу, насколько можно было окинуть взглядом, раскинулся амфитеатр, окруженный по обеим сторонам обрывистыми скалами, словно зеленый морской залив, окутанный голубоватой туманной дымкой. Он лежал примерно в тысяче футов под ним, и там, четко и ясно, как и все прочие предметы в этом диком и безлюдном уголке, виднелась красная крыша большой каменной или глинобитной хижины, ручей, сверкающий на солнце между двух крутых берегов, лошади и коровы, пасущиеся в высокой траве — мирная идиллическая картина. Дьюан не мог сдержать глухого проклятия при мысли о скотокрадах, живущих здесь в покое и благополучии.
