— Да, в самом деле, — заверил ее толстяк. — Мы прибыли с другой планеты, чтобы спасти Землю. И нам нужна ваша помощь.
— Вам нужна помощь? — как попугай, повторила она недоверчиво, переводя взгляд с одного на другого.
Улыбка майора смягчилась, стала почти отеческой. Лейтенант смотрел на Мэрилин оценивающе, не так, подумалось ей, как молодой человек вообще смотрит на молодую женщину, а как бы занося ее в каталог. Сержант оставался безучастным.
— Не представляю, какого рода помощь я могла бы оказать вам, правда…
— Наша задача, — сказал майор, — состоит в том, чтобы принести мир людям Земли. Вы можете помочь нам привлечь на нашу сторону общественность.
— Как? Я ведь никому не известный человек. И не могу я каким-либо образом влиять на людей…
— Не задавайте лишних вопросов, — предостерег ее лейтенант. — Все это объяснят вам в свое время. Вам придется пройти с нами.
— Вы проведете два-три дня на нашей секретной штаб-квартире, — продолжал майор. — Там вы узнаете все необходимое. Наш космический корабль находится рядом.
Глаза Мэрилин Мостли радостно загорелись: ей никогда не предлагали прокатиться на летающей тарелке.
— Даже не знаю, что и сказать… Правда, никогда раньше ничего подобного со мной не случалось. Однако мне необходимо найти кого-нибудь для ухода за кошками.
— Только организуйте все это быстро. Но ничего брать с собой не надо. Всем необходимым вы будете обеспечены.
Когда Уэбли расстался с Ганнибалом Форчуном, он поднялся в воздух довольно высоко, так как знал, что Ганнибалу, по-видимому, придется задержаться в этой местности, поэтому необходимо было ее разведать получше. Неплохо было бы, подумал он уныло, если бы Форчун, кроме механизма управления, снабдил его хоть частью валюты Кимбалла. Тогда он смог бы взять напрокат какой-нибудь транспорт. Но форчун ни о чем таком не думал заранее. Его раздражало не само физическое усилие при ходьбе, а потеря времени. Время, по определению ТЕРРЫ, было очень важным продуктом. Симбионт утешился той злорадной мыслью, что в то время, пока он сам будет прогуливаться, его напарник будет томиться в тюремной камере. К сожалению, в этом земном веке пытка не являлась частью общепринятых полицейских процедур.
Уэбли с удовлетворением отметил небольшую заселенность этой местности, затем мягко спланировал в рощу, где они оставили свой темпоральный транспортный корабль. Лишившись формы птицы, он скопировал своего покойного противника, Гларрка, и стал обезьяной. После этого он повесил «ручные часы» на ветку дерева, настроил шкалу и прикоснулся к заводному валику. Устройство сработало, и корабль появился.
Поднявшись туда, Уэбли не забыл снять с ветки и «часы». Он точно знал поставленную перед ним задачу, которую прорепетировал несколько раз в Центре ТЕРРЫ.
Из-за своей страсти путешествовать налегке Форчун не хотел брать с собой андроидов, точно так же, как он вообще против большей части всяких технических новшеств, облегчающих труд агентов. Но в данном случае Центр настоял на своем. Уэбли имел свои личные причины не любить андроидов: работа в их форме ограничивала привычную ему свободу передвижения. Однако прощальные слова Ганнибала содержали однозначный приказ использовать андроида.
Уэбли видел Соробина Кимбалла сегодня рано утром всего лишь несколько мгновений, но этого было достаточно. Футляр для генерации андроидов был снабжен отличным оборудованием. Симбионт включил запись параметров покойного агента, и аппарат воспроизвел все детали. Андроид получился отличной физической копией Кимбалла. Матрицы копии существовали для каждого агента ТЕРРЫ, для того чтобы имелась возможность продлить мнимую жизнь человека в его местной обстановке. Симбионту было нужно теперь — как фигурально, так и буквально — влезть в шкуру Кимбалла.
Уэбли проворно залез в футляр и плотно прижался к лицу андроида, его протоплазма перетекла в рот дубликата. Весь этот процесс занял не более тридцати секунд, в результате чего все семь килограммов собственной массы Уэбли растеклись через сеть тончайших трубок по телу андроида. Состояние было таким, как будто его собственное тело стало живыми нервами андроида, а каждое тонкое, как нить, щупальце стало управлять определенной, выпукло обрисованной мышцей. Он вставил в глаза андроида зрительные сенсоры и разместил свой собственный речевой аппарат в горле. Жизнь андроида поддерживалась посредством механизма для автоматического контроля тепла, который обеспечивал необходимые для него 36,6 градусов по Цельсию.
Уэбли поморгал глазами, скривил рот, подвигал рукой. Казалось, все находится в рабочем порядке. Теперь андроид задышал. Все шло отлично. Он поднялся и сел, посмотрел вокруг, затем выкарабкался из футляра.
— С возвращением, Соробин Кимбалл, — сказал он и сравнил голос с записью.
Воплощение было совершенным. Уэбли захихикал: если он когда-нибудь решит уйти из ТЕРРЫ, он знает, что всегда может найти работу в какой-нибудь бродячей кукольной труппе. Говорили, что его дальний родственник подвизается в этом качестве на одной из Планет Развлечений.
Пристегнув к запястью управляющие «ручные часы», фальшивый Соробин Кимбалл выбрался из транспортного корабля, убрал его в невидимость и отправился пешком в город.
Ганнибал Форчун предавался размышлениям за неимением другого достойного занятия. Камера, в которую шериф Додд поместил его, как и все тюремные камеры, была довольно веселой. Форчун решил не убегать почти сразу же после ареста: побег привлек бы к нему лишнее внимание и еще больше затруднил его работу. Кроме того, он питал чрезвычайное доверие к своему напарнику; они почти с самого начала разделили свои обязанности.
Велась странная война с Империей сразу в нескольких сотнях времен, размышлял Форчун. Только одно правило в ней соблюдалось обеими сторонами в равной мере. Оно заключалось в наличии у каждого участника нормального индивидуального прошлого, чтобы гарантировать его нынешнее существование. Однако, кроме этой общей точки зрения на инстинкт самосохранения, между ТЕРРОЙ и Империей было мало сходства. Организация Малика была нацелена на искажение структуры времени, в то время как цель ТЕРРЫ вытекала из самого ее названия: «Агентство Реструктуризации и Ремонта Темпоральной Энтропии».
Один из учителей Форчуна выразил это однажды доходчиво, как никто другой:
— Время подобно громадному канату, один конец которого уходит навсегда в прошлое, а второй, нынешний, конец постоянно наращивается. История галактики представляет собой всеобщую переплетенную историю всех планет, отдельных прядей в канате. Пряди в свою очередь состоят из нитей, нити — из ниток, нитки — из волокон и так до бесконечности. Порвите волокно или даже нить: повреждение будет минимальным. Но Империя собирается полностью разрушить все пряди и нити. Ваша работа заключается в восстановлении положения вещей, если они это сделают, — восстановить историю таким образом, чтобы весь канат оставался прочным.
История, как узнал Форчун, является не статической вереницей имен, фактов и дат, а живым процессом, открытым для неограниченной подмены. Личности были важны, однако опыты с машинами времени показали, что конкретные личности никогда не имели принципиального значения для истории любой планеты или страны. Один политический наблюдатель на Земле, любимой планете Форчуна, близко подошел к истине, заметив: «Чтобы стать лидером, сначала определите, куда бежит толпа, затем бегите в начало ее и кричите: «Следуйте за мной!» ТЕРРА обнаружила, что, если убить одного такого лидера, всегда найдется десять других, одинаково достойных, готовых занять его место, а движение толпы не изменится ни на йоту.
Как ни странно, этот принцип был приложим к научному прогрессу в той же мере, что и к социальным движениям. Легко вспоминались две иллюстрации: на Земле Ньютон и Лейбниц, каждый действуя независимо, изобрели математический процесс, известный под названием интегрального исчисления, — преждевременная смерть любого из них не смогла бы помешать этому открытию. Доктор Лонг и Уильям Мортон — два лекаря из примерно двадцати врачей и дантистов, которые проводили опыты с эфиром в качестве анестезирующего средства. Хотя Лонг проводил свои опыты четырьмя годами раньше Мортона, последний устроил удачную публичную демонстрацию, и таким образом честь открытия была приписана ему. Если не Мортон, размышлял Форчун, так был бы кто-то другой, поскольку научная мысль уже созрела для эфира.
