Вам случалось бывать в Париже в дни забастовок работников метро?

Сразу узнаешь много интересного. Сначала возникает ощущение праздника, хочется следовать за толпой людей, идущих в одном направлении. Их много, очень много. Подземный народ выплескивается на улицы. Подобно крысам, покидающим тонущий корабль, они все вышли наружу, счастливые тем, что могут подышать свежим воздухом. Как им повезло, что они могут, наконец, смотреть на небо, идти под деревьями, спокойно разговаривая, потому что нет необходимости перекрикивать шум метро. Ну и настрадались же они, бедные, ведь поезда метро так ужасны, когда они мчатся по мостам и когда они, словно желая захватить пространство, грудой металла вырываются из темных туннелей. «Куда идут все эти люди? — думал я. — Может быть, сегодня праздник или воскресенье?» Как я был наивен! Вы, наверное, догадались, что речь шла не об обычной прогулке: просто не работало метро. Люди, которые водят поезда метро, решили остановить их на время, чтобы немного поболтать со своим хозяином. То, что я принимал за развлечение, оказалось простой необходимостью. И все равно мне кажется, что в тот солнечный октябрьский день многие оценили всю прелесть ходьбы по улице — приятной и неторопливой, потому что куда торопиться, если твое опоздание оправдано. Хоть раз в жизни эти бедолаги, вынужденные перемещаться под землей среди шума и ужасных запахов и вечно зависимые от графиков движения, смогут спокойно погулять. Да здравствует забастовка!

Я хочу рассказать вам о птицах: бежевых, коричневых, красных, зеленых, голубых. О птицах, на которых охотятся, за которыми гоняются, которых любят или ненавидят, голоса которых слушают и записывают. О тех, которыми любуются. О вестниках весны или осени, дождя или бури. О них так много можно сказать. Когда я был еще совсем молодым, я встретил на бульваре небольшое животное как будто с такой же шерстью, как у меня, — но только более густой, приятного серого цвета. У него были маленькая головка и две миниатюрные лапки. Что это, результат несчастного случая или болезнь? Но вид у него был вполне жизнерадостный, он весело прыгал, и я решил, что природа не ошиблась, сделав его таким. Он был не один. Его окружала целая толпа таких же маленьких животных; они передвигались мелкими прыжками и подбирали с земли зернышки. Проехавшая мимо машина испугала странную компанию, которая неожиданно расправила крылья и взмыла в небо. Это были птицы. Я быстро научился узнавать их и гоняться за ними. Неожиданно подбежав к какой-нибудь беззаботной стайке, я с удовольствием наблюдал за тем, как они резко взлетают, наполняя небеса нежным шелестом крыльев. В первый раз я с опаской приблизился к ним, инстинкт заставил меня остановиться и замереть, как на охоте; я думал, что мое присутствие должно привлечь их внимание. Но вскоре я сообразил, что городские птицы ничего не боятся, и мое появление не может их вспугнуть. Значит, замирать не стоит — пустые хлопоты. Голоса предков обманули меня, или просто забыли мне сообщить, что бывают разные птицы. Некоторых можно заворожить, а некоторым все эти охотничьи штучки совершенно безразличны.

Все вокруг говорят, что собаки моей породы — хорошие охотники. Поэтому-то меня и отдавали в школу: хотели приучить к охоте. Я стараюсь соответствовать, но меня немного тяготит вид крови и необходимость помогать людям убивать. А вдруг им однажды придет в голову охотиться на собак при помощи птиц? У господина Лессура я слышал разные истории о соколах. Что-то непонятно, кто там играл роль дичи! Но раз уж я решил доверять своей семье, то мне не стоит волноваться; поживем, увидим. Честно говоря, я и не охотился ни разу по-настоящему. У меня слишком независимый характер.

В Париже я больше всего люблю Сену. Вернее, ее берега. Поскольку то, что находится между берегов, слишком уж грязно. Вода мне нравится за городом, и там я не пропускаю случая искупаться. После этого на меня, как правило, страшно кричат: я, видите ли, шлепаю по полу мокрыми лапами. Из тех рек воду можно даже пить. Однажды, лакая воду из пруда, я чуть не проглотил живую рыбку. А в Сену зайти невозможно — на нее лучше смотреть со стороны. Я подбегаю к парапету, кладу на него передние лапы и, стоя на задних, как человек, смотрю на проплывающие корабли. Наверное, приятно путешествовать на этих сверкающих, красивых и гордых кораблях. Флаги на корме колышатся от ветра, а с борта видны как на ладони все самые известные набережные и памятники города.

Должен признать, что прогулки по берегам Сены очень приятны «помойной» стороне моей натуры. Несколько раз мы прогуливались по тротуару, идущему вдоль самой воды. Я увидел там очень интересных людей: от них исходили самые разнообразные запахи. Вокруг них лежали остатки еды, которые были очень аппетитными на вид. Не знаю почему, но Она не разрешила мне приближаться к ним. Чего Она боялась?

Мне эти люди казались совершенно безобидными. Они вели себя очень независимо и ни от кого ничего не требовали. Но я считаю, что кто-то все же должен приносить им еду. В этом мы с ними похожи: нам тоже трудно было бы работать, например, где-нибудь в магазине или на заводе. А может, они выходят погулять для того, чтобы пообщаться с меньшими братьями, вроде меня? Не могу понять почему, но это кажется мне странным. Своего рода отклонением. Не служат ли они своего рода декорацией для реки? Интересно, им за это кто-нибудь платит? Ясно только одно: взгляды их туманны, и это наводит меня на мысль, что ум их дремлет. Может быть, именно по этой причине они и выглядят так безобидно. Но тогда мне их жаль: ведь им неизвестны ни радость, ни грусть, ни надежда, ни воспоминания. Я, например, храню в своих воспоминаниях все события прожитых дней, и это делает мою жизнь более насыщенной. А они даже и не стараются быть вежливыми с кем-то или благодарными кому-то. Я им не завидую. У меня хотя бы есть цель: пить, есть, спать — это само собой, но еще и благодарить, любить, развлекать, нравиться. Хочется отдавать что-то взамен.

Они — это дети, которые приезжают в наш загородный дом на Рождество. В этот праздник дом наполняется огнями, музыкой и шумом. Неожиданно посреди столовой вырастает дерево, и ночью все сидят за столом при свечах. Женщины вешают на дерево много блестящих, разноцветных, необыкновенно красивых (но очень невкусных, я их пробовал) вещей. Некоторые малыши при виде меня пугаются и убегают, но одна маленькая беленькая девочка все время возится со мной. Мы питаем одинаковую любовь к плюшевым мишкам. Она часто давала мне своего мишку, а я уносил его и прятал во дворе. Все начинали искать игрушку: видимо, хотели сделать мне приятное (хотя при желании я спокойно нашел бы ее сам). Вот еще одно проявление непонимания между мной и людьми: зачем они иногда так стараются угодить мне? Ведь я очень прост, несмотря на свой гордый и неприступный вид. Внешне я похож на благородного англичанина, хотя, на самом деле, насколько мне известно, — ирландских кровей.

Рождественские праздники — самое радостное из моих воспоминаний. Когда я, еще младенцем, впервые попал в этот дом, меня устроили возле батареи, в тепле, потому что я был болен. За мной ухаживали, беспрерывно измеряли температуру и вскрикивали от ужаса, опасаясь скорой моей кончины. У собак температура всегда выше, чем у людей, но им было трудно с этим смириться. Мне даже разрешалось лежать на диванах, и, надо признаться, я этим вовсю пользовался. Это было очень удобно, и я всегда находил способ втереться между спинкой дивана и спиной желавшего занять мое место. В результате человек сползал на пол и ему приходилось искать себе другое пристанище. Впоследствии, почувствовав, что у меня жар, я всегда старался залезть на кровать или диван, чтобы показать им, что я снова заболел. Представьте себе: меня не сразу понимали. Можно подумать, что к взрослому псу надо относиться иначе.