Пришлось Артузову защищать в письме и своего товарища по ИНО Штейнбрюка. Очевидно, на одном из совещаний Урицкий намекнул о якобы имевшихся политических подозрениях против корпусного комиссара. Ничего конкретного он не сказал, но в тяжелой обстановке 1936 г., когда шли массовые аресты иностранных коммунистов, находившихся в СССР, таких намеков со стороны начальника Управления по отношению к начальнику отдела, ведущего агентурную разведку против стран Европы, оказалось достаточно чтобы попасть под подозрение. Немец по национальности, бывший офицер австро-венгерского генштаба, член венгерской и германской компартий, он хорошо вписывался в качестве жертвы в бушевавшую на территории Союза вакханалию репрессий, которая сметала лучших представителей коммунистов-эмигрантов.
Артузов считал, что единственной виной Штейнбрюка (а знал он его много лет, и его мнение можно считать объективным), являлось только медленное продвижение агентурной работы в Германии. Но он тут же замечал, что и у разведупровского ветерана Стигги, тоже работавшего по Германии, успехи по этой стране еще меньше, и что вся экономическая сеть Стигги в Германии либо села, либо перевербована. Очевидно, Артузов за два с половиной года работы в Разведупре так и не понял той атмосферы склок, подсиживаний, интриг, попыток столкнуть вышестоящего, чтобы занять его место, столь характерной для высших эшелонов военного ведомства. Может быть, отсюда и такое искреннее недоумение в конце его подробного письма: «Я думаю, что Вы изменили свое отношение к пришедшим со мной товарищам, Семен Петрович. Для чего? Не пойму. Не хочу думать, что и Вас коснулась атмосфера несколько нездоровых отношений среди многих товарищей к чекистам… но я думаю, что я привел в Разведупр неплохой народ. Ему не хватает военной школы, у него много недостатков, но он полезен для разведки и не надо от нас избавляться Семен Петрович. Конечно он требует не только холодного административного приказа, но и некоторого терпения». Но здесь бывший начальник ИНО ошибся. Держать дальше «пришельцев» в аппарате военной разведки не собирались, и момент для их изгнания, учитывая изменившуюся с мая 1934 г. политическую обстановку в стране, был выбран удачно. Безусловно, это не являлось личной инициативой Урицкого. Наверняка его поддерживал и нарком обороны, так и не смирившийся с тем, что группу чекистов направили в святая святых военного ведомства. Дни Артузова в Разведупре были сочтены.
Письмо Урицкому написано 20 декабря. А уже через три недели, 11 января 1937 г., по предложению Ворошилова Политбюро принимает решение об освобождении Артузова и Штейнбрюка от работы в Разведупре и направляет их в распоряжение НКВД. Новым замом начальника Управления тем же постановлением назначается старший майор госбезопасности М. К. Александровский. Начинался 1937 г., обстановка в Европе накалялась, впереди был Мюнхен, и замена аса разведки на человека, ранее не имевшего к ней прямого отношения, но с большим опытом контрразведывательной работы, была весьма показательной — она говорила о планируемой чистке рядов, уничтожении предателей — настоящих, мнимых и потенциальных.
К назначению Александровского начальник Управления не имел никакого отношения. Эта кандидатура обсуждалась на более высоком уровне. Уже после ареста 24 апреля 1938 г. в своих показаниях Урицкий говорил, что назначение Александровского в Разведупр состоялось совершенно помимо него: «Когда я получил согласие Наркома Обороны по увольнению Артузова, он (т. е. Ворошилов) имел ряд переговоров в наркомате Ежова о замене Артузова. Назывались разные кандидатуры, в том числе и Александровского…».
Вместе с Артузовым, как уже говорилось, обратно в НКВД отправили и Штейнбрюка. Важнейший отдел Разведупра, ведавший агентурной разведкой в Европе, остался без руководителя. Но здесь Урицкому удалось отстоять должность. Из НКВД в первый отдел никого не прислали, и временно исполняющим должность (врид) был назначен сотрудник Управления, ветеран Разведупра полковник С. Л. Узданский. Полковник во главе крупнейшего отдела (пусть даже врид) вместо корпусного комиссара — явление, ставшее обычным для РККА 1937 г., когда более молодые и энергичные командиры среднего звена быстро делали карьеру, занимая генеральские должности. Узданский продержался на этом высоком посту, очевидно, до мая 1937 г.,[188] а затем разделил трагическую судьбу Артузова, Штейнбрюка и того же Александровского.
Корпусной комиссар Карин пока удержался на должности начальника 2-го (восточного) отдела. Вряд ли это было заслугой Ворошилова. Если нарком «сдал» Артузова и Штейнбрюка, а иначе, как сдачей, направление в распоряжение НКВД назвать нельзя, то, видимо, он не отстаивал на заседании Политбюро Карина. Скорее всего, причина того, что Карина оставили на должности, объяснялась просто: пока ему как специалисту по Востоку достойной замены в Разведупре не нашлось. Очевидно, это понимал и Сталин, и решил до поры не трогать корпусного комиссара. Несколько месяцев Карин продолжал руководить отделом, но и его судьба была предрешена.
Артузов вернулся в НКВД. Во внешнюю разведку его не пустили, а предоставление ему скромной должности по архивной части можно назвать издевательством для специалиста такого класса. Осознавал ли корпусной комиссар свое положение: что дни его сочтены, что впереди лубянские подвалы и путь в небытие? Вряд ли. За два с половиной года работы в другой системе, в другом ведомстве он отвык от обстановки в своем Наркомате, плохо разбирался в процессах, происходивших на этажах и в подвалах этого страшного здания.
Артузов пытался поговорить с Ежовым, но прорваться в кабинет наркома не смог. Заместитель наркома М. П. Фриновский объяснил ему, что Николай Иванович занят борьбой с троцкистами и времени для бесед у него нет. Поняв достаточно прозрачный намек, Артузов решился написать Ежову. Он послал ему несколько писем, но содержание их всех было связано с громким польским делом, которое в то время раскручивали следователи Лубянки. В конце 1936 г. начались массовые аресты польских коммунистов-эмигрантов, проживающих в СССР. За ними последовали и поляки, участники гражданской войны, занимавшие после ее окончания крупные посты. Арестовали И. С. Уншлихта, С. А. Мессинга, И. И. Сосновского (его Артузов хорошо знал по 1920 г.), сотрудника ИНО В. Илинича, тоже знакомого Артузову. Обвинение против всех арестованных было стандартным: террор, шпионаж, принадлежность к польской разведке. В делах фигурировали признательные показания. И Фриновский в разговорах с Артузовым упрекал его в том, что тот, будучи начальником КРО и ИНО, проморгал, прозевал, не заметил, не разоблачил и т. д. и т. п.
Артузов не сомневался в том, что «признательные показания» поляков были правдой и что эти люди действительно являлись агентами польской разведки, пробравшимися на руководящие посты в Советском Союзе и успешно работавшими 16 лет под носом у чекистов и у начальника КРО Артузова в пользу панской Польши. В одном из своих писем Ежову он писал: «… Три месяца я переживаю провал нашей польской работы, думаю о его причинах и корнях. Стыжусь, что в разведке дал себя обмануть полякам, которых бил, работая в контрразведке. Глубоко понял, как должен быть недоволен мною и возмущен Сталин, который послал меня в разведывательное управление исправлять работу. Особенно тяжело сознание, что я его подвел перед военными, ведь он надеялся, что я буду сталинским глазом в Разведупре». В свете польского дела Артузов считал, что его правильно выгнали из военной разведки и что это еще мягкое наказание за его просчеты в работе в 20-е годы: «Пока я еще не знал, почему меня сняли из Разведупра. Я написал Сталину письмо (если разрешите, представлю вам копию этого письма), отчет о моей работе в Разведупре. Я думал, что военные меня выперли, пользуясь тем, что Вам, занятому троцкистами, не до меня. Безуспешно я пытался тогда попасть к Вам на прием. После разговора с Фриновским я понял, какое несчастье случилось в НКВД по польской работе, понял свою ответственность, считал, что моя собственная судьба и моя работа — мелочь по сравнению со случившейся бедой, что ЦК поступил со мной чрезвычайно терпеливо…». Это из того же письма. Вот такую самокритичную оценку давал он своей работе.
