А здесь есть такой нюанс. Мне как-то пришлось в поезде разговориться со старичком, который был командиром 37-мм зенитного орудия. И он сказал, что бомбежка даже в чистом поле не страшна, поскольку бомбы видно и в момент их отрыва от самолета, и в полете. Поэтому от места их падения всегда можно отбежать. И даже если бомба падает прямо на тебя, то тоже не очень страшно — нужно оценить, откуда дует ветер, отбежать ему навстречу и залечь. «Ты отбежишь и бомбу ветром снесет, так что взрывной волной не сильно ударит, а осколки через тебя пронесет», — уверял ветеран. А когда у зенитчиков было время на подготовку позиций, то они рыли и окоп для орудия, и щели для себя. Поэтому, чтобы нанести им урон, немецкая бомба должна была упасть чуть ли им не на голову, если же она падала рядом, то они, видя ее, успевали спрыгнуть с орудия в щели. Но, уверял ветеран, самым страшным является штурмовик. Летит над землей низко и быстро, боковым зенитным орудиям попасть в него трудно, а расчету того орудия, на которое штурмовик летит, становится очень страшно. Ведь у штурмовика (того же ФВ-190) шесть огневых точек, и все стреляют, летчик укрыт за двигателем, а у зенитчиков нет никакого прикрытия. И они, видя летящий на них штурмовик, чаще всего бросают стрелять и прыгают в щели.
«А.С. Зенитная батарея трудная цель? — продолжает расспрос Рябушко Сухоруков.
Г.Р.Очень. Во-первых, зенитки хорошо замаскированы, поэтому, даже когда они ведут огонь, увидеть их нелегко. И сам их высматриваешь, и другие летчики, если зенитки видят, то по радио тут же тебе сообщают. Во-вторых, зенитка она ведь не на голом месте стоит, она в капонире — окопе, окруженном земляным валом. Поэтому вывести зенитку из строя может либо прямое попадание в этот капонир пушечного снаряда или РС, либо взрыв бомбы, по крайней мере, в непосредственной близости от него (до 3–4 метров). В-третьих, не только ты по зениткам стреляешь, но и они по тебе, и шанс у немецких зенитчиков в тебя попасть очень высок. Поэтому при атаке зениток нервы нужны покрепче. Вообще поединок штурмовика с зенитчиками — это поединок крепости нервов. Не буду хвастаться, но у меня всегда нервы оказывались крепче. Может быть, поэтому им меня никогда не удавалось сбить. Плюс, конечно, мастерство — так курс построить, чтобы зенитка по тебе била под острым углом.
Не раз бывало так, что пикирую я на зенитную батарею, бью из пушек и пулеметов, а она, соответственно, по мне. А я все ниже и ниже. И вот в какой-то момент у немецких зенитчиков не выдерживают нервы, и они врассыпную от пушек в разные стороны! Вот тут я либо бомбы бросаю, либо пускаю РС и накрываю расчеты.
А.С. А чего ж они выскакивали? Ведь любому понятно, что в окопах безопаснее.
Г.Р.Так страшно. Я пикирую, пушками-пулеметами стреляю, двигатель у меня ревет душевыматывающе, их снаряды от моего «ила» отскакивают и поди пойми, что у меня на уме. Может, этот сумасшедший русский в батарею врезаться хочет! (А такие случаи были, и немцы о них прекрасно знали.) Немцы «илов» боялись сильно. В том числе и зенитчики. А после такого захода — будь спокоен — даже если пушки и уцелеют, то остатки расчетов стрелять все равно не будут. Это и называется «подавить огонь ЗА»
Вспомните Клаузевица: моральное подавление противника в бою — это важнейший фактор победы. Немцы в начале войны на свои «штуки» даже сирены цепляли, чтобы их воем подавить волю тех, кто стреляет по ним с земли. Таким образом, храбрость Руделя существенно повышала его шансы на выживание по сравнению с более трусливыми коллегами.
Выше мы видели, что немецкая пропаганда немилосердно приписывала Руделю победы, которых он в принципе и сам стеснялся. Но это тот случай, когда приписки не сильно позорят, поскольку Рудель и без них был героем, — приписки делали его подвиги более зримыми для обывателя, и только. Ну не подбил он 519 танков, но пусть 19, это что — мало? А он подбил больше, поскольку наши прадеды превосходили прадедов нынешних немцев только в среднем. И среди наших танкистов было достаточно трусливых негодяев, которые могли запросто отдать Руделю свой танк на сожжение.
Вот рассказ колхозного агронома Николая Ивановича Близнюка, который со второй половины войны был механиком водителем «суки» — самоходной артиллерийской установки Су-85. В 1944 году, далеко оторвавшись от тылов, наступали по сути на трофейном горючем, используя в качестве топлива для двигателя В-2 все, что попадется, разве что не подсолнечное масло. В том эпизоде их Су-85, сопровождая наши танки, ехала на смеси керосина с автолом. Николай Иванович рассказывает:
«И вот он, Днестр. Справа от дороги первый дом на самом на бугре, вместо забора живая изгородь из желтой акации, встречают нас женщины и старик с графином красного вина. Спрашиваем: немцы в селе есть? «Было несколько, — отвечают, — но куда-то поубегали, все они вон там — на той стороне реки в Сороках». Сороки — это местечко бессарабское, а мы въехали в село Цекиновка Ямпольского района Винницкой области. Десантники пошли искать немцев и несколько человек поймали вместе с полицейскими, поместили их в вагончике для курей и поставили часового. (Вагончики эти перевозились по полям, и куры уничтожали вредителя сахарной свеклы долгоносика.) К вечеру еще несколько танков подошли и по приказу комбрига заняли круговую оборону. Нашей самоходке досталось кладбище на самом бугре, там мы и ночевали. На нашей самоходке была крепко привязана проволокой 300-литровая бочка керосина, осталось найти масло и можно заправляться горючим.
Нас не забывали жители, пригласили умыться и позавтракать, что и было с удовольствием сделано. На вопрос: «А где бы найти автол», — ответили, что в центре села есть пристань, там, говорят, было много бочек. Спустились вниз к реке, остановились у сельсовета — на нем уже полыхал красный стяг. Самоходку остановили под деревом, замаскировали ветками, а сами ушли на разведку. Хозяйка дома, около которого остановились, говорит: «Я вам быстро приготовлю завтрак, а сама побегу в степь в окопы, а то село немец будет бомбить». Сели за второй завтрак, хозяйка поставила графин вина. Мы уже налили в стаканы, как вдруг самолет пикирует и строчит из пулеметов по нашей «суке», одна пуля попала в бочку с керосином, он выливается и горит, льется прямо в жалюзи трансмиссии. Нам уже не до завтрака, выскочили, давай сбрасывать бочку, да не тут-то было — крепко привязана, а огонь уже внутри самоходки. Я влезаю в свой люк, завожу мотор и думаю на ходу как-то умудриться сбросить бочку. Поехал по дувалам (из ракушечника и глины заборы от улицы), по садам. А самолеты как осы пикируют и обстреливают меня, пробили заднюю броню и бак, теперь и остатки своего горючего вытекают и горят, но благодаря работающему мотору и открытым жалюзи столб пламени над машиной, а в машине огня нет, что и спасло СУ-85. Ездил я долго, бочка вылилась и выгорела, кормовые баки пустые и пробиты. Остановился в каком-то дворе, недалеко от речки. Вылез, осмотрелся: машина дымит, парует, но огня нет, самолеты улетели на заправку.
Откуда ни возьмись, молодой человек с автоматом и на шапке красный бант. «Я, — говорит, — все время бегал за вами, чтобы помочь, что будем делать?» «Давай, — говорю, — все-таки сбросим ненужную теперь бочку». Перебили мы проволоку и сбросили ее. СУ-85 укрыли соломой — рядом была скирдочка, — замаскировали. Теперь давай отдохнем малость, перекурим. Только закурили — летят 2 Ю-88, мы отошли от машины подальше, но один самолет пикирует на нас, мы за сарайчик, немец сбросил бомбу — упала по другую сторону сарая, развалила его. Мой помощник посмотрел на СУ-85 и кричит — она горит, а я уже и сам увидел. Возвращаюсь к машине, на ней загорелась солома, я в свой люк, завел и опять езжу по селу, а самолеты бомбы сбросили и теперь обстреливают меня из пушек и пулеметов. Что-то меня сильно ударило в спину, оглянулся — огонек горит между снарядами (а мы ветошь там всегда прятали). Голову высунул в люк, думаю — рванет, то хоть голова целая будет. У самолетов боезапас кончился, и они улетели, а я остановился, вылез в свой люк, с верхнего люка дымит, но не рвется, а тут и партизан прибегает. Я говорю: «Таскай землю — будем засыпать огонь в боевом отделении». Насыпали много, и зря — ветошь истлела и никакой беды.
