– Не очень, – робко признался Пашка. – Почему она дурацкая?

– Потому что дурацкая! Тоже мне, эмигрант! Кому ты там нужен, в этой Испании? Григорьевы – они тебе что, родня? Соседи, которых ты пять лет не видел! Они уже и не помнят, наверное, как ты выглядишь, они и имени твоего уже не помнят давно! Апельсиновые плантации – придумал ведь! – Алька возмущенно фыркнула.

– Можно на оливковых, если тебя апельсиновые не устраивают!

– Меня никакие плантации не устраивают! Ни апельсиновые, ни оливковые. Ты о родителях подумал? А институт как же?

– Приеду – закончу институт…

– И ничего ты не приедешь! – от переполнявшего ее возмущения Алька даже стукнула кулаком по стене. – Не приедешь, потому что ты никуда не уедешь! Не уедешь – и точка! Все, забыли! Тебе вообще нельзя никуда уезжать! Неужели ты не понимаешь, ведь если ты деньги вовремя не отдашь, а сам смоешься… Они ведь могут с родителями что-нибудь сделать! Или со мной…

Брат смотрел на нее вытаращенными глазами. Видимо, такой вариант развития событий он как-то упустил из виду.

– Они ведь не знают адреса. Ни родителей, ни твоего…

– Не знают – так узнают! Эх, ты! В рулетку играть ума хватило, а до таких простых вещей додуматься не можешь!

– Алька, но что же… что же теперь делать?.. Как же?..

Алька снова уселась на пол, подняла глаза и посмотрела на Пашку снизу вверх. Вспомнила, как в детстве, когда Палычу было четыре, а ей – восемь, он нечаянно, заигравшись в комнате с мячом, разбил мамину любимую керамическую вазу. Тогда, четырнадцать лет назад, в глазах у него было то же отчаяние и та же надежда. И Алька, которая сама от страха готова была спрятаться в шкаф и просидеть там до конца жизни, достала из тумбочки тюбик с клеем и целый час, пыхтя, склеивала вазу. Пыхтела, глотала слезы и успокаивала брата – все будет хорошо…

– Все будет хорошо, – повторила она, отвлекаясь от воспоминаний. – Мы отдадим деньги, и тебе не придется никуда уезжать. За неделю, думаю, можно успеть…

– Что успеть?

– Продать квартиру. Что же еще, по твоему?

– Как это – продать квартиру? Чью квартиру?

– Дяди Пети с третьего этажа! – язвительно проговорила в ответ Алька. – У него квартира большая, четырехкомнатная, за нее кучу денег дадут! А все его семейство временно у вас поселим, раз такое дело! Эх, Палыч! Ну конечно, мы продадим мою квартиру! Чью же еще?

– Аль, ты чего придумала-то? Как же мы можем продать твою квартиру? А жить ты где будешь?

– Продать мою квартиру мы можем очень легко. Мне ее баба Таня оставила по завещанию, не помнишь разве? Это моя собственная квартира, и я имею полное право делать с ней все, что мне только заблагорассудится. В том числе и продавать ее. А жить я буду… Ну, некоторое время поживу где-нибудь… Сниму себе что-нибудь, или, в крайнем случае, к вам переселюсь. Ненадолго. А потом куплю себе однокомнатную. У меня же куча денег останется!

– Аль, ты с ума сошла? – предположил Пашка.

– Это ты сошел с ума, – напомнила Алька. – А я теперь пытаюсь устранить последствия этого твоего сумасшествия.

Они помолчали некоторое время. Потом Пашка подал голос:

– Скажи еще, что тебе одной все равно двухкомнатная была ни к чему.

– Ага, – ответила Алька. – Конечно, ни к чему. Зачем мне, одной, двухкомнатная? Ты лед-то не забывай к глазу прикладывать, я тебе зачем лед принесла? И чай пей!

– Я выпил уже, – хмуро сообщил Пашка.

– Еще налить?

– Да не надо мне ничего… наливать. Я… Алька, я…

– Ну что – ты?

– Я потом обязательно… Когда институт закончу и работать буду… Я тебе куплю квартиру! Новую! Где-нибудь в центре, на Ленинском проспекте! Большую, трехкомнатную!

– Ну конечно, – с видимой серьезностью ответила Алька. – Конечно, купишь. Обязательно трехкомнатную, и обязательно – на Ленинском проспекте. Я бы ни за что в жизни не стала жертвовать имеющейся жилплощадью, если б не была уверена, что за мою доброту и щедрость ты мне точно так же щедро не отплатишь! Я же тебе не дурочка какая-нибудь и не лохушка!

– Алька…

– Ну все, хватит. Сейчас… Сейчас уже поздно, – она посмотрела на часы, которые показывали начало девятого. – А завтра с утра поищу в газете номер телефона какой-нибудь риэлтерской фирмы и попрошу, чтобы как можно быстрее покупателя подыскали. Если, конечно, смогу найти риэлтерскую фирму, которая работает в воскресенье.

– А родителям что скажешь?

Алька пожала плечами:

– Моя квартира. Что хочу, то и делаю. Скажу, что в этой квартире полов было слишком много. Вот я и решила купить другую, в которой полов поменьше. Все ведь знают, что я терпеть не могу мыть полы. Что для меня, чем их меньше – тем лучше!

– Логично. Аль, ты точно решила? Не жалко тебе квартиру? Все-таки…

– А если тебя этот твой крутой и серьезный дядька пришьет в том самом подвале и в лесу потом закопает – думаешь, мне тебя не жалко будет? – перебила Алька.

Пашка в ответ на ее вопрос скривил физиономию.

Квартиру Альке, конечно же, было жалко.

Прежде всего, потому, что это была совсем не простая квартира. С ней у Альки были связаны самые теплые и самые светлые детские воспоминания.

Аромат пирогов, которые пекла каждое воскресенье к приходу внуков бабушка. Большие, пахучие, мягкие, покрытые блестящей светло-коричневой корочкой – с капустой, с грибами, с мясом – эти пироги она уплетала целыми днями, запивая их теплым молоком из большой синей кружки. Никто не умел печь такие вкусные пироги, как бабушка! Уже потом, позже, когда Алька выросла, а бабушка стала совсем старой, та поделилась с ней секретом: оказывается, перед тем, как сунуть пирог в духовку, сверху его обязательно надо намазать тонким слоем меда. Если мед слишком густой – то с водой его перемешать, а если жидкий, и так сойдет. И сладковатый вкус, и блестящая коричневая корочка – все от меда!

Сказки по вечерам – долгие, неторопливые, замысловатые. Иногда бабушка рассказывала их сама, а иногда, надев очки с толстыми стеклами в роговой оправе, читала из книги. Алька до сих пор хранила эту книгу в старом, пожелтевшем от времени переплете. На выцветшей обложке – озерцо, заросшее камышами, лягушка с короной на голове держит во рту стрелу. И надпись красивым витиеватым шрифтом – «Русские народные сказки». Внутри, на истончившихся с годами страницах, множество волшебных и ярких рисунков, на полях некоторых страниц – смешные и важные закорючки, выписанные то карандашом, то шариковой ручкой. Это уже их совместное с братом творчество, за которое бабушка на Альку с Пашкой ужасно сердилась. Не по-настоящему, конечно, а в шутку. Бабушка вообще не умела сердиться по-настоящему, и Алька с Пашкой как-то очень быстро это пронюхали и стали использовать в своих целях…

Она умерла, не дожив всего недели до Алькиного девятнадцатого дня рождения. Ушла тихо, никого не побеспокоив. Жила тихо и умерла тихо…

И только через год Алька смогла заставить себя переселиться в эту квартиру из крошечной родительской «двушки», в которой им вчетвером давно уже было слишком тесно. А еще через полгода затеяла в ней ремонт, который не делался здесь уже лет пятнадцать. Денег на то, чтобы оплатить услуги рабочих, было немного, поэтому основную часть работы они вчетвером взяли на себя. Сами выравнивали потолки и стены, клеили новенькие обои, демонтировали старые дверные рамы, утепляли полы на лоджии, превращенной в эркер, укладывали паркет на пол и плитку на стены в ванной…

Целых четыре месяца делали ремонт – но оно того стоило!

Особенно здорово получилась спальня. Бывшая лоджия теперь была превращена в прекрасный будуар, полный цветов и солнечного света. Оставшаяся часть стены сверху покрыта овальной столешницей цвета орехового дерева, мелкий лепной орнамент над изголовьем кровати – Пашкина идея! – перекликается с декоративной штукатуркой на противоположной стене. Цвета мягкие, пастельные, не раздражающие глаз – от светло-бежевого до золотисто-желтого.

Красивый, уютный, дорогой сердцу уголок.