В день Рождества 1130 г. Рожер де Отвиль был коронован королем Сицилии в кафедральном соборе в Палермо. Прошло сто тринадцать лет с тех пор, как первые группы молодых нормандских авантюристов прибыли на юг Италии – якобы в ответ на призыв о помощи, обращенной к ним лангобардскими националистами в пещере Архангела Михаила на горе Монте– Гаргано, но в действительности в поисках славы и удачи; шестьдесят девять лет минуло с того момента, как армия дяди Рожера, Роберта Гвискара, герцога Апулийского, впервые высадилась на сицилийской земле. Бесспорно, продвижение было медленным; в тот же период Вильгельм Завоеватель подчинил себе Англию за несколько недель. Но страна, доставшаяся Вильгельму, была централизованным, хорошо организованным государством, с уже достаточно сильным нормандским влиянием, в то время как Роберт и его товарищи столкнулись с полнейшим хаосом – южная Италия, раздираемая на части притязаниями папства, двух империй, трех народов и множества возникающих, исчезающих и меняющих свои очертания княжеств, герцогств и мелких баронств; Сицилия, которая томилась два столетия под владычеством сарацин, где греческое христианское меньшинство оставалось беспомощным, пока алчные местные эмиры непрерывно грызлись за власть.

Мало-помалу устанавливался порядок. Отец Рожера Рожер I, великий граф Сицилии, потратил последние тридцать лет своей жизни на то, чтобы объединить разные области острова и различные народы, его населяющие. С прозорливостью, редкой для его времени, он понял с самого начала, что именно здесь лежит единственная надежда на успех. Не должно быть сицилийцев второго сорта. Каждому народу – нормандцам, итальянцам, лангобардам, грекам, сарацинам – следует отвести свою роль в новом государстве. Арабский и греческий, наравне с латынью и нормандским диалектом французского, стали официальными языками. Грек получил должность эмира Палермо – этот красивый и звучный титул Рожер не видел оснований менять; другому греку был препоручен быстро растущий флот. Контроль за казначейством и чеканку монет граф отдал в руки сарацин. Особые сарацинские подразделения были созданы в армии; они быстро снискали себе отличную репутацию благодаря своей преданности и организованности и сохраняли ее в течение столетия. Мечети по-прежнему наполнялись толпами правоверных, и одновременно по всему острову возникали христианские церкви, и латинские, и греческие, многие из которых основал сам Рожер.

Мир, как всегда, способствовал развитию торговли. Узкий пролив, очищенный наконец от сарацинских пиратов, вновь стал безопасен для судоходства; Палермо и Мессина, Катания и Сиракузы стали первоначальными пунктами на пути в Константинополь и новые королевства крестоносцев в Леванте. В результате к моменту смерти великого графа в 1101 г. Сицилия его трудами превратилась в страну разнородную по населению, религиям и языкам, но объединенную верностью своему христианскому правителю и обещавшую в скором времени стать самым процветающим государством Средиземноморья, если не Европы.

Рожер II продолжил его дело. Он хорошо подходил для этой роли. Рожденный на юге от итальянской матери, воспитанный греческими и арабскими наставниками, он вырос в космополитической атмосфере терпимости и взаимоуважения, созданной его отцом, и интуитивно понимал сложную систему ограничений и уравновешивающих воздействий, от которой зависела внутренняя стабильность его страны. В нем мало что осталось от нормандского рыцаря. Он не обладал ни одним из тех бойцовских качеств, которые принесли славу его отцу и дядям и на памяти одного поколения прославили безвестного нормандского барона по всему континенту. Но из всех братьев Отвиль только один, его отец, дорос до государственного деятеля. Остальные, даже Роберт Гвискар, при всей своей гениальности до конца оставались воинами и людьми действия. Рожер II был другим. Он не любил войну и, не считая пары злосчастных экспедиций своей юности, в которых он не принимал личного участия, по возможности ее избегал. Южанин по внешности и восточный человек по темпераменту, он унаследовал от своих нормандских предков только энергию и честолюбие, которые сочетались с его собственным дипломатическим даром; и эти качества в гораздо большей степени, чем доблесть на поле битвы, позволили ему приобрести герцогства Апулии и Калабрии и таким образом в первый раз со времен Гвискара объединить южную Италию под властью одного человека.

На мосту через реку Сабато, за стенами Беневенто на закате 22 августа 1128 г. папа Гонорий подтвердил права Рожеера II на три герцогства; и тот поднялся с колен одним из самых могущественных правителей Европы. Имелась только еще одна цель, достигнув которой он мог бы держаться на равных с другими государями и окончательно утвердить свою власть над новыми южноитальянскими вассалами. Этой целью была королевская корона; и через два года Рожер ее получил. Смерть Гонория II в начале 1130 г. привела к спору за папскую кафедру, в результате чего два кандидата были одновременно возведены на престол святого Петра. История этих двух избраний уже рассказывалась, и нет необходимости повторять ее в деталях; достаточно заметить, что и то и другое происходило в нарушение установленных правил и теперь трудно решить, кто из соперников имел больше прав. Первый избранник, принявший имя Иннокентий II, вскоре склонил на свою сторону весь континент, его соперник, Анаклет II Пьерлеони, пользовался поддержкой в Риме, но и только; как многие его предшественники, он в трудную минуту обратился за поддержкой к нормандцам, и сделка состоялась. Рожеер обещал Анаклету свою поддержку; в обмен на это и под сюзеренитетом папы он стал королем одного из трех обширнейших королевств Европы.

Соглашение было, строго говоря, даже более выгодно для Анаклета, чем для Рожера. Он имел изначально достаточно сильную позицию. Его избрание было неканоничным, но не более, чем у его соперника, и определенно отражало взгляды большинства курии; при любом свободном голосовании всех кардиналов Анаклет легко вышел бы победителем. Даже в сложившейся ситуации он был провозглашен двадцатью одним из них. Его набожность была всеми признана, его энергия и способности не подвергались сомнению. Почему же, в таком случае, всего через четыре месяца после того, как жалкий Иннокентий вынужден был бежать из города, Анаклет, в свою очередь, ощутил, что почва уходит у него из-под ног?

Частично следует винить его самого. Хотя он подвергался таким поношениям, что теперь почти невозможно составить четкое представление о его характере, ясно, что он был снедаем честолюбием и не очень разборчив в средствах при достижении своих целей. При всех его реформистских симпатиях он не колеблясь использовал огромные богатства собственной семьи, чтобы купить поддержку аристократии и народа в Риме. Нет основания предполагать, что Анаклет был более испорчен, чем большинство из его коллег, но слухи о его подкупах усердно распространялись его врагами, которые дополняли их зловещими рассказами о разграблении церковного имущества подвластных ему римских церквей; и они находили благодарную аудиторию в лице тех обитателей северной Италии и других стран, чьи уши не были оглушены бряцанием золота Пьерлеони. Парадоксальным образом Анаклет тоже оказался в ловушке – ибо его должность и обязанности держали его в Латеране, пока Иннокентий ездил по Европе, собирая сторонников. Но все эти соображения отступали на второй план перед одним обстоятельством, которое, будучи брошено на чашу весов, перевесило все остальное, вместе взято, и окончательно разрушило амбиции и надежды Анаклета. Это был Бернар Клервоский.