- Вот. Скажите, пожалуйста, откуда у вашего сына такой конверт?

- А у него-то вы спрашивали?

- Он говорит - из Америки. Это и так видно. А вот как он к вам попал? - оттеснив Галку, спросила Аня Забелина тоном самой Фемиды.

- Видите ли… Из Соединенных Штатов писали Лениному отцу. Теперь-то у него новый адрес… Несколько лет назад он прооперировал одного американского спортсмена, спас его, можно сказать. И с тех пор этот юноша и его семья шлют доктору Пушкареву благодарности и поздравления - на Пасху, на Рождество… А что случилось-то?

Но они слишком презирали ее сына, чтобы жаловаться на него. И не могли прямо смотреть Пушкаревой в глаза.

- А вы справляете пасху и рождество? - заинтересовалась Тамара Петрова. - Вы что, верующие?

Ленина мама бледно улыбнулась.

- Это они справляют, американцы. И каждый раз пишут: "Да хранит вас Господь".

Помолчали.

- Еще есть вопросы? - осведомилась у ребят Забелина.

- Дело ясное, что дело темное, - сказал Гродненский и, отвернувшись, цыкнул зубом и сплюнул. - Пошли.

- Но какое дело? - допытывалась встревоженная мама.

- Пусть ваш сын вам расскажет! - уклонилась Галка за всех.

Ребята невнятно пробурчали "до свидания" и пошли прочь.

Когда Ленина мама зашла в квартиру, застав там незнакомого человека, который ломился в ванную комнату, у нее ослабли ноги, предчувствие беды сковало язык.

- Вы… кто? - выговорила она и провела рукой по горлу.

- Меня Виталий зовут. Я у них на практике, а Леня - там… - невразумительно объяснил гость. - Заперся, понимаете, и молчит… У вас топорика нет? Или хотя бы стамески?

- А что тут произошло?

- Да не знаю я ничего толком. Я понял так, что была какая-то игра или шутка… с письмами от американских детей… Нет, сперва нужно достать его оттуда. Он вообще у вас… психически устойчивый мальчик или не совсем?

Такого вопроса не следовало задавать. Взгляд женщины стал враждебным, и она сказала:

- Вам лучше уйти, наверно. Какой бы он ни был, я с ним сама договорюсь…

- Извините.

И страшно злой на самого себя, с крохотным сигаретным огарком, от которого уже дымились пальцы, он бочком, бочком ретировался из этого дома…

А Леня Пушкарев лежал под душем в одежде и в ботинках. Он дрожал от позора и отвращения к жизни. Ему хотелось утонуть или простудиться до смерти.

- Сынок, не бойся, это я, - услышал он мамин голос.

На другой день было погожее апрельское воскресенье. Галка и Тамара спешили в кино, поток машин их задерживал.

- Чего ты так возмущаешься, даже не понимаю, - дернула плечом Тамара.

- Как?! Мы же одинаково считаем.

- Одинаково. Только ты все никак не успокоишься, а по-моему, на него надо плюнуть и растереть.

- Но такого я еще не видела! Какой-то он нетипичный…

Наконец дали зеленый свет, девочки побежали через дорогу.

Они были уже в двух шагах от кино, когда стоящий у тротуара новенький "жигуль" напугал их резким сигналом ни с того ни с сего. Девочки шарахнулись, оглянулись - в машине сидела Аленка Родионова.

Тамара так обрадовалась, как будто Аленка собиралась своего "жигуленка" ей подарить.

- Ой, Аленушка!… Ты что тут делаешь?

Родионова вышла из машины, посмотрела на Галку (как поймешь, хорошо или плохо посмотрела, если на ней темные очки, совсем ненужные в эту погоду?), сказала сказала ей "здравствуй", а Тамару взяла под руку.

- Ты понимаешь, мама зашла в этот дом на минутку, а сидит там уже полчаса. Скука ужасная. Там ей какие-то туфли предлагают, а вообще-то мы сейчас едем к знакомым актерам с Таганки…

Они прохаживались, а Галка стояла в стороне и глупо ждала. Она только теперь ясно поняла, с кого Тамара "сдирает" свои моды: та же белая куртка на Аленке, а под ней - брючки и те же белые легкие туфельки, на голове так же чалмой повязан белый платочек, и сумка на таком же длинном ремне висит через плечо. Ну разве что на Аленке все это подороже, ибо фирменное. Важнее те усилия, которые затрачивала Тамара, чтобы не отстать…

Они беседовали. А Галкино лицо становилось таким, словно сейчас она крик нет: "Граждане, что же такое происходит?! Вы понимаете? Я - нет!"

Вместо этого она дождалась, когда подруга повернется к ней лицом, и окликнула ее, зачем-то улыбаясь.

Тамара прикусила губу в досаде.

- Ты… знаешь что? Ты оторви мне билет и иди сама. Я на журнал опоздаю. Тут у нас один важный разговор.

Галка не понимала и не уходила.

- Если опаздывать, то вместе, - сипло сказала она, но вмешалась Аленка:

- Тебе же русским языком объяснили, чего же ты ждешь?

- А тебе-то что? Ты еще не купила эту улицу и не командуй, пожалуйста! - выкрикнула Галка, и лицо ее залилось краской.

Она сунула Тамаре оба билета и быстро пошла, подняв плечи. Ее шапка, которую она всем сердцем ненавидела, сползла набок и вздрагивала при ходьбе.

- Анекдот ходячий, - вздохнула Аленка и открыла Тамаре дверцу. - Садись, здесь хоть можно спокойно поговорить.

Галка стояла у входа в кино. Ей рано было плакать. Сперва ей надо было уложить в голове факт, который не хотел там укладываться. На афише Юрий Никулин завлекал зрителей на новую комедию. То самое кино, на которое они шли, да не дошли…

А в кремовый "жигуль" уже села за баранку стройная блондинка в таких же, как у Аленки, очках, и Аленка ей что-то говорила - видно, знакомила Тамару с мамой.

Галка видела, как Тамара сидела на заднем сиденье одна и жадно приобщалась к разговорам и планам этой семьи и скромно улыбалась, чтобы нравиться этой интересной женщине, когда та смотрела в зеркальце "заднего вида".

А потом "жигуль", набирая скорость, миновал кинотеатр и Галку с ее съехавшей назад шапкой.

Семья Андрюши Коробова только что кончила завтракать. Бабушка, папина мать, убирала посуду. У нее темное морщинистое лицо и светлая улыбка, уже знакомая нам по беленькому личику внука. Но сам внук сегодня не намерен улыбаться; не допив чай, он перебрался на тахту, всем видом своим говоря, что никакие силы не сдвинут его оттуда. И соблазны никакие не смогут.

Бабушка подошла, придирчиво пощупала ему лоб.

- Отстань, ба.

- Вроде нормальная. И чего, спрашивается, в молчанку играть? Если что болит - скажи. А не болит - опять скажи, чтоб родные зря не переживали второй день. Ты глянь, апрель-то какой на улице!

- Зачем вы его улицей соблазняете? Мало он там околачивается?

Это говорит мама Андрюши. Она примеряет новый парик. Папа тоже здесь, но его не видно почти, он полулежит в кресле, закрывшись газетами.

- Лучше бы в кино сходили, как в тот раз, чем лежать да колупать стенку! - стоит на своем бабушка, но Андрей молчит, и она отправляется на кухню.

Пользуясь ее отсутствием, мама комментирует насмешливо:

- Это ж надо - в семьдесят лет такая страсть к культурному отдыху! И, главное, напрашивается сама. Как будто у парня нет товарищей, с кем в кино сходить.

Не повернув головы, Андрей тихо, но внятно говорит:

- В гробу я видал этих товарищей.

- Андрей, я не переношу этих выражений, ты знаешь!

- Фунт падает, - вздохнул из-под газеты отец.

- Что? Куда?

- "Куда"! - передразнил он. - Курс фунта стерлингов, говорю, падает.

- Тебе-то что до этого?

Комната у Коробовых большая, светлая, но в ней всего слишком много: низкие мягкие кресла, тахта, диванчики, застекленные шкафы с резными игрушками и посудой, низенькие столики, торшеры, бра. Господствует же над всем этим огромный стол.

- Петя, - говорит бабушка, входя в комнату, - я как мусор выносила, гляжу - там на доске наша фамилия написана. Это за что?

- Вот хамы! - восклицает мама. - Значит, все-таки повесили нас на доску неплательщиков. Петр, слышишь?

Заслонившись газетой от неприятного известия, отец хмыкает.