Вот что пишет Рабле по поводу денежных дел папы и императора: «Сегодня сюда вернулся герцог Феррарский, ездивший на встречу к императору в Неаполь. Не знаю, удалось ли ему уладить дело по своей инвеституре, но говорят, что он не особенно доволен императором. Думаю, что ему придется порастрясти экю, оставленные ему покойным отцом, и что оба: и папа, и император, — знатно пощиплют его». В другом письме, по поводу того же герцога Феррарского, он говорит: «Он не мог прийти к соглашению с папой, который требовал у него слишком большой суммы за инвеституру его земель. Поэтому он поехал к императору, который обещал ему склонить папу на уступки, если он вернется к себе домой, предоставив ему вести все дело и не станет платить папе условленных денег прежде, чем получит извещение. Штука в том, что император нуждается в деньгах и ищет их повсюду. Приехав сюда, он, очевидно, станет требовать их у папы. Он будет доказывать ему, что вел все войны против турок и Барбароссы для безопасности Италии и папы и что папа обязан дать ему субсидию. Папа ответит, что у него нет денег, и приведет явные доказательства своей бедности. Тогда император убедит его, что он может поплатиться не из своего кошелька, а деньгами герцога Феррарского, которые можно получить посредством простого „Fiat“. Вот какими тайными путями ведутся здесь дела».
Вращаясь постоянно в придворных сферах Рима, Рабле, конечно, знал разные интимные стороны папской жизни. Впрочем, о них, очевидно, совершенно свободно толковали среди высшего духовенства. Вот что он пишет между прочим: «Вы спрашиваете, монсиньор, о синьоре Петре-Лоизе Фарнезе — законный или незаконный он сын папы. Знайте, что папа никогда не был женат; значит, синьор этот несомненно незаконный. У папы была сестра необыкновенная красавица. Теперь еще показывают во дворце, во флигеле Соммистов, образ Богоматери, списанный, говорят, с нее. Она была замужем за одним дворянином, двоюродным братом синьора Рансе, и когда муж был на войне, в Неаполитанском походе, папа Александр видался с нею. Синьор Рансе, узнав об этом, сообщил своему двоюродному брату, убеждая его, что он не должен терпеть такого бесчестия своей семье со стороны папы-испанца и что сам он этого не намерен допускать. В конце концов он ее убил. Папа Павел III плакался на свое горе перед папой Александром VI, который, чтобы его утешить, сделал его кардиналом, несмотря на его молодость, и доставил ему многие другие выгоды. Одно время папа содержал римскую даму из дома Руффине, от которой он имел дочь, вышедшую замуж за синьора Божа, графа Санта-Фиоре; ее сын сделан одним из маленьких кардиналов под именем кардинала Санта-Фиора; от нее же он имел сына, вышеупомянутого Петра Луи, о котором вы спрашиваете и который женился на дочери графа де Сервелл и имеет множество детей; между прочим, маленький кардинальчик Фарнезе — его сын».
Рабле воспользовался своим пребыванием в Риме, чтобы легализировать свое положение, которое до тех пор было очень шатким. Он самовольно оставил орден бенедиктинцев и монашеское звание, занимался науками и врачебным искусством, путешествовал, держал себя как совершенно свободный человек, не связанный никакими обетами. Такой образ жизни был для него возможен только благодаря его сильным покровителям и каждую минуту мог навлечь на него преследование духовных властей. Он обратился к папе с прошением, так называемым «supplicatio pro apostasia», признался, что покинул монастырь и вел бродячую жизнь и просил святого отца дать ему полное прощение грехов, позволение снова надеть платье бенедиктинцев, поселиться в одном из монастырей этого ордена и заниматься с разрешения настоятеля монастыря врачебным искусством исключительно по человеколюбию, без всякого расчета на выгоду и в границах, полагаемых каноническими правилами для лиц духовного звания, т. е. без применения огня и железа. Несколько влиятельных кардиналов поддержали его просьбу, и папа, который вообще благосклонно смотрел на людей науки, согласился исполнить ее. «Принимая во внимание, — говорится в его грамоте, — ваше рвение к религии, к науке и к литературе, честную жизнь и безупречную нравственность, мы снисходим на вашу просьбу и разрешаем…»
Рабле с большою радостью сообщает своему корреспонденту, что ему удалось уладить это дело даром, без взяток, заплатив только чиновникам, составлявшим необходимые официальные бумаги, что он все время держался на строго законном основании, не прибегая даже к покровительству кардинала Дю Белле и французского посланника, предлагавших похлопотать за него.
Торжественный въезд Карла V в Рим отсрочился до апреля 1536 года. Император жил все время в Неаполе, заключая союзы, набирая свежие войска, стараясь всеми правдами и неправдами добыть как можно больше денег и продолжая уверять Франциска I в своей неизменной дружбе. Франциск в это время мечтал об одном: о присвоении себе Милана, от которого он отказался по Камбрейскому договору. В конце 1535 года герцог миланский Франческо Сфорца умер, и Франциск двинул свои войска в Савойю и Пьемонт. Но Карл убедил его, что он может получить Милан не посредством завоевания, а посредством брачного союза, женив своего младшего сына на дочери императора. Франциск поверил этим обещаниям и остановил свои войска. Между тем Карл, окончив все военные приготовления, вступил в Рим триумфатором по той великолепной дороге, которую приготовил ему папа ценою разрушенных зданий. Упоенный славою недавно одержанной победы над неверными и лестью окружающих, чувствуя в своем распоряжении громадную и материальную, и нравственную силу, император находил, что ему не стоит больше хитрить со своим соперником, что ему можно громко высказать свои замыслы. Через несколько дней после въезда в Рим он в торжественном заседании папской консистории, в присутствии немецких и итальянских князей, кардиналов и посланников произнес речь, которая всех изумила. Эта речь была настоящим обвинительным актом против Франциска. Карл уличал его в нарушении трактатов, в сношениях с Солиманом и Барбароссою, в поддержке еретиков, представлял его ренегатом, человеком, на слово которого нельзя положиться. Он уверял, что если разгорится война, то в этом будет виноват исключительно король, который без всякого основания послал войска свои в Пьемонт, между тем как он, император, предлагал мирным путем отдать Милан его младшему сыну.
Весь тон речи был в высшей степени оскорбителен для французского короля и в то же время настолько высокомерен и заносчив, что равнялся объявлению войны. Французские послы при римском дворе потребовали у императора объяснения. Карл со своею обычною двуличностью стал уверять их, что они не так его поняли, что он, может быть, несколько увлекся, а на самом деле не питает враждебных замыслов против их государя. Кардинал Дю Белле, присутствовавший при произнесении речи, понимал, что король должен как можно скорее и точнее узнать ее содержание; между тем он видел, что послы, под влиянием объяснений Карла, готовы в своих донесениях смягчить и сгладить ее. Тогда он, пользуясь своею великолепною памятью, записал почти дословно все, что говорил император, и, не доверяя никаким курьерам, решил сам отвезти свою записку в Париж. Так как внезапный отъезд и поспешное путешествие кардинала могли возбудить подозрения и даже заставить врагов принять меры к задержанию его, то он вышел из Рима тайно, переодевшись в простое платье, и через восемь дней был в столице Франции. Сопровождал ли его Рабле в этом поспешном путешествии, мы не знаем, но, во всяком случае, он оставался недолго после него в Италии и летом 1536 года был вместе с ним в Париже.
