— Погоди, выйдем на берег, я тебе покажу, старый пердун! Ишь, таскаешь и таскать будешь! Нашел дурака! Все по справедливости надо, по очереди, значитца… а кто не понимает, тому вломим… да, вломим… на берегу…

На корабле побоища не поощрялись. Но когда хадры делали остановки в островных гаванях, чтобы обменять ворвань, соленую рыбу, китовую кожу и кости на сухари, зерно, пиво и звонкую монету, экипаж сходил на берег и наступало время сведения счетов. Вдобавок, хадры были падки на спиртное; нескольких серебряных монет, которые составляли долю простых матросов и обычно спускались в кабаках, вполне хватало, чтобы подогревать страсти в течение недели или двух.

Во время пятого или шестого рейса на палубу Блейд наткнулся на Крепыша. Должность его приятеля была гораздо более высокой, чем у членов гальюнной команды: Крепыш присматривал за одним из оружейных складов. Сейчас он стоял у борта, нюхал ветерок и вглядывался в далекий горизонт. Блейду показалось, что хадр выглядит возбужденным.

— О, Носач! — губы Крепыша растянулись в улыбке. — Что, много дел? — он показал на бадью.

Блейд молча кивнул, дел на этот раз и впрямь было немало.

— Да, наши дерьмодавы жрут в три горла… ну, и все остальное в три задницы! — глубокомысленно заметил матрос. — Хорошая охота, много рыбы, полные трюмы, спокойное море. Самое время повеселиться!

— Повеселиться?

— Ну да! Где-то поблизости лоханка Грудастой… Вот встретим её и…

— И что будет? — спросил Блейд, поскольку приятель его сделал долгую паузу.

— Крепыши будут! Новые Крепыши, еть их промеж ушей! — заявил матрос и гулко расхохотался.

Блейд тоже захохотал, поставил бадью на палубу и хлопнул приятеля по спине. Тот, задыхаясь от смеха, пробормотал:

— А вот коли б ты… Носач… обратал бы какую девку… что б потом вышло, а? С тремя лапами… раз у вас было шесть… на двоих?

Эта шуточка показалась Блейду неаппетитной и, подхватив свои пахучие бадьи, он отправился дальше, к площадке, на которую надлежало вывалить ценный продукт для просушки. Вслед ему несся веселый гогот Крепыша.

Вечером, забравшись в койку, Блейд предавался медитации и невеселым размышлениям.

Два его естества, новое и старое, опять затеяли бесконечный спор. Несомненно, он очутился в унизительном положении — настолько унизительном, что хуже некуда. Две недели чистить нужники за этими четырехлапыми волосатыми монстрами! Хорошенькое занятие для Ричарда Блейда! Дж. здорово повеселится, знакомясь с его отчетом… С другой стороны, разведчик не чувствовал за собой вины. Он был всего лишь жертвой обстоятельств, лишивших его главного оружия — агрессивности. Теперь он понимал — как и многие люди до него — что всякая личность сильна своей цельностью; нарушение хрупкого равновесия человеческой души способно привести скорее к фатальным, нежели к позитивным результатам.

Он сам был тому живым примером. Пока еще живым…

О, если бы прежние силы вернулись к нему! С какой яростью, с каким наслаждением он разметал бы этих дерьмодавов по палубам, трюмам и кубрикам их вонючей посудины! Он показал бы им, кто тут на самом деле Хозяин… Эти морские охотники, эти грубые и драчливые моряки не имели понятия о правильном бое; у них не было ни мечей, ни арбалетов, ни булав — только гарпуны да ножи с топориками для разделки добычи. Один опытный воин с подходящим орудием в руках — хотя бы с той же колотушкой для рыбы — мог устрашить и привести к покорности всю команду. И если начать с офицеров… с так называемых офицеров, заправлявших этой шайкой…

Он ужаснулся. О чем он думает? Об очередной кровавой оргии, о смертоубийстве ни в чем не повинных существ! Чего же стоит дарованное ему просветление? Неужели те высокие истины, те Гималаи человечности и добра, что открылись ему, задернул нечистый туман кровожадных и противоестественных мечтаний? Разве можно поднять руку — с окованной железом страшной колотушкой! — на нечто живое и дышащее, мыслящее, страдающее, способное испытывать ужас смерти? На Божью плоть — ибо и зверь, и человек, и всякая тварь земная, морская и небесная, есть частица Его тела, Его бессмертного духа!

Уткнувшись лицом в матрас, Блейд застонал, мучаясь от бессилия и безнадежности. Образ гигантской колотушки, обагренной кровью, возник перед ним; она опускалась, расплющивая черепа несчастных хадров, ломая кости, дробя мачты, реи, надстройки и палубы их корабля, жуткая и неумолимая, как молот Люцифера.

Нет! Никогда он не сделает этого! Никогда!

Он стиснул виски ладонями и, внезапно успокоившись, перевернулся на спину.

Ладно, сказал старый греховодник и убийца Ричард Блейд своему узревшему святые истины напарнику, дьявол с тобой, мокрица! Таскай дерьмо и жри кашу, пока тебя не списали на берег! А потом? Что потом? В конце концов, хадры — мирный народ, и никто на судне, кроме мерзавца Храпуна, не жаждет крови чужака. Но что случится, когда он попадет в общество двуруких собратий? Опыт, помноженный на знания, утверждал: вряд ли ему удастся выжить среди людей — среди настоящих людей, способных к жестокости и насилию. Может быть, в качестве раба…

Проклятая машина, проклятый старый пень Лейтон! На этот раз его, Ричарда Блейда, зашвырнули в чужой мир, отравив самым страшным ядом — зельем сомнения. Он был воистину беззащитным, и приходилось еще благословлять судьбу за тихое пристанище на острове Коривалл и этот корабль с бездонными и неиссякаемыми нужниками. Если бы он таком состоянии очутился в Альбе или среди полчищ монгов — да и в любом другом месте, в любой преисподней, где ему случалось побывать — конец оказался бы скорым, кровавым и мучительным. Впрочем, Блейд подозревал, что двери катразского ада еще распахнутся перед ним, и там его ждет кое-что пострашнее бадеек с фекалиями.

Господи, ну что стоит Лейтону забрать его отсюда? Забрать прямо сейчас, с этого опостылевшего корабля?

Но Ричард Блейд знал, что прошло еще слишком мало времени. Он пробыл на Катразе около месяца, и ни разу не ощущал той характерной ломоты в висках, что предвещала скорое возвращение. И, стыдясь собственного малодушия, он вдруг понял, что мечтает об этой боли как о благословении небесном.

Корабль покачивался на лазоревой груди океана словно младенец в люльке. Блейд таскал бадьи, то впадая в отчаяние, то черпая силы и надежду в священных текстах и молитвах, что нескончаемыми свитками разматывались у него в голове. Иногда он болтал с Крепышом, иногда прятался от бдительного ока и плетки Храпуна, то были мелкие, но самые значительные события в том монотонном существовании, которое выпало ему на долю в сей раз.

Его соседи по кубрику в основном коротали время за любимым развлечением — игрой в ба-тенг. Блейд долго наблюдал за ней, не задавая вопросов; суть дела показалась ему очевидной сразу, но некоторые детали были неясны. Он старался разобраться в них сам, наблюдая за игроками — такая безобидная умственная гимнастика отвлекала от тяжелых дум.

Рядом с каждым из партнеров лежала стопка квадратных фишек размером в половину ладони, с четырьмя сторонами, окрашенными в разные цвета — синий, красный, желтый и зеленый. Ровные, плоские, похожие на пластмассовые квадратики, эти фишки были аккуратно вырезаны из высушенной китовой кожи. Игроки выкладывали причудливый узор; каждый в свой черед выставлял фишку, приставляя её к другой, уже лежавшей на столе. При этом синее ребро присоединялось к синему, красное — к красному, и так далее, по принципу домино. Побеждал тот, кто сумел последним ходом замкнуть самый большой прямоугольник или квадрат; счастливчику доставались все входящие в него фишки.

В какой-то момент Блейд решил, что игра довольно примитивна и понятна. Но тут у одного из играющих кончились квадратики, и он полез к себе под матрас, вытащив целую кипу неокрашенных кожаных фишек. Затем парень (это был Канат) извлек из стоящего у двери сундучка кувшинчики с красками и что-то похожее на кисти. Несколькими уверенными движениями он размалевал дюжину квадратиков, помахал ими в воздухе, чтоб обсохли, и снова подсел к столу.