А на работу они поехали вместе. И в Москву их послали вместе. И теперь, когда, склонившись над картой, они чувствуют локоть друг друга, — это еще больше сближает их.

— Мой отец был космонавтом, — рассказывает Виктор, накладывая очередную линию волновода. — Он был влюблен в корабли и в звездное небо. Я видел его два раза: в семь и в двенадцать лет. «Полетишь со мной?..» — спрашивал он. А в семье у нас, по уверению матери, не было счастья. Мать была агрономом, растила сады и хлеба. Мне она говорила: «Не лезь в космонавты…» Отец погиб в Четвертой экспедиции к Марсу. Мать любила его, и понять ее можно. Но счастье — в чем оно? У меня сохранился юношеский дневник отца. Он писал: счастье — в дерзании. И еще: счастье — в любви… Но ведь он отправился в космос, оставил любовь на земле и никогда не вернется. Что же значимей — любовь или дерзание?..

Вопрос Виктор ставит Галине. Девушка молчит. Но не потому что занята, — Виктор сказал не все.

— Или, может быть, есть вещи несовместимые, — продолжает он спрашивать, — любовь и космос?.. И сейчас уходят корабли к Марсу, к Юпитеру. Потерялся лайнер «Россия-7». Четырнадцать человек экипажа… У каждого осталась любовь, семья… Или это так нужно — так было и будет?

— Наверно, будет, — говорит девушка.

— Я послушался матери, — продолжает рассказывать Виктор. — Остаюсь на Земле. Ну, а если пробудится зов отца? Вдруг потянет к другим мирам?

Галина молчит. Она думает о людях, о судьбах и о своей судьбе. Без слов она соглашается с Виктором, и тот понимает, что больше ни о чем говорить не надо.

Президиум Всесоюзной Академии наук, рассмотрев доклад Петра Николаевича Стрелкова о постройке на Аральском море фабрики туч, сказал свое решительное «Добро!»

В тот же день на Волчьем в радиорубке был принят вызов: Москва просила заместителя для переговоров с Буяновым и Волгиной. Как ни ждал Дорошенко этого часа, к экрану он подходил не без внутренней робости: что, если все пропало, разрушилось?… Какими глазами он будет смотреть на Виктора и Галину?

Дорошенко нажал кнопку, давая сигнал, что адресат у видеофона. Тотчас вспыхнул экрал. С экрана глядели Галина и Виктор. Глядели и улыбались. Целую минуту глядели и улыбались. И пока эта минута — шестьдесят секунд — шла, Дорошенко пережил всю гамму чувствот отчаяния, когда нажал кнопку, до бурной радости, охватившей его при виде улыбки Виктора и Галины. Конечно же, все в порядке! Но и на этом не кончились переживания двадцативосьмилетнего заместителя начальника исследовательского центра. Он вдруг поймал себя на том, что вздыхает от зависти: очень уж эти двое на экране были счастливые…

Временный штаб Аралстроя разместился на берегу, в небольшом доме отдыха, любезно предоставленном рыбаками. Белые марши лестниц, вазоны, в них — словно брошенные — пригоршни ярких цветов. А внизу — море, осеннее, прохладное, синее и зеленоватое, будто наполненное небом и льдом одновременно.

Терраса на втором этаже превращена в конструкторское бюро: чертежные доски, в углу — счетная машина. Не так уж просторно, зато все вместе — драгоценное чувство локтя. К тому же найдется минута поговорить.

— Как это здорово! — всплескивает руками москвичка Сима. — Каждому городу — свой климат!

— Ну уж и климат!.. — не разделяет кто-то ее восторга.

— Конечно, климат! — настаивает она. — Захотел — и пошел дождь!

— А если дождь надоест!

— Бери тучу в электронный футляр, по методу Пенкина, и вытряхивай над горами, будет солнце!

— Фантазия же у тебя, Сима!..

— Ничуть не фантазия! Создадим озера, каскады…

— Гидростанции…

— Не понимаю иронии!.. — вспыхивает Сима. — Почему не создать?

— А меня заботит судьба Аральского моря, — слышится с другого конца террасы. — Вихри поднимут с его поверхности тысячи тонн воды…

— Так это же летом, когда тают льды и обе Дарьи полны водой!

— А сумеют восполнить?

— Можно ускорить. таянье ледников — посыпать угольной пылью, шлаком. Алеша, правильно?

Алеша отрывается от электронной машины. Третий месяц он здесь и теперь считается старожилом — по сравнению с теми, кто приехал недавно, с Симой например. Машина в полном его владении, сейчас он рассчитывает мощность энергоустановки, и вступать в разговор ему некогда. Приезжала Ирина, показывала медаль. Алеша по-мальчишески гордился: не каждый имеет подругу-рекордсменку, — но возвращаться в Москву до завершения работ отказался.

Самый большой стол на террасе предоставлен Виктору и Галине. На масштабной сетке местности они вычерчивают квадраты — тысячи белых и черных квадратов, которые лягут площадками на берег моря. Теперь они всегда вместе. После работы идут к морю, садятся над обрывом и говорят о чем-нибудь хорошем, о чем так охотно говорится в молодости. Иногда Виктор берет руку Галины в свои руки, они замолкают, и тогда обоим кажется, что для большого счастья нужно не так уж много.

В декабре начали поступать машины.

За сорок лет, со времен легендарной битвы за целину, казахская степь не видела такого количества машин: тягачи, бульдозеры, скреперы, грейдеры… Все это шумело, лязгало гусеницами, двигалось на Аральский берег.

От сорок шестой параллели до залива Паскевича и дальше на север побережье выравнивалось под площадь, укладывались асфальтовые и политроновые плиты. Из Красяоводска, по черному, как уголь, шоссе, везли битум, нефтепродукты, из Уральска по серебряной трассе — политрон. Воздушным путем и по морю спешили на ударную комсомольскую добровольцы: фабрику погоды строила вся страна.

Волковцы в этой шумной напористой буче были как крупинки магнита: вокруг каждого группировались бригады и коллективы. Виктор монтировал шахматные поля, Галина — сложнейшую технику управления. Дорошенко с Алешей — этот окончательно влился в бурное кипение стройки — рассчитывали и поднимали гигантские дуги волноводов.

Самым беспокойным было энергетическое хозяйство. Алеша и Дорошенко, случалось, по суткам не отходили от электронной машины: определяли мощности магнетронов, электрические поля. Узкие пучки, какими передавалась энергия без проводов, здесь решительно не годились. Энергию надо было перегонять широкими руслами, каналами, в которых, как челноки, могли бы пойти облака. Требовались новые трансформаторы, параболические с гибкой фокусировкой антенны.

Политроновое поле должно было обеспечить электричеством все процессы: ионизировать воздух, наполнять волноводы, накоплять заряды для разрушения облаков.

— Четыреста двадцать каналов, семьсот восемь разрядников… — подсчитывал Алеша, вкладывая в машину перфокарту.

Мелькали огни, электронный мозг думал, подсчитывал, выдавал результат.

— Тридцать четыре процента энергии станции! — отмечал Дорошенко. — Сколько же уйдет на перегон облаков?

Опять машина подмигивала огнями, думала, давала ответ: двадцать девять процентов.

— Плюс тридцать четыре, — суммировал Дорошенко, — шестьдесят три. Треть энергии можно отдать ближайшим совхозам.

По прямой связи запрашивала Москва: как строительство, графики, сроки? Что из материалов необходимо?

— Политрон… — коротко отвечал Андрей Витальевич, руководитель стройки.

Белый поток из Уральска усиливался.

Приближалась весна. Первая весна, капризам которой человек готовился дать сражение.

Вертолет, опустился в ложбинку, на горячий от дневного зноя песок. Два уже немолодых человека вышли из него и, не спеша, помогая друг другу, стали взбираться по склону бархана. Цепочки следов оставались за ниминеглубокие ямки, оплывавшие, чуть только нога поднималась сделать очередной шаг. Песчинки сыпались по откосу и тревожно звенели: чего им надо, этим, непрошеным?..

Кажется, небольшое дело — бархан, а пока взберешься…

— Извини, Андрей Витальевич, — говорил один, — что я вытащил тебя из кабины — оставлять одного неудобно. А мне надо тут… попрощаться.

Наконец, они достигли вершины. К северу уходит песчаное море, на юге и на западе оно расплескалось необозримо, и только на востоке, на горизонте, синей полоской блестит Арал. Недалеко от бархана поднялась скала, гранитный клык, распоровший рыжую шкуру пустыни. И как пустыня ни лохматилась бархадами вокруг него, он стоит, неподвижный, не одну, наверное, сотню лет. Возле него проходит заброшенная дорога; когда-то над ней звенели медью бубенцов караваны, а потом дороги пошли по другим местам, а эта старела среди барханов, и они зализывали ее длинными песчаными языками.