«А тех, за кого так и не вносят выкуп, все же приканчивают?»

«Нет, они обычно гибнут в перестрелке, когда мы пытаемся их освободить».

Я поразмыслил минуту и твердо сказал:

«Дайте мне пропуск. Я не боюсь ехать. Только умоляю вас, если что, не пытайтесь меня освободить…»

«Ладно… И все же дам совет — действуйте лучше через агентство».

В действительности, с тех пор как в 2001 году власти ввели за похищение человека смертную казнь, никто больше не пропадал. Последний случай имел место по совершенно детскому поводу: туристов захватили, чтобы поторопить правительство с передачей одному из племен обещанных двух тракторов, которые нужны были до зарезу: рыть каналы и орошать поля с катом, ведь кат для йеменцев — это «их все». Доведенные до крайности перспективой лишиться любимого наркотика, сельчане решились на отчаянный шаг. Впрочем, все остались довольны. В Йемене даже похищенный пользуется всеми привилегиями гостя, а гость — существо священное. (Впрочем, «обязанности» есть и у священного существа, иначе оскорбленные хозяева могут свергнуть его с пьедестала. Мне, например, рассказывали, как за отказ выпить кишр (чай из шелухи от кофейных зерен) «высокомерных» гостей закидали камнями.) Родные жены на далеком Западе не носились со своими мужьями так, как это делали похитители: и по горам возили на «экскурсии», и каждый день резали барана, и танцевали с кинжалами по вечерам у костра. Когда правительство пошло на переговоры и заложникам объявили, что они свободны, те не хотели уезжать и говорили, что о таком культурном погружении раньше не могли и мечтать.

От всех назрани («назарян» — так называют христиан все мусульмане) на пропускных пунктах — через каждые 30— 40 километров — требуют тасри (по-арабски — пропуск). По идее, если в том районе, куда вы едете, не идут межплеменные бои, полиция должна выдавать их автоматически, но не может же она лишиться верного заработка себе на кат. Поэтому офицер отфутболивает несчастного иностранца к турагенту, а тот навязывает ему аренду джипа с водителем, чтобы потом, в свою очередь, отстегнуть полиции. Схема простая. Но и арабский мир не без добрых людей. На бывшем соляном рынке аль-Милх в Сане какой-то торговец старинными еврейскими ювелирными украшениями (евреи — прекрасные ювелиры, даже арабы это признают) послал мальчишку за братом, у которого друг имел знакомого, ничем не примечательного, но учившегося когда-то в Краснодаре. Так удалось выяснить, чего же я хочу.

И вот шурин краснодарского студента сговорился с водителем Абдуллой за треть того, что просило агентство, а мне принес подозрительно потертый документ с полдюжиной подписей и печатей, выданный Министерством природных ресурсов Йемена.

Согласно ему я превратился в немецкого консультанта по экологической безопасности юго-запада Аравии. Я заметил, что паспорт у меня не немецкий, на что получил резонный ответ, что солдаты читают только по-арабски, и то с трудом. По этой самой бумаге даже японцы однажды ездили…

На следующий день ни свет ни заря появился Абдулла. За сафьянным поясом Божьего Раба (таков буквальный перевод имени) под недвусмысленным углом торчала рукоятка традиционного кинжала — джамбии, без которого ни один совершеннолетний йеменец из дома не выходит: «У вас — галстук, у нас — джамбия, в этом вся разница. Но мне при ней, пожалуй, спокойнее, чем тебе при галстуке», — сострил водитель и распахнул для меня дверь своего «лэндкрузера».

Из-за аэродинамических форм эта машина известна в Йемене как «Лейла Алави» — по имени египетской кинозвезды. Вырезанные из журналов портреты ее самой и ее же соблазнительных коллег с открытыми лицами и плечами расклеены по всему салону. С другой стороны, приборная доска (на нее помещен пахучий ароматизатор) и зеркало заднего вида покрыты ковриком с бахромой, поверх которого пущены вышитые золотом суры из Корана, а также фотографии мечетей Мекки и Медины. Хочешь — развлекайся, хочешь — предавайся благочестивым мыслям. Абдулла произнес обязательное «Бисмилла» («С Богом» — этим возгласом предваряют даже совершение супружеских обязанностей), и мы двинулись на север.

На первой заставе у выезда из города нас спокойно пропустили. Но второй солдат долго читал мою экзотическую «ксиву», потом скрылся в глинобитном дзоте. Оттуда, в свою очередь, вылез офицер и произнес оживленный монолог, суть которого, как мне перевели, сводилась к тому, что на первой заставе дежурят «ослы и дети осла» и что назрани без конвоя по горам приказано не пускать, а свободных бойцов для меня у него сейчас нет. «Бакшиш?» — шепотом проконсультировался я у Абдуллы. «Не тот случай», — обтекаемо ответил тот.

…Через полчаса все, однако, уладилось. Если бы какое-то из горных племен захотело бы сейчас заполучить меня в гости, это бы ему дорого обошлось: за нами по дороге трясся грузовичок со станковым пулеметом и шестью бравыми автоматчиками. «Накормите их, а в конце дайте 2 000 риалов», — напутствовал нас офицер.

Чтобы не скучать в дороге, Абдулла и шофер грузовичка устроили небольшие гонки, из-за чего у меня возникли позывы на рвоту, а солдат мотало по кузову, как мячики, и они беспрестанно хватались как за соломинку за пулемет. Зато теперь на заставах нас просто не успевали останавливать…

Так на всех парах мы влетели в городок Хут, где предстояло перекусить сальтой — тушеными овощами с мясом и картошкой под «шубой» из не особенно аппетитной зеленоватой пажитниковой пены. Солдатики затормозили у харчевни, мы — за ними. Пахло тяжелой пищей и необузданными племенными нравами. Внутри обедали 30 до зубов вооруженных людей.

За каждым поясом торчало по пистолету, на столах вперемешку с хлебом и сальтой небрежно валялись «калашниковы». В общем, стало ясно, что наша охрана в предлагаемых условиях небоеспособна. За поднятой на возвышение плитой с батареей кастрюль и горшков под свист газовых горелок орудовал похожий на черта «сальтмейстер» в рваной майке. Стараясь заглушить друг друга, разносчики истошными воплями сообщали заказы здоровенному счетоводу, занявшему позицию у входа, а он всякий раз помечал что-то у себя в блокноте и передавал заказ-вопль дальше, «сальтмейстеру».

Пожалуй, начнись сейчас пальба, ее бы и не расслышали в этом гвалте, подумал я и, как тут же выяснилось, ошибся. Во всяком случае, в моих ушах длинные автоматные очереди с улицы затрещали вполне отчетливо. От еды никто не оторвался: «Если длинными — значит, от радости, — пояснил Абдулла, — может, свадьба у кого. Или сын родился». За окном харчевни медленно проплыла «тойота», из каждого окна которой высовывалось по руке с «калашом» — все четыре исступленно палили вверх. «Холостыми?» — спросил я. «Откуда у них холостые?» — удивился мой товарищ.

В 1994 году, в разгар гражданской войны, имам Яхья — духовный руководитель Северного Йемена — раздал населению оружие для защиты от марксистов-южан. Вскоре конфликт погас, но с оружием никто расстаться не пожелал. Горные йеменцы теперь не выпускают его из рук практически круглые сутки, с детства до седин. В 12 лет мальчишки уже бегают с джамбиями, а скоро настает черед и чего помощнее.

В Сане на улице у вас еще могут вяло спросить о разрешении на ношение, а, скажем, на рынке Сук-аль-Тальх, недалеко от границы с Саудовской Аравией, можно купить все что угодно — горка патронов рядом с горкой помидоров, кабачки рядом с автоматом, ПТУРС, а следом — картошка. У каждого оружия, как у хорошего знакомого, своя кличка. Крупнокалиберный пулемет уважительно называется Аль-Мушир («советчик» или «помощник»), «калашников» — Ахмед-Али, в честь сына йеменского президента.