– Давай! Налегай! – сказал я самому себе, а яростный ветер метал в меня косыми лезвиями. Спустившись с высоких массивов вместе с раскатами грома, он целил прямо в глаза, заставляя их отчаянно слезиться. В десяти километрах виден Тикси, и я начинаю пересекать большую бухту, взяв курс на мыс. Ветер по-прежнему хлестал в лицо. Из-за шквала я не мог плыть прямо, приходилось брать наискосок. Порывы ветра усиливались, но я налегал и налегал на весла. О том, чтобы перестать грести, не было и речи: я совсем не хотел, чтобы меня унесло в открытое море без всякой надежды на возвращение. Потому я удвоил усилия, но берег почти не приближался. Но я греб и греб ветру назло. Подброшенный волной, я наконец причалил без малейшего толчка и вытащил каяк на безопасное место. Отклонение от курса отняло два долгих часа. Я выбрался на берег в 5 км от Тикси. Долог еще путь до Берингова пролива…

Север снова надел свою зимнюю шубу. Море отяжелело под весом пакового льда. Солнце вчера зашло более чем на два месяца, и я с вновь обретенными мной собаками вступил в долгую полярную ночь. Ухмылка ветра, кажется, хотела доказать мне, что он не настроен ни на какие соглашения на эту третью зиму. Я прекрасно знал, что мы будем отвоевывать каждый метр на своем пути, и так будет до тех пор, пока не достигнем страстно желаемой цели – пролива.

17 ноября 2002 года мы наконец покинули Тикси и устремились в губу Буор-Хая. Нам нужно было пересечь многочисленные свободные водные фарватеры, так как припай еще ранний и ледовое покрытие дрожит под тяжестью саней. Заканчивался второй день моего пути, и я начал устанавливать палатку. Погода была исключительно спокойная для этого края. Восходила странная луна кубической формы. Этот удивительный феномен преломления света мог бы послужить сигналом тревоги, но я не обратил на него ни малейшего внимания. В полночь, когда я уже дремал в своем спальном мешке, начался шторм. «Опять», – сказал я себе, сворачиваясь в своем теплом коконе и тщетно пытаясь не замечать завывания ветра. Но в 2 часа начался уже настоящий ураган. Снег хлестал по палатке, как воздушная струя из реактивного двигателя. Скорость некоторых порывов явно превышала 150 км/ч, они сдували весь снег, обеспечивающий устойчивость палатки. Подпорные арки рисковали лопнуть в любой момент. Я выбрался из спального мешка и начал готовиться к срочной эвакуации на случай, если припай разобьется. Потом с помощью наружной подпорной арки я попытался спасти то, что было моим домом в течение двух лет. Я не раз попадал в бурю на моем пути, но такой свирепой еще не было. Я остро пожалел, что не удосужился добраться до земли, чтобы разбить бивак. И уже понял, какая расплата меня ждет за такую опрометчивость. Арктика не прощает бесцеремонности, особенно путешественникам-одиночкам.

Итак, я пытаюсь закрепить перегородку уже более шести часов, молясь о затишье, хотя бы временном. Но мои молитвы не находят никакого ответа, кроме грубых и жестоких ударов по пояснице. Я замерзаю и в то же время потею, напряжение предельное. Внезапно мне пришла в голову идея использовать ружье как внутреннюю подпорку. Теперь, когда эта импровизированная опора хорошо закреплена, мой измученный позвоночник получал возможность расслабиться, и я выхожу в бурю. Какое неистовство! Я едва удержался на ногах. Немедленно освобождаю собак, которые рискуют замерзнуть на этом белоснежном льду. Волчок и Кула уже окоченели от холода. Собаки укрываются в палатке. Рюкзаки сгружены с саней, и еще несколько брусков добавлено, чтобы лучше закрепить наше жилище. Теперь, когда работа закончена, я снова устанавливаю палатку на четыре лапы и возвращаю на место колышки – палатка не должна обвалиться.

Прошло уже 24 часа, а погода оставалась неизменной. Стресс первых часов между тем ослабел. Палатка выдержит, но теперь нужно найти выход, пока еще держится припай. В ситуации, когда речь идет о выживании, нет ничего хуже, чем бездействие. Не надо страшиться бедствия, пока есть возможность бороться. Ветер все еще яростный, но видимость снаружи благодаря полнолунию хорошая. Без долгих колебаний я решаю провести разведку пешком. Мне нужно было установить, смогу ли я продвигаться с помощью моего кайла. Но до этого я сообщил на московскую базу по спутниковому телефону, что моя маленькая экспедиция под серьезной угрозой. Я боялся, что в любой момент нужно будет вернуться в палатку из-за того, что откроется лед. Разведка в западном направлении не привела меня к избе, которую, как мне показалось, я приметил вдалеке два дня назад. На юге огромная трещина уже отделяла меня от земли, но я не заметил ее из-за слабой освещенности. Мы – мои собаки и я – возвратились на стоянку.

Утром относительное затишье позволило мне сложить палатку. Приливы в этот период полнолуния очень сильные, и вода заливала лед, останавливаясь у самой палатки, поскольку наше жилье еще окружало немного снега. Край волны подбирался к собакам, оставалось не более 10 см льда. Я должен был увести их. Работа отняла более часа времени. Собак с трудом удалось запрячь в сани, а ветер снова начал свирепствовать. Мы тщетно пытались найти проход к берегу. Припай был весь в трещинах. Шквалы ветра сбивали сани с пути, хотя на них 500 кг груза – припасы и снаряжение. После многократных поворотов мы снова оказались на месте прежней стоянки, где еще оставалось немного снега, и так смогли утолить жажду. Нужно было подготовиться к третьей ночи в шторм. Я решил не устанавливать палатку, чтобы быть готовым на случай экстренного отъезда. Укрывшись одеждой из оленьих шкур, я лег прямо на лед, загородившись санями. Собаки свернулись клубочком возле меня, и, несмотря на бурю, мы получили наконец возможность отдохнуть после 48 часов бодрствования.

Проснувшись, я выпил два последних глотка холодного чая. Жажда терзала меня постоянно, и я боюсь ее куда больше, чем мороза. Я снова отправился на разведку в сопровождении собак, которые, веселясь, играли между льдинами, не сознавая опасности. Только Пушок все понимает. Как и я, он, без сомнения, чувствует свою ответственность за свору. Одного удара моего кайла достаточно, чтобы проткнуть рыхлый лед. Положение тревожное. Гористые берега удалялись. Припай отделялся от побережья. Я убеждаюсь, что нас отнесло на 17 км в сторону открытого моря. В 100 км к западу от бивака припай полностью раздроблен. На востоке огромная трещина преграждает путь к отступлению. Мы – пленники на льдине размером с футбольное поле, и эта льдина относится течением и растрескивается по всей поверхности. Я звоню на мою базу, чтобы сообщить о тяжести положения. Обращение за помощью в этом районе великого сибирского Севера в середине полярной ночи – дело нешуточное. Кроме того, я беспокоился за собак. Я сообщил координатору, что без них никуда не отправлюсь. И все же я еще не решаюсь послать сигнал бедствия. Собаки внимательно наблюдали за мной. Они больше не забавлялись и ждали решения. Коренник устремил на меня вопрошающий взгляд. В это мгновение менее чем в двух метрах от стоянки открылась трещина и начала быстро расширяться. И я перестал колебаться: сорвал предохранитель – вспышка, сигнал SOS отправлен. Это было в 11.30.

С этого момента я делал все, чтобы эвакуация прошла как можно быстрее. Перенес все снаряжение на другую сторону трещины и привязал собак. Прошло уже 3 часа, как отправлен сигнал бедствия, оповестивший спутниковые станции приема по всему миру, и я начал думать о четвертом биваке, спрашивая себя, что же останется от нашей льдинки к утру.

Я от души надеюсь, что услышанный мною шум мотора не окажется гудением проклятого ветра. Нет, это действительно приближающийся вертолет. Я еще не вижу его, но слышу уже отчетливо. Собаки залаяли. Я пытаюсь запустить ракету, но терплю неудачу. Огонь начинает жечь мою шерстяную перчатку, и я бросаю ее на лед. Пламя внезапно освещает красным светом наш ледяной плот. Какое зрелище! Невзирая на ситуацию я не могу не отметить, что оно прекрасно и ужасно одновременно. Я запускаю вторую ракету, и вертолет направляется к площадке. Он слегка касается мерзлой поверхности, не приземляясь. Трудный маневр выполнен безукоризненно.