Я постарался повторить его действия, и мне почти удалось это. Захотел взять спичечный коробок, но он никак не захватывался: палочки как-то косо шли, никак не пересекаясь, как параллельные линии в учебнике геометрии. Когда же они пересекались, то зажимали не коробочку, а мой ближайший палец. Шэн деликатно взял мою руку в свою и постучал кончиками палочек по столу: длина палочек тут же сровнялась. Я вновь попробовал захватить коробок. К моему восторгу, он схватился, и довольно прочно. После нескольких удачных опытов я почувствовал себя увереннее.

И очень вовремя. Подали заказанные блюда. Перед каждым поставили по пиалушке с белым рассыпчатым рисом, а все остальное тарелочки четыре в центре и тут же мисочку с остро пахнущей черной жидкостью: соей. Далее мне оставалось следовать за своим наставником, который сперва налил немного сои в крошечное блюдечко рядом с рисовой пиалой, потом, ухватив чуть-чуть еды из первой тарелки, ловко макнул ее в сою, положил на рис, чуть помешал и, ухватив уже с рисом, отправил в рот.

После этого он благожелательно улыбнулся мне. Я с меньшим успехом повторил его действия, не очень-то веря, что смогу схватить и рис. Но, к моему удивлению, вершина рисовой горки в пиале мгновенно пропиталась соусом и как бы склеилась, а потому взять ее оказалось не очень трудно. Но, конечно, половина той щепоти с блюда, которую я уцепил, и опустил в сою, осталась там. И все же процесс пошел.

Шэн попробовал от каждого блюда, потом стал варьировать их сочетания, любезно объясняя мне, как все это делается. Получалось очень вкусно, более того, создавалось впечатление, что мы едим не четыре скромных порции, а минимум шестнадцать, и все разного вкуса. Сытость создавал рис, хотя мы съели его по малой пиале из таких узбеки пьют чай. Соя же не только создавала соленость, но и подчеркивала вкус.

Вспомнив, как мы проходили курс молодого китайца с Костей, я понял, что насытиться порциями такой величины, орудуя привычной вилкой, мы и не могли. А главное — вкус хлеба, кисловатый и такой родной, никак не сочетался с жирными и слизистыми подливками, полусырыми овощами и неожиданно сладковатым мясом.

Когда подали бульон, мы разлили его по пиалам, уже освобожденным от риса, палочками съели какие-то ломтики мяса и овощей и выпили ароматную горячую жидкость с привкусом всего съеденного нами обеда.

Сытые, но без тяжести в желудке и очень довольные, мы поклонились друг другу, поблагодарив за прекрасно проведенное время.

Но еще два дня у меня сводило пальцы.

Как-то я просматривал подшивку нашего журнала за 1897 год. Надо сказать, что «Вокруг света» старейший в России журнал, и найти в нем можно буквально все: я наткнулся на очерк о Японии. Европа и российское просвещенное общество тогда с трудом привыкали к откровенно неевропейской Японии, все более уверенно занимавшей место среди развитых держав мира. И автор статьи, г-н Н.Г. описывал страну, не скрывая своего удивления. Он встречался с японцами, получившими образование в Европе, с интеллигентными дамами, рассуждавшими о творчестве и идеях графа Льва Толстого — «конту Торустой» и не находил в них разницы с нашими соотечественниками и другими европейцами (если не считать лиц, само собой). И потрясенный этим, он записал: «...Эта дама глубоко и с таким знанием дела судила о гр. Л.Толстом и о новинках парижских журналов, что с трудом можно было себе представить, как, придя домой, она будет поклоняться сделанному из глины Будде, сидеть на полу и есть палочками...»

Оставим в стороне рассуждения о Будде, не имеющем отношения к нашей теме. Но, заметим, палочки вместо вилки тоже представляются образованному, но глядящему на мир с европейской точки зрения автору признаком дикости и не цивилизованности. Почему? А потому, что мы так не едим. И больше не почему.

Еще более резкое отношение встречается к тому, что многие народы едят руками. Совсем недалеко, кстати, в Средней Азии, на Кавказе. И вообще, в огромной части Азии и Африки. Автор этих строк не так уж давно разделял такие же взгляды, не задумываясь совершенно над тем, а что же в этом плохого? Впрочем, так воспринимается все непривычное.

Московский университет времен нашей молодости середины 50-х годов был тем местом, где мы продукт раздельного обучения и изолированного общества впервые столкнулись носом к носу с ровесниками из разных стран, зачастую весьма экзотических и далеких. Мы с моим другом Володей Кузнецовым, помнится, допытывались у бирманского студента У Тин Мъя, как его фамилия.

— А никак, — отвечал Тин Мъя. — У — это «господин», сразу видно, что я мужчина, женщина была бы «До». А дальше только мое имя.

— Да, — говорили мы, — но как же узнать, кто твой отец, из какой ты семьи?

— А зачем? — искренне удивлялся Тин Мъя, — кому это нужно? А вдруг мой отец преступник, зачем же мне стесняться?

Ответить «зачем» мы не могли, но, будучи детьми страны, где «сын за отца не отвечает», да и обладая некоторым (у обоих) семейным опытом по этой части, мы не могли не оценить достоинства бирманской антропонимики. Но все же остаться без фамилии нам было бы неуютно.

А у индийского стажера Пратапа Сингха, взрослого мужчины, тепло к нам относившегося, мы, осмелев, поинтересовались: верно ли, что индийцы едят руками? Мистер Сингх окончил университет в США, и мы, честно говоря, ожидали, что, признав этот факт, сам он от таких привычек отмежуется. Но мистер Сингх факт подтвердил и добавил, что дома, в Индии, он предпочитает есть руками: так гораздо вкуснее, чем ощущать во рту привкус металла. И вообще, руки он моет сам, а ложки слуги, в добросовестности которых он не может быть полностью уверен. Крыть этот аргумент было нечем, и мы неуверенно кивнули. Слуг в наших семьях не было. (Наш мудрый не по годам друг, вьетнамский студент Ле Суан Ту этих объяснений не принял. А кто ему готовит, спросил он, разве не слуги? Впрочем, сам Ту, как и многие вьетнамцы и китайцы, относился к народам, употребляющим вместо палочек руки, несколько свысока. Не будем судить его строго: чем в этом он отличался от нашего соотечественника г-на Н.Г.?)

Кстати, в самой Европе все еще ели руками, когда предки Ту давно употребляли покрытые лаком палочки и изысканные фарфоровые пиалы. И в древней Греции, и в Риме просто держали куски мяса в руке, иногда придерживая под ним кусок хлеба. Ножи были просто запрещены за столом, из опасения, что перепившиеся гости перережут друг друга. Потом в богатых домах за спинами гостей стали ставить рабов с ножами. Нарезав еду, они тут же убирали ножи от греха подальше.

И лишь во времена Возрождения где-то в Италии в шутку разложили на столе миниатюрные копии крестьянских вил. Неожиданно шутка пришлась по вкусу всем и со стремительной скоростью распространилась по Европе, а потом и по всему миру. Удобный прибор, при помощи которого можно было есть даже жирную и сочную пищу, не рискуя запачкать ни рук, ни кружевных манжет. Но еще в нашем веке вилка зачастую оставалась принадлежностью «культурного» господского городского обихода. Крестьяне во многих частях Европы пользовались вместо нее ножами и носили их, нужные для любого жизненного случая, за голенищем. Традиции этого сохраняются кое-где даже сейчас.

Как-то, будучи в Венгрии, я поехал с большой компанией за город. Консервы, сало и хлеб, а также стручковый перец-паприку взяли с собой. Разожгли костерок, подогрели консервы. Все были возбуждены ожиданием простецкой еды на свежем воздухе, немножко выпили прямо из горла, подогрели в большой консервной банке какое-то мясное блюдо с обильной подливкой. Запах разлился дивный, легкий осенний холодок распалял аппетит. С шутками и прибаутками, приличествующими мужской трапезе у костра, все присутствующие достали из карманов складные ножи и приступили было к еде, как вдруг кто-то заметил, что я сижу без ножа. Это всех удивило, ибо в Венгрии мужчина без складного ножа из дому не выходит. Кто-то сбегал к машине и принес мне нож. Это мне помогло мало: я проявил завидную неспособность есть ножом. Куски падали с лезвия еще раньше, чем я мог приблизить их ко рту. Мои же спутники орудовали ножами столь сноровисто, что у них не проливалось ни капли подливки. Старая пастушеская традиция, говорили мне, как бы объясняя разницу в нашем умении исконным кочевым наследием венгров. Насколько я знал присутствующих, предки их, если и были когда пастухами, то уж во всяком случае не на обозримом отрезке истории. И тем не менее, пастушеские — а скорее крестьянские — традиции стойко держатся даже среди горожан умственного труда.