– Надо же, – пробормотала Эжени, – вы совсем как кузина Луиза! Она тоже не признает косметики.

– Вы уже знакомы с Луизой? – вмешался Феликс. – Гюстав, будь так добр, позови ее… Мадам Амели Дюпон. Это Луиза Сампьер, славная девушка, но никто никогда не может сказать, о чем она думает. – Рыжеватая Луиза вяло улыбнулась. – А это Гюстав, мой шурин.

– Очень приятно, – буркнул Гюстав, исподлобья косясь на особу в сиреневом платье. Амалия явно не произвела на него никакого впечатления. Впрочем, оно и понятно – ведь его сердце уже было занято другой.

– А где ваш знакомый? – спросила Эжени у Амалии. – Тот, что сел в Шербуре?

– К сожалению, у него морская болезнь, – отозвалась Амалия.

– Должно быть, это ужасно досадно, – заметил Феликс. – Как вы себя чувствуете, дорогая Надин? – обратился он к бесцветной сестре управляющего. – Помнится, вы упоминали, что не любите путешествовать морем, потому что когда-то вам предсказали, что смерть настигнет вас на воде.

– Это верно, – помедлив, призналась Надин. – Но ведь кто-то же должен смотреть за людьми, не то они все растащат. – Произнося эти слова, она с иронией глядела на Феликса.

– О, – сказала Эжени, кривляясь, – без вас, мадемуазель, мы как без рук!

Мадам Эрмелин что-то говорила. Амалия обернулась к ней и увидела, что та держит в руке бокал шампанского.

– Я пью, – сказала она, обращаясь к импозантному управляющему, – за нас. За всех нас!

Ее интонация, поза, улыбка говорили куда больше, чем ее слова. Гюстав густо покраснел и насупился. Феликс Армантель отвернулся, стиснув челюсти, так что на его скулах желваки заходили ходуном. Мадам Эрмелин поднесла бокал к губам и сделала глоток.

Лицо ее посинело, она бурно закашлялась и стала давиться и хрипеть. Затем женщина выронила бокал, схватилась обеими руками за грудь и, выкатив глаза, страшно разинув рот, стояла, задыхаясь, – старая женщина, просто старая женщина в блестящем черном платье и смешных побрякушках.

– Боже мой! – пролепетала Эжени, меняясь в лице. – Мама, что с вами?

Мадам Эрмелин рухнула в кресло. Проспер Коломбье, не помня себя, бросился к ней.

– Врача, врача! – отчаянно закричал он. – Ей дурно!

Его сестра уже спешила к нему.

– Ничего страшного, Проспер, мадам просто поперхнулась… Принесите воды, сейчас она прокашляется, и все будет хорошо.

Кристиан Эрмелин дрожащими руками налил воды из графина, едва не уронив его, и поднес бокал матери. Через силу мадам Эрмелин сделала несколько глотков.

– Все хорошо, все хорошо, – заученно твердил управляющий, поглаживая ее по плечу.

Мадам Эрмелин повернула голову, заметила его и улыбнулась.

– Спасибо, Проспер… Спасибо.

– Мама, – пробормотал Гюстав, – с вами все в порядке?

– Да. – Держась за руку Проспера, мадам Эрмелин с усилием поднялась на ноги. – Со мной… все хорошо.

В следующее мгновение ее ноги словно подломились в коленях, и она упала на ковер. Из ее рта бежала тонкая струйка крови.

– Что случилось? – были первые слова Рудольфа фон Лихтенштейна после того, как он переступил порог. Доблестный германский агент был бледен и не вполне уверенно держался на ногах, но надо отдать должное его мужеству: он сумел-таки превозмочь коварную хворь и вышел к обществу засвидетельствовать свое почтение.

Он налетел на фрау Кляйн, молодую симпатичную жену здоровяка из Эльзаса, и вспыхнул.

– О, простите…

Обогнув фрау Кляйн, он поспешил к Амалии.

– Что произошло? – спросил он ее шепотом. – Надеюсь, никто не получил сотрясение мозга?

К нему подошел лакей с подносом, и, подумав долю мгновения, Рудольф снял с него бокал на высокой ножке.

– Вы дурно обо мне думаете, кузен, – с укором сказала Амалия. – Просто мадам Эрмелин подавилась шампанским, ей стало нехорошо, и ее унесли в каюту.

Рудольф вытаращил глаза и поперхнулся. Амалия, как и положено заботливой родственнице, поспешила к нему на помощь и легонько постучала его по широкой спине, после чего Рудольф перестал кашлять.

– Спорю, вы сказали мне это нарочно, – проворчал он, сердито покосившись на нее.

– Нет, кузен, – возразила Амалия, – я сказала правду.

– Допустим, – сказал Рудольф недовольно. – Кстати, кто такая мадам Эрмелин?

Амалия пустилась в объяснения.

– А, француженка из восьмой каюты, – буркнул Рудольф, скривившись как от зубной боли. – Кошмарная старая ведьма. Я еще слышал, как она визжала кому-то снаружи: «Вы – ничтожество! Вы – убожество! От вас никакого проку!» и так далее в том же духе. – Он ласково улыбнулся Амалии. – В это мгновение я и понял, что вы ангел, дорогая моя!

– Кузен, – сказала Амалия, стыдливо потупясь, – вы мне льстите. Но я стараюсь.

Рудольф фыркнул.

– Надеюсь, вам уже лучше? – осведомилась Амалия.

– Черта с два! – отозвался Рудольф горько. – Если бы не сознание того, что я должен обезопасить общество от ваших выходок, кузина, я бы не поднялся с места. Но долг прежде всего.

В дверь вбежал Гюстав, который вместе с братом и управляющим помогал переносить мать. Он бросился к адвокату и о чем-то с жаром заговорил с ним, после чего мужчины вышли. Зеленоглазая Ортанс подошла к Амалии.

– Мы уже встречались, не правда ли? А это – ваш муж?

– Слава богу, нет, – ответил Рудольф за Амалию. – Я всего лишь родственник мадам.

Амалия прыснула. Рудольф вел себя совершенно неприлично, однако это ее нисколько не скандализовало, напротив: она забавлялась от души. У него было тяжеловатое чувство юмора, и выражался он порой чересчур прямо и резко, но бог весть почему именно эти черты были ей симпатичны. Ортанс посмотрела на нее с удивлением. Затем решила, что на самом деле Рудольф – не родственник, а любовник Амалии, и успокоилась совершенно.

– Меня зовут Ортанс Эрмелин, – сказала она, глядя в лицо немца своими завораживающими зеленоватыми глазами.

– Граф Рудольф фон Лихтенштейн, – представился тот и галантно поцеловал ей руку.

– О! Как интересно! – заметила Ортанс, чье мнение об Амалии разом улучшилось, едва она узнала, что любовник блондинки в сиреневом – настоящий граф. – Я не видела вас за обедом. Где вы прятались?

– Я не переношу качки, – кратко ответил граф, исподтишка корча рожи Амалии, которую так и распирало от смеха.

– О, это ужасно! – посочувствовала Ортанс. – Вам очень не повезло. Обед был замечательный, обстановка просто поразительная! Цветы в вазах, старинные канделябры…

При слове «канделябры» Рудольф посерел лицом и отшатнулся.

– Кузен Руди, – объяснила Амалия с серьезным видом, – не поклонник старины.

– Вот именно, фея летающего канделябра, – проворчал Рудольф по-немецки. – Теперь я до конца дней своих буду шарахаться от каждого подсвечника!

– Ну, кузен, вы не должны на меня сердиться. A la guerre comme а la guerre![14]

– Так уж и быть, – философски согласился Рудольф. – Кстати, я тут подумал: если вы по-прежнему хотите иметь статью о нашей прабабушке, я могу это устроить.

– С вашим автографом, – уточнила Амалия.

– Непременно.

Оба расхохотались. Ортанс, изумленная в высшей степени, смотрела на них.

– Когда я выйду в отставку, займусь историческими изысканиями. А вы?

– Не знаю, – сказала Амалия, подумав. – Я, в общем-то, о многом не мечтаю. Надеюсь, у меня будут дети, дом и любящий муж. И что ни я, ни мои близкие не будут влачить жалкое существование.

Было видно, что у Ортанс уже голова идет кругом. Она решительно ничего не понимала.

– А вы, мадам? – спросил ее Рудольф. – О чем вы мечтаете?

Смерив его холодным взглядом, та отвернулась, словно он спросил нечто в высшей степени неприличное. Вошел Кристиан и, заметив жену, прямиком направился к ней.

– Ортанс… – робко начал он.

– В чем дело? – высокомерно спросила молодая женщина.