– Что случилось? – спросила я.

– Бывает, что шарики попадают в лунку и застревают в ней. Вот я и исправила, – быстро проговорила сестра и отошла от меня. Это опять, уже в другом автомате, зажглась красная лампочка. Она погасила ее, покрутила ручку и снова подошла ко мне.

– В кино сходим в другой раз. Но коль уж ты приехала, давай поговорим. Я не могу стоять на месте, ты ходи за мной…

Не договорив, она повернулась ко мне спиной и пошла вдоль автоматов, стуча по полу шлепанцами.

– Первый ряд – номер пять, второй ряд – номер два, четвертый ряд – номер одиннадцать, двенадцать и пятнадцать. Четвертый ряд, прошу побыстрее.

Голос из динамика подгонял девушек, следивших за работой автоматов. Шагая за сестрой как привязанная, я встала на цыпочки и выглянула за перегородку.

На высоком табурете сидел мужчина с микрофоном, которого я даже не заметила, входя в зал. Маленький, невзрачный, лет двадцати пяти. Он зорко наблюдал за тем, что происходит в зале.

Я посмотрела на соседнюю перегородку. Это там, кажется, был четвертый ряд и горели три красные лампочки. Девушка за перегородкой суетливо бегала взад-вперед и гасила лампочки.

– Ко-тян, – громко позвала она.

Ей, как и сестре, было не больше восемнадцати, щеки у нее были по-детски пухлые.

– Кто это с тобой? – спросила она, когда сестра встала на цыпочки.

– Моя сестренка, – громко ответила сестра и повернула назад, потому что уже дошла до конца перегородки. Я отстранилась, пропуская ее.

– Ты писала, что Кунио ушел из дому. Почему он это сделал? – спросила сестра, проходя вперед.

– Он поссорился с Хироси. Ни мамы, ни меня не было дома. Когда я пришла, бумажные цветы, растоптанные, валялись по всему полу. Хироси уже ушел, а Кунио, укрывшись с головой одеялом, плакал.

Я рассказывала, глядя на сестру, стоявшую ко мне спиной.

– Какой жестокий! И сам нищий, и как вы будете жить, не подумал, – сердито проговорила сестра, то и дело останавливаясь и поднимая стоявшие под ногами коробки с шариками, чтобы вставить их в автоматы. Потом спросила: – Ну а куда он ушел, ты не знаешь?

– Не знаю.

– И друзей-то у него нет. Куда же он мог уйти – один, такой больной?

Сестра опять торопливо зашагала вперед, я – за ней. Она все время вертела головой направо и налево, следя за автоматами.

– Я недавно послала деньги. Вы получили?

– Да, получили. Ты, сестрица, просто спасаешь нас каждый месяц. Мама всегда так радуется.

Я заметила, что в автомате рядом со мной шарики не двигаются, и отошла, пропуская сестру.

– Маме тоже достается, – вздохнула она, снова устремляясь вперед.

– С прошлого месяца на шахте ползарплаты стали давать талонами. И Хироси, и мама получают теперь только половину денег.

– Делают из нас дураков! Ведь на талоны можно покупать только на распределительном пункте.

– Конечно. Вот все и бегут туда. Оглянуться не успеешь, как рис и крупу уже раскупили; и всегда очередь. А ведь овощи и рыба портятся быстро…

– Разве на эти талоны проживешь?

– Мама тоже так говорит. И на другую шахту не переедешь – сейчас везде плохо.

– Верно.

– Третий ряд – номер два, третий ряд – номер два, – послышалось в динамике.

Сестра резко обернулась, оттолкнула меня и побежала к автомату, в котором горела красная лампочка. Она покрутила ручку, привстала на цыпочки и сказала клиенту, высунув голову из-за автомата:

– Извините, автомат не работает.

Когда я подошла к ней, она грустно засмеялась:

– Не дают спокойно поговорить, да?

– Наверно, тебе тяжело целый день ходить взад-вперед в этой теснотище? – спросила я.

– Тяжело-то тяжело, да уж лучше, чем прислуживать кому-то. Правда. Ты ведь весной заканчиваешь школу, да? – Она посмотрела на меня. – Куда пойдешь работать?

– Хочу поступить ученицей в ателье европейского платья, – выпалила я. Это была моя давнишняя мечта.

Сестра ласково улыбнулась:

– Так ты станешь портнихой? Это хорошо. Тебе это подойдет – ты аккуратная и руки у тебя золотые.

– Третий ряд, третий ряд, – взывал динамик.

Сестра обернулась. Красного огонька нигде не было видно.

Она поднялась на цыпочки и посмотрела на мужчину с микрофоном. И я тоже приподнялась следом за ней. Повернувшись к нам всей своей неказистой фигурой, он приветливо улыбнулся, потом что-то негромко сказал сестре и бросил какой-то пакетик.

– Тебе, Сэцуко, – протянула мне его сестра. Это была шоколадка.

– Чего это он?

– А я говорила, что сегодня ко мне приедет сестренка, вот он и припас ее для тебя.

– Почему? – удивилась я.

– Наверное, хотел сделать мне приятное, – немного важничая, пояснила сестра, но, увидев мои удивленные глаза, хихикнула и добавила: – Понимаешь, я ему нравлюсь.

Я посмотрела на зардевшееся лицо сестры. Носик у нее был прямой, удивительно красивый. Глаза счастливо сияли.

– Сестренка, и тебе он нравится? – спросила я.

Она повернула ко мне лицо, улыбнулась одними глазами и сказала:

– Нет. Мне вообще не нравятся такие мужчины.

И сестра, словно актриса на сцене, к которой прикованы все взоры, царственной походкой заскользила по тесному пространству.

Она подождала, пока я догоню ее, и горделиво добавила:

– Не хочу связываться с таким неудачником! Мне нужен человек состоятельный и порядочный. Моя мечта – выйти замуж за богатого, пусть мать порадуется. Ну сколько можно жить в нищете? Вот о чем я думаю, Сэцуко.

– Да-а, – пробормотала я, запнувшись. И подумала: а захочет ли богатый, порядочный человек жениться на нищей девушке, которая даже школы не закончила, но, встретившись с серьезным взглядом сестры, которая, конечно, и сама понимала это, я ничего не смогла ответить.

Я училась в девятом классе, и оставалось всего несколько дней до начала зимних каникул. Однажды вечером, вернувшись домой, я застала мать понуро сидящей у порога.

С утра она ходила перебирать уголь, но, видно, уже давно пришла – на ней была ее обычная шерстяная накидка, серые брюки и недавно купленные деревянные гэта. Не двигаясь, она мрачно смотрела на свои ноги; казалось, она сидит так уже много часов.

– Что случилось? – Я заглянула ей в глаза.

Мать медленно подняла голову, будто преодолевая неимоверную тяжесть, и с трудом проговорила:

– Кунио нашелся…

– Что? Где?

– На шахте Тауэ в Югэте, – нервно ответила мать, теребя свои прямые, рассыпающиеся волосы.

Ей было только сорок пять, но, измученная бедностью, она казалась лет на десять старше. Сидя без сил у порога, она была похожа на старуху, сгорбленную от работы на шахте и шитья.

– Он что, работал в шахте? С таким здоровьем?!

– Да. И вот, свалился. Начал харкать кровью. Этот неслух, – ворчливо сказала мать.

– Харкает кровью? Это серьезно? Ты ездила к нему? – испуганно спросила я.

– Ездила. На этот раз выкарабкался.

– Он в больнице на шахте Тауэ?

– Да разве там есть больница? На этой-то шахте!

– А где же он?

– В городской больнице. Но он там недолго пробудет. Его надо перевозить в туберкулезную больницу.

– А где есть туберкулезная больница?

– В Иидзуке. Больница Кахо в Иидзуке.

– Нам нужно будет ехать в Иидзуку?

– Не знаю. Может, они сами его перевезут.

– Значит, туберкулез…

Я присела рядом с матерью и вздохнула.

– Деньги! Нужны деньги! – закричала вдруг мать.

Я посмотрела на нее с испугом – уж не сошла ли она с ума? Взгляд у нее остановился, пересохшие губы дрожали.

– Мамочка! – я крепко сжала ее руку.

Она пришла в себя, поморгала и глубоко вздохнула.

– Надо придумать, где взять деньги, – упрямо повторила она. Потом с трудом поднялась.

– Куда ты? – спросила я, тоже вставая.

Мать посмотрела на меня отчаянным блуждающим взглядом:

– Хочу сходить к Таминэ.

– Не ходи к Таминэ, он ведь сдерет огромные проценты. – Я испуганно схватила мать за рукав.