Адаму не улыбалось счастье, а ни Флоренс, ни Джеймс Браш не были сентиментальны. Они постоянно говорили, что Адаму Коупу шестьдесят лет и он любит Беатрис около сорока лет, а Беатрис хихикала почти до истерики.

Дело было не в смехе над тем, что любовь так мало ценится, когда она исходит от несоответствующей личности, но в том, чтобы сделать усилие и быть благодарной за нее.

Впрочем, предмет разговора вскоре исчезнет из поля зрения, хотя Беатрис огорчалась, что из магазина уходит такой преданный человек.

Здоровье Адама ухудшилось, и, вероятно, он уйдет добровольно; тогда уже перевес в делах и линии поведения будет на стороне молодого поколения. Это была дорога к жизни, как сказал бы Уильям.

Уильям становился все задумчивее и рассуждал о возможном возвращении Дези. Он искал общества Беатрис по вечерам, может быть, потому, что был одинок, находясь в доме целый день. А Беатрис обдумывала, как провести время после весеннего и летнего сезона. Не потому что она устала, она была полна энергии, но размышляла, что теперь, в ее позднем среднем возрасте, они с Уильямом могут совершить вдвоем путешествие действительно с удовольствием. Дези сообщала в последнем письме, что она и Сергей ожидают ребенка и не могли бы родители приехать в Петербург посмотреть на их первого внука?

Беатрис была заинтригована, и ее любопытство возросло, особенно после приезда домой Эдвина на Рождество. Он был в странном рассеянном и нервозном состоянии; то, что он рассказывал, было следствием его тревоги по поводу растущей мании величия у кайзера. Это еще казалось не самым серьезным, но факт, что Германия готовится, и уже готова, не к какой-нибудь маломасштабной перестрелке, а к главной пробе сил против одной из мощных держав.

– России? – спросил тревожно Уильям.

– Возможно. Я думаю, более вероятно, против Европы. Это вроде наполеоновского покорения мира. Бисмарк всегда предусматривал это, и кайзер тоже после его несовершеннолетия. Против Франции, Бельгии, Нидерландов.

– Боже мой! Англия не удержится, если это случится.

– Ну, это моя точка зрения. Я не думаю, что здесь кто-нибудь решится противостоять великолепным немецким солдатам. Особенно офицерам.

Эдвин поднял голову под таким углом, словно на нем была надета военная форма защитного цвета, и продолжил разговор, глядя через голову отца. Он добавил, что, к досаде всех «этих», он не хочет жить в Берлине и нашел город с пленительной атмосферой, такой старинный, словно он предназначен ему судьбой. О женщине он не упоминал, кажется. Беатрис вспомнила, что однажды он рассказывал о прекрасной баронессе. Но теперь Эдвин уже не был маленьким мальчиком, которого можно допросить. Он даже ни в каком случае не просил у нее денег. Должно быть, значительно выросла его обеспеченность, судя по темно-серому фланелевому костюму, перчаткам из свиной кожи, ботинкам ручной работы, и все было изысканным и самого высокого качества. Мог ли все это купить себе штатский служащий? Беатрис заметила, что он еще и курил сигареты с золотым обрезом. Кто-нибудь подарил ему это? Какая-нибудь женщина? Это какое-то безумие. Но спросить его обо всем этом было невозможно. И даже если бы они остались с глазу на глаз, она не могла совать нос в его дела: молодому человеку вот-вот исполнится тридцать лет.

Когда Эдвин сказал «до свидания» и крепко пожал руку Беатрис, она расхрабрилась и обратила внимание на его одежду.

– Я тяжко тружусь, мама, когда-нибудь вы услышите обо мне.

«Ох, понравится ли мне то, что я услышу?» – Беатрис взглянула на рослого сына с чужими, неприятно-холодными голубыми глазами и снова подумала, что он был иностранцем.

– А как у тебя дела с женщинами? – мимоходом спросила она.

Он коротко улыбнулся.

– Конечно, за деньги. – Даже в его голосе слышался иностранный акцент. – До свидания, мама. Пожелайте мне счастья.

Должно быть, он знал, что вокруг его имени разразится скандал, который, было похоже, сломает ему жизнь. Он, конечно, понимал, по какой туго натянутой проволоке он ходил.

Год 1913-й, возможно, не для всех был несчастливым. В середине лета пришло письмо от Дези.

«Наш ребенок родился 1 июня, и это девочка. Вы теперь должны увидеть Сергея, он раздулся от гордости подобно лягушке. Я не знаю, что он думает, на кого она больше похожа – на меня или на него. Мы решили назвать ее Анна, так захотел Сергей в честь своего кумира Анны Павловой. У девочки, точно как у Сергея, раскосые глаза. Кроме того, он сказал, что у нее мои ноги и она, без сомнения, будет балериной.

Сергей расцеловал меня тысячу раз и купил мне новое платье. В будущем году он станет полноправным профессором, и у нас будет собственный дом. Я часто хотела продать мою корону с драгоценностями, чтобы купить дом, но Сергей сказал, что продавать ее можно только в случае страшного несчастья. А теперь, как бы то ни было, мы хотим оставить ее для нашей дочери».

Новый ребенок и новое платье. Кто бы мог подумать, что Дези, купавшаяся в роскоши, будет радоваться такой малости, такого рода вещи, которую получает даже деревенская женщина!

Такую малость? Беатрис стряхнула слезу, испугавшись своей сентиментальности и своей зависти. Уильям не дарил ей ничего больше, чем дежурный поцелуй после рождения ее детей. Она не осмеливалась думать, что подарил бы Уильям матери Дези при благоприятных обстоятельствах.

– Хорошо, Беа, – сказал Уильям, – я очень доволен, что у нас наконец есть внучка, даже если она в России. Так что теперь? Относительно поездки в Петербург? Что, если я пойду и попрошу моего друга дать мне какую-нибудь брошюру о маршруте путешествия?

– Я думаю так же. Пойди.

Они посмотрели друг на друга в тот самый момент непосредственной симпатии и предвкушения удовольствия. Беатрис внутренне радовалась. Она не сказала ему об этом, потому что прозвучит смешно – такое странное ощущение радости будет похоже на очень запоздалый для нее медовый месяц, даже если цель Уильяма была в первую очередь увидеться с Дези. И посмотреть на свою внучку.

Брошюра была получена и изучена, билеты заказаны, а чемоданы для путешествия вытащены. И тут прибыла новость из Германии, и, как нежным летом вдруг врывается буря, их мечта о прекрасном путешествии была сметена.

Эдвин находится под арестом в Британском посольстве в Берлине, и его переправят в Англию, чтобы отдать под суд за государственную измену.

Флоренс сказала в ярости и с горечью:

– С ним поступили правильно! У него никогда не было совести. Разве ты не знала об этом, мама? Он всегда делал что-нибудь, чтобы получить для себя выгоду. Все эти костюмы, ружья и застолья с аристократией – это немецкая ловушка для глупых маленьких мальчиков, таких как он.

Передавать военные секреты врагу! Какие военные секреты мог знать младший служащий посольства, кто официально ему вверил бы? Это просто не могло быть правдой!

Но Уильям, после того как он навел справки о деталях, сказал, что это возможно.

– Ты знаешь страсть Эдвина к армии. Он стал другом Британского военного атташе ради одной вещи. А затем, черт его возьми, сделал изрядную ошибку. Его приняли в круг сверхосведомленных лиц, которые не замечали его существования, и он из кожи лез, чтобы восхвалять прусский милитаризм. Ты знаешь это, он сам нам рассказывал.

– Этот барон фон Хессельман! – с негодованием воскликнула Беатрис.

– И баронесса, – добавила Флоренс.

– Да, – сказал Уильям. – Талия фон Хессельман. Ты должна знать, Беа. Поэтому мы откладываем путешествие. У Эдвина была связь с этой женщиной. Это был заговор, конечно. И чтобы жить с ней, ему требовались большие деньги. Он влезал в долги, как это было предусмотрено, и затем люди предложили оплатить их. – Уильям облизал пересохшие губы. – За кое-какую информацию, которую он мог им дать. Пустяковую, возможно. Но полезную.

– Шпион! – вырвалось у Беатрис. – Наш сын!

Уильям расправил плечи.