Они теперь карабкались вверх по остаткам дороги, кругом ни души. Он ненавидит американцев, понял Эймос. Четыре года он терпел поганое отношение и теперь…

– Мистер Композитор?

– Что такое? Что? – Видимо, тон был таким, что Лайла снова на него внимательно посмотрела. Он хотел объяснить, делая знаки глазами. Но она не поняла или не хотела понять. А ведь недавно она читала его мысли, читала, когда ее не просили, а теперь, когда он нуждался в ее помощи, лишь взглянула и снова отвернулась, глядя вперед в окно.

Земля летела из-под колес, они продолжали подъем.

– А если вы больше ничего не напишете, кроме этой песни, можете вы больше не работать?

– Ты имеешь в виду, много ли денег я зарабатываю? На самом деле немного. Во-первых, мой издатель забирает… – Он вдруг замолчал, потому что Лайла повернулась и снова внимательно на него смотрела, и этот взгляд ему не нравился..

– Всегда мечтал о таком – заработать столько denaro, чтобы больше ничего не делать.

Лайла спросила:

– А чем бы ты хотел заняться, когда не будешь работать?

Эймос прищелкнул пальцами:

– Лайла, Лайла, послушай секундочку, знаешь, что я сделал? Я оставил все деньги в отеле, представляешь, как глупо!

– О чем ты говоришь?

– Наши деньги. Я говорю, что оставил все наши деньги в номере, как тебе это нравится?

– Эймос, они у тебя в бумажнике.

– Верно. И я забыл бумажник…

– Эймос, я вижу, как оттопыривается карман. – Она дотронулась до кармана. Он схватил ее руку.

– Другой бумажник, Лайла. Тот, в котором я держу все деньги… А этот…

– У тебя только один…

– У нас нет денег, Лайла. С собой. Запомни это. Ни лиры, ни су. Поэтому, если что-то с нами случится, мы не сможем заплатить…

– О боже мой! – Она отсела подальше от Эймоса, вырвав руку.

И вдруг прошептала: – Ты безнадежен, Эймос. Все бесполезно.

– Если бы я закончил работать? – Нино указал вперед, – я бы вернулся домой.

Эймос взглянул вперед и вдруг увидел прямо перед собой вздымавшуюся скалу, огромный скалистый холм, на нем виднелись разрушения – следы безжалостного времени, а на самом верху приткнулась странная деревушка, все дома высечены в камне, такого же цвета, как весь холм, виднелись лишь узкие маленькие окна, невозможно было заметить, где один дом кончается и начинается другой. Захватило дух, по-своему зрелище было настолько величественным, что не уступало впечатлению от собора Святого Павла.

– Здесь твой дом? – спросила Лайла, – там наверху?

Нино кивнул:

– Был до войны. Это и есть мой сюрприз. Для вас, мистер Композитор. За вашу песню. Как вы думаете, это потрясающе?

– О, да, без сомнения, – потрепав по плечу гиганта, он хотел остановить машину. Но они продолжали карабкаться к каменным домам, и Эймос подумал, что она, как всегда, права, Лайла. Он был безнадежен. Безнадежен и ненормален, и все, к чему он прикасается, превращается в дерьмо.

– Отсюда придется идти. Добираться пешком, – сказал Нино, когда они достигли края деревни. – Не спешите. Смотрите как следует. Видите? Здесь есть радио. Я им сообщил, что вы приедете – они знают вашу песню. Но я им не велел беспокоить вас. – Он пошел впереди, за ним следовал Эймос, молчаливая Лайла замыкала шествие.

– Сколько лет этому селению? – спросил Эймос.

– Пятьсот? Шестьсот? – Нино пожал плечами. – Очень древнее. – Потом слегка поклонился, – Scusi, – и ушел куда-то.

– Послушай, прости меня… – начал Эймос, когда Нино отошел.

– Я знаю. Ты просто ничего не можешь с собой поделать.

– Не надо только делать из меня ненормального, Лайла. У меня действительно возникла бредовая идея, признаю, но я не хотел зла, поверь.

– Ладно.

Они подошли к грудам камней под старой древней аркой. Из многочисленных узких щелей окон каменных домов и приоткрытых дверей на них смотрели женщины в черном. Из-за углов за приезжими следили черноглазые ребятишки, убегая при их приближении. Лайла и Эймос молча шли и вдруг неожиданно для себя оказались на краю деревни. Низкое ограждение, а дальше пропасть. Скала обрывалась отвесно. Огромная, поднимающаяся прямо со дна долины. Воздух был холодный, и здесь непрерывно дул сильный ветер, прямо в лицо. Открывался величественный вид, из тех, что запоминаются на всю жизнь, и Эймос, потрясенный, не глядя, ощупью нашел руку жены, думая, что она сейчас вырвет руку, но она не отстранилась, даже когда он привлек ее к себе. Только целуя ее, не сразу, он осознал, насколько было бы лучше, если бы она вырвалась, потому что она была холодна и напряжена, а когда он отпустил ее, начала говорить:

– О, Эймос, как все ужасно, то, что происходит. Ты больше не любишь меня, и что я могу сделать? Я знала, что ты сумасшедший, когда выходила за тебя, но ты был так очарователен, и мне нравилось это, и твоя непредсказуемость, все это привлекало, но теперь я больше не могу. Я устала все время бороться, спорить, ругаться, устала от твоих дурацких выходок. От того, что всегда выгляжу злой. Вот я просила тебя сегодня не начинать, не портить день. Этот милый великан со своим ужасным шрамом на добром лице хотел показать нам чудо и радовался как ребенок. И ты все испортил. Мне только двадцать семь, а я уже подхожу к климаксу. Ты меня довел до менопаузы. Я вся иссохла. – Она тихо отошла от него и пошла обратно к машине.

Он долго смотрел вниз на долину, потом повернулся к высеченным в скале домам, думая: «Если вы выжили, мы тоже преодолеем все. Вы можете вечно стоять лицом к ветру. И мы сможем. Я и Лайла. Лайла и я. Но, боже мой, я должен немедленно что-то предпринять для этого».

Уже кончалась сиеста, когда они вернулись в «Хасслер». Прилегли отдохнуть и проспали дольше, чем предполагали, а когда начали торопливо одеваться, чтобы пойти по магазинам, был уже седьмой час. Все магазины оставались открытыми до восьми из-за длительного дневного перерыва – с часу до четырех. Эймос был готов первым и торопливо спустился в главный холл, чтобы найти какого-нибудь портье или консьержа, как у них называются такие типы в Италии, нашел, задал ключевой вопрос, получил на него ответ и вернулся к Лайле в приподнятом настроении.

– Что с тобой? – Она накладывала последний слой помады, сосредоточенно глядя в зеркало.

– Я всегда радуюсь, если мне не приходится ждать тебя больше полутора часов, – ответил он.

– Нечестный выпад. Я уже не так копаюсь, как раньше. Переодеваюсь к вечеру значительно быстрее, разве ты не заметил?

Он открыл дверь, пропуская ее:

– А ты никогда не задумывалась, что было бы, если бы ты замедляла процесс? Пока бы ты готовилась встретить новый день, я бы уже ужинал после театра.

Они съехали вниз на лифте, и консьерж, увидев Эймоса, кивнул, а Эймос, пока Лайла отвернулась, показал большим и указательным пальцем круг и подмигнул. Выйдя из отеля, они остановились ненадолго у входа. Прохлада еще не наступила, но жара спадала. Эймос взял жену за руку, и они начали спускаться по ступеням Испанской лестницы к Виа-Кондотти. Он отпустил руку только на последней ступени.

– Может быть, посмотрим сувениры, что-нибудь особенное. У нас есть заказы от друзей? – спросила Лайла.

– Донни Клайн просил привезти ему Клаудию Кардинале, но, думаю, мы поищем ее как-нибудь потом, на другой улице.

Эймос нетерпеливо сделал несколько шагов вперед.

– Тогда нечего спешить, давай посмотрим на витрины.

– Ненавижу разглядывать витрины, и ты это знаешь.

Лайла всплеснула руками:

– Эймос, мы собирались просто погулять и посмотреть на витрины. Ты сам предлагал.

– Ты просто не можешь отличить, когда я шучу, Лайла. Говорят, возраст у некоторых берет свое. – Он остановился перед витриной магазина изделий из кожи. – Смотри, потрясающая пляжная сумка от Гуччи, всего за триллион лир. Не хочешь? Пусть цена тебя не смущает – всего миллион долларов янки.

Лайла смотрела на витрину с товарами Гуччи.

– Какой великолепный магазин. Говорят, в Италии выгодно покупать кожу. Нам нужно что-нибудь из кожи?