Даже там, где отчётливо засвидетельствованы пищевые запреты, удивляет, что они редко составляют одинаково распространенную черту. В одном регионе, настолько хорошо ограниченном, как полуостров Кейп-Йорк, описан и проанализирован десяток соседних культур (содержащих сотню племен). У всех имеется одна или несколько тотемических форм: фратриальная, секционная, клановая или тотемизм культовой группы, — но лишь некоторые из них присоединяют к ним пищевые запреты. Среди патрилинейных кауралаиг клановый тотемизм содержит запреты. Напротив, у йатхайкено, тоже патрилинейных, запрещены только тотемы инициации, передающиеся по материнской линии. У коко йао имеются: фратриальные тотемы, передаваемые по материнской линии и запрещенные; клановые тотемы, передаваемые по отцовской линии и разрешенные; наконец, тотемы инициации, передаваемые матрилинейно и запрещенные. Тьонганджи придерживаются только клановых патрилинейных тотемов, не отмеченных какими-либо запретами. Океркила разделяются на две группы — восточные и западные, в одной из которых существуют запреты, а в другой — нет. Майтхакуди воздерживаются от потребления клановых тотемов, которые у них матрилинейны; лайердила, будучи патрилинейными, все же подчиняются тому же правилу (Sharp). См. рис. 6.
Как отмечает автор этих наблюдений: "Запрещение убивать и питаться съедобными тотемами всегда связано с материнскими культурами и с социальным тотемизмом по материнской линии. Табу менее устойчивы относительно культовых тотемов, передаваемых по отцовской линии, и мы находим их чаще на уровне фратриальных тотемов, чем на уровне клановых тотемов" (Sharp, р. 70).
Таким образом, для отдельного региона оказывается подтвержденным более общее отношение, выведенное Элькиным в масштабе континента, — между пищевыми запретами и матрилинейными институтами. Поскольку социальные институты — человеческие творения вообще и в частности в Австралии, то, значит, существует связь между «мужским» и «потребляющим» и между «женским» и «потребляемым», к которой мы вернемся позднее.
Наконец, известны случаи, где понятие пищевого запрета выворачивается, так сказать, подобно перчатке: запрещение обязательно, но оно относится не ко мне, а к другому; наконец, запрещение налагается уже не на тотемическое животное, рассматриваемое как пища, а на пищу этой пищи. Эта замечательная трансформация наблюдалась в некоторых группах индейцев чиппева, позволяющих и убивать, и потреблять тотем, но не оскорблять его. Если какой-либо туземец заденет шуткой или оскорбит животное-эпоним другого туземца, тогда последний сообщает об этом своему клану, который подготайливает праздник, где употребляют в основном пищу тотемического животного: так, если это животное медведь, то ритуальную пищу готовят из ягод и зерен дикорастущих злаков. Торжественно приглашенному оскорбителю приходится напичкиваться ею, пока, как говорят туземцы, он не «лопнет» и не признает силу тотема (Ritzenthaler).
Рис. 6. Типы тотемической организации на полуострове Кейп-Йорк (по Шарпу)
Из таких фактов можно извлечь два вывода. Во-первых, разница между разрешенным и запрещенным видом объясняется не столько приписываемым второму вредом, который является как бы его внутренним свойством физического либо мистическогпорядка, а стремлением ввести различение между видом «маркированным» (в том смысле, который лингвисты придают этому термину) и видм «немаркированным». Запрещение на определенные виды не что иное, как одно из средств сделать их значащими, и практическое правило выступает также оператором, служащим значению в некоей логике, которая, будучи качественной, может работать одинаково хорошо, используя как поведенческие действия, так и образы. С этой точки зрения некоторые из прежних наблюдений могут показаться заслуживающими большего внимания, чем обычно полагали. Социальная организация вакелбура Квинсленда, в Восточной Австралии, образована четырьмя строго экзогамными, но, так сказать, «эндо-кулинарными» классами. Эта черта уже вызвала сомнения Дюркгейма, а Элькин подчеркивает, что такое утверждение базируется на единственном и малодостоверном свидетельстве. Вместе с тем Элькин отмечает, что мифология аранда напоминает подобную ситуацию, поскольку тотемические предки питались исключительно особой пищей, тогда как сегодня наоборот: каждая тотемическая группа может употреблять в пищу другие тотемы, а собственные ей запрещены.
Это замечание Элькина важно, так как из него хорошо видно, что гипотетическая организация вакелбура преобразуема в институты аранда — при единственном условии: инвертировать все термины. У аранда тотемы не имеют определяющего значения в отношении употребления пищи: возможна тотемическая эндогамия, но не эндо-кухня. У вакелбура, где эндо-кухня обязательна, тотемическая экзогамия, кажется, была объектом особенно строгого запрещения. Несомненно, речь идет о давно исчезнувшем племени, информация о котором противоречива (сопоставим, с этих позиций, интерпретации: Frazer, vol. 1, р. 423; Durkheim, p. 215, n. 2). Но какую бы интерпретацию ни принять, удивительно, что существует симметрия с институтами аранда: предполагаемое отношение между правилами брака и правилами питания выступает то как добавочное, то как дополнительное. Однако пример с женскими и мужскими культами у фанг показал нам, что можно "высказывать ту же самую вещь" посредством идентичных по форме правил, у которых только инвертировано содержание. В случае австралийских сообществ, когда «маркированных» видов пищи немного и когда она, как это часто бывает, редуцируется до одного-единственного вида, запрещение дает наиболее рентабельный метод различения. Но с возрастанием количества «маркированных» видов пищи (частое явление, как мы видели — с. 172–173 — в тех северных племенах, которые почитают тотемы матери, отца и матери матери более собственного) хорошо заметно, что без изменения духа институтов отличительные отметки инвертируются и, как в фотографии, «позитив» может быть более отчетливым, чем «негатив», хотя и несет ту же информацию.
Пищевые запреты и предписания выступают, таким образом, как теоретически эквивалентные средства, чтобы "обозначить значение" в некоей логической системе, в которой полностью или частично потребляемые виды составляют элементы. Но сами системы могут быть различного типа, а это приведет нас ко второму выводу. Ничто не напоминает о тотемизме у бушменов Южной Африки, которые, однако, соблюдают настоятельные и сложные пищевые запреты. Ибо у них система действует в другом плане.
Всякая дичь, убитая из лука, запрещена, — соха, пока вождь не отведает ее. Запрет не распространяется на печень, которую охотники едят на месте, но которая для женщин остается при любых обстоятельствах соха. В добавление к этим общим правилам существует соха для определенных функциональных или социальных категорий. Так, жена охотника может есть только мясо и сало с задней половины животного, внутренности и лапы. Эти части убитого животного составляют порцию, предоставляемую женщинам и детям. Мальчики-подростки имеют право на брюшную полость, на почки, половые органы и вымя, а охотник — на лопатку и ребра правой или левой половины животного. Доля вождя состоит из толстого куска от каждой четверти и от каждой филейной части и по котлете с каждого бока (Fourie).
На первый взгляд невозможно вообразить систему, которая была бы более отдалена от системы «тотемических» запретов. И все же довольно простое преобразование позволяет перейти от одной к другой: достаточно заменить этнозоологию этноанатомией. Тотемизм устанавливает логическую эквивалентность между сообществом природных видов и универсумом социальных групп. У бушменов по форме такая же эквивалентность, но между частями, составляющими отдельный организм, и функциональными классами общества — иначе говоря, общества, рассматриваемого как организм. В каждом случае категоризация природная и категоризация социальная гомологичны, и выбор какой-либо категоризации внутри одного порядка подразумевает принятие соответствующей категоризации внутри другого порядка, хотя бы в качестве привилегированной формы.[69]
