Я совсем забыл, что побудило меня пуститься в такие длинные рассуждения. Но если уж люди забывают, с чего они начали разговор, то коту сам бог велел. Итак, когда я взглянул на святого отшельника-вора, который, раздвинув сёдзи, появился на пороге спальни, все эти чувства, о которых я говорил выше, всколыхнули мне душу. Почему всколыхнули?… Почему, спрашиваете? Постойте, надо еще раз хорошенько подумать. Ага, вот почему. Дело в том, что как только я увидел лицо святого отшельника, который, сохраняя полное самообладание, предстал перед моими глазами, это лицо… Хотя я всегда сомневался в способностях бога, это лицо обладало одной особенностью, которой было вполне достаточно, чтобы вмиг рассеять мои сомнения. Особенность эта заключается в том, что вор как две капли воды был похож на моего любимого красавца Мидзусима Кангэцу-куна. Конечно, я не вожу знакомство с ворами, но по тем ужасным поступкам, которые они совершают, не раз пытался нарисовать в своем воображении лицо вора. Я считал, что нос у него должен быть обязательно маленький и приплюснутый, глаза величиной с медный сэн, а волосы на голове должны торчать, как колючки на кожуре каштана. Однако то, что я увидел, отличалось как небо от земли от созданного моим воображением образа. Никогда нельзя полагаться на воображение. Этот святой отшельник был очень изящным и красивым вором – стройным, с прямыми, как стрела, темными бровями. Лет ему двадцать шесть – двадцать семь, то есть столько же, сколько Кангэцу-куну. Если бог обладает достаточным умением, чтобы создать два столь похожих лица, то его никак нельзя считать бессильным. Говоря откровенно, я даже подумал, что Кангэцу-кун сошел с ума и поэтому прибежал к нам глубокой ночью. И только потому, что под носом у пришельца не чернели усы, я сообразил, что это все-таки другой человек. У Кангэцу-куна красивое мужественное лицо; бог вылепил его достаточно тщательно, чтобы оно могло приковать к себе внимание барышни Канэда Томико, той самой, которую Мэйтэй назвал ходячей маркой. Однако и этот святой отшельник со своей физиономией ничуть не уступит Кангэцу-куну в смысле притягательного воздействия на эту женщину. Если дочка Канэда потеряла голову от одного взгляда Кангэцу-куна, то не влюбиться столь же пылко в этого господина вора с ее стороны было бы несправедливо и уж во всяком случае нелогично. Она такая способная, все схватывает на лету. Таким образом, если вместо Кангэцу-куна ей предложить этого вора, она, несомненно, полюбила бы его всей душой и сделала бы все возможное, чтобы жить с ним в мире и согласии. Пока жив и здоров этот святой отшельник, барышне Канэда не надо беспокоиться, что на Кангэцу-куна, паче чаяния, повлияют страстные проповеди Мэйтэя и других и это необыкновенно удачное замужество расстроится. Предположив, как в этом случае будут развиваться события в будущем, я наконец успокоился за судьбу барышни Томико. До тех пор пока существует господин вор, счастье барышни Томико обеспечено.
Святой отшельник что-то держал под мышкой. Ба, да это то самое старое одеяло, которое хозяин недавно швырнул в кабинет. Из-под короткого хантэна [123] виден щегольски завязанный серебристо-синий пояс; бледные ноги по колено голые. Как только вор перешагнул порог спальни, хозяин, которому снилось, будто бы красная книжка больно кусает его за палец, с шумом повернулся на другой бок и громко сказал: «Кангэцу». Святой отшельник выронил одеяло и быстро отступил назад. Я отчетливо видел, как у него дрожали ноги. Хозяин, бормоча что-то невнятное, отшвырнул в сторону красную книгу и принялся яростно, как чесоточный, царапать ногтями грязную руку. Но вот его голова скатилась с подушки, и он умолк. По-видимому, он произнес «Кангэцу» в бреду. Некоторое время святой отшельник стоял на галерее и наблюдал за тем, что происходит в комнате, но, удостоверившись, что хозяева продолжают спать безмятежным сном, снова переступил порог спальни. На сей раз хозяин никак не реагировал на появление нежданного гостя, и тот расхрабрился. Через минуту он стоял уже посреди комнаты, и его огромная тень делила освещенную лампой спальню на две половины. Часть стены как раз в том месте, где стояла корзина и сидел я, стала совсем черной. Я вскинул глаза и увидел, что тень от головы отшельника движется как раз на высоте двух третей стены. И красавец, если судить только по тени, выглядит так же странно, как некое чудовище с головой в виде клубня ямса. Святой отшельник глянул на лицо спящей хозяйки и почему-то улыбнулся. К моему удивлению, он улыбался точно так же, как улыбался Кангэцу-кун.
У изголовья хозяйки, точно ларец с драгоценностями, стоял заколоченный гвоздями ящик. Это дикий батат, который привез в подарок хозяевам Татара Сампэй-кун, когда он недавно вернулся из поездки на родину. Конечно, украшать свое изголовье диким бататом довольно странно, но наша хозяйка так плохо разбирается в подобных вещах, что даже ставит на комод поднос с сахаром, предназначенным для приготовления приправ. Поэтому ни у кого не вызовет удивления, если в спальне будет стоять не только батат, но и маринованная репа. Однако святой отшельник не бог и не может знать, что это за женщина. Он рассудил совершенно правильно: раз они поставили ящик поближе к себе, – значит, в нем хранится что-то ценное. Святой отшельник попробовал приподнять ящик с диким бататом. Ящик, кажется, был довольно тяжелый, что подтверждало предположение отшельника, поэтому последний выглядел очень довольным. Неужели он хочет украсть дикий батат? Такой красавец – и крадет батат? Я чуть не расхохотался. Но сдержался – подавать голос без особой нужды было опасно.
Потом святой отшельник принялся бережно заворачивать ящик в одеяло. Покончив с этим, он огляделся по сторонам, ища, чем бы перевязать сверток. И тут, к его счастью, на глаза ему попался ветхий крепдешиновый пояс, который хозяин снял с себя, когда ложился спать. Святой отшельник туго обвязал ящик этим поясом и легко взвалил его на спину. Попадись он в эту минуту на глаза женщинам, они не пришли бы в восторг. Затем он взял две детские рубашонки и затолкал их в трикотажные подштанники хозяина, от чего те сразу раздулись и стали похожими на ужа, проглотившего лягушку… впрочем, еще лучше их было бы сравнить с ужом на сносях. Во всяком случае, выглядели они чудно. Отшельник повесил подштанники на шею. Интересно, что будет дальше. Расстелив хозяйский пиджак на полу, он сложил в него хозяйкин пояс, кимоно, белье хозяина и другие попавшиеся ему на глаза вещи. Сноровка и быстрота, с которой он работал, поразили меня. Потом он связал узел и взял его в руки. Уже собираясь уходить, он еще раз осмотрел комнату и, заметив рядом с хозяином пачку папирос, решил захватить ее с собой. Одну папиросу он взял в рот и прикурил от лампы. Глубоко, со вкусом затянулся и выпустил облачко дыма, которое окутало молочного цвета стекло лампы. Не успел рассеяться дым, как звуки шагов святого отшельника донеслись уже с галереи. Хозяева продолжали крепко спать. Вопреки моим ожиданиям, люди тоже бывают беспечными.
Мне надо еще немного отдохнуть. Я не могу болтать без передышки. Я быстро погрузился в сон, а когда открыл глаза, на безоблачном мартовском небе ярко сияло солнце, а хозяин и хозяйка стояли у черного хода и разговаривали с полицейским.
– Итак, он вошел в дом отсюда и направился в спальню. Вы спали и ничего не заметили.
– Да, – ответил хозяин; кажется, он был сильно взволнован.
– Во сколько же часов произошла кража? – продолжал полицейский задавать нелепые вопросы. Если бы они знали, когда произошла кража, то, очевидно, не допустили бы этого. Но хозяевам было не до логики.
– Во сколько же это было?…
– Да, во сколько, – размышляла хозяйка. Видимо, она полагала, что достаточно подумать, чтобы все стало ясно.
– Вы вчера во сколько легли спать? – спросила она мужа.
– Я лег позже тебя.
– Да, а я раньше вас.
– А проснулась во сколько?
– Кажется, в половине восьмого.
– А во сколько же тогда забрался вор?
