Это всего лишь один пример, но он весьма показателен как иллюстрация основной причины наших разногласий: вопреки всем нашим усилиям, даже наиболее консервативные круги Запада не пожелали понять, что десятки и сотни миллионов за «железным занавесом» являются их естественным и самым мощным союзником, а не «гуманитарной проблемой». Действительно победить коммунизм можно было только вместе с ними.

Но это было еще благодатное время, когда наличие общего врага хоть в каком-то смысле делало нас союзниками и обеспечивало поддержку если не правительств, то'хотя бы некоторых общественных сил. Бездумная эйфория времен «гласности и перестройки» лишила нас и этой последней поддержки, последних союзников. Соблазн «победить» без борьбы, выиграть без усилия оказался для них слишком велик. Как раз в тот момент, когда можно было наконец легально отстраивать оппозиционные структуры, не опасаясь серьезных репрессий, — и средства, и симпатии Запада были на другой стороне. Как раз в то время, как политзаключенные в советских тюрьмах и лагерях подвергались самому изощренному давлению с целью их идейной «нейтрализации», Запад рукоплескал гуманности Горбачева. Когда войска «спецназа» убивали грузинских демократов на площади в Тбилиси, давили Народный фронт Азербайджана танками в Баку, штурмовали правительственные здания в Вильнюсе и Риге, Запад беспокоило лишь одно: как бы это «не повредило Горбачеву». А уж финансовая помощь кремлевским «реформаторам» измерялась астрономическими цифрами: за семь лет партийной «перестройки» советский внешний долг вырос на целых 45 миллиардов долларов! Вот какую цену заплатил Запад за то, чтобы в бывшем СССР не возникло ни настоящей демократии, ни рыночной экономики. И заплатил бы еще больше, окажись августовский «путч» более удачным: уже на подходе был новый «план Маршалла», всерьез обсуждавшийся на встречах «Большой семерки».

Казалось бы, само упоминание плана Маршалла, спасшего Европу от коммунизма, должно заставить задуматься: ведь никому и в голову не пришло бы 50 лет назад предложить его еще не побежденной Германии! Разве могли предложить его Франции Петена, Италии Муссолини, Норвегии Квислинга? Отцам нашим, по крайней мере, хватило здравого смысла сначала разгромить противника, заставить его безоговорочно капитулировать, провести денацификацию — и только потом говорить об экономической помощи. А поступи они иначе, не видать бы Европе демократии, жить бы ей многие десятилетия в «посттоталитарном» абсурде.

Конечно, мы пытались сопротивляться этому безумию до последнего, стараясь как могли поддерживать независимые силы и издания внутри СССР. Созданный для этой цели в Нью-Йорке «Центр за демократию в. СССР» даже стал переводить и публиковать эти издания в США, дабы привлечь к ним внимание публики, пока окончательно не лишился средств. Чтобы как-то рациональнее использовать наши убогие ресурсы, пришлось стянуть все в одну организацию, объединившую демократов из всех республик под общим лозунгом-названием «Демократия и независимость». Но даже консервативная «Дейли телеграф» нашла нас слишком «правонастроенными».

«Многие диссиденты считают, что Запад питается далекой от действительности дезинформацией, рисующей Горбачева истинным демократом, которому угрожают его консервативные оппоненты. (…) И все же чем чаще эти одинокие голоса ниспровергают гласность, тем неотвратимей возникает подозрение, что эти люди стоят на месте, сменяя критерии наличия реформ, вместо того чтобы заверить нас, что их прошлые боевые заслуги не прошли даром. (…) Повсюду им видится заговор».

Еще бы! Ведь даже Маргарет Тэтчер… и даже Рональд Рейган… Только считанные единицы среди журналистов (Эб Розенталь в «Нью-Йорк таймсе», страница передовых статей в «Уолл-стрит джорнэл») отваживались поддерживать нас в то время. По счастью, стремительно нараставший в стране кризис вызывал резкую радикализацию общества, и к 1990 году даже московская интеллигенция начала понимать суть дела. Появлялись новые возможности, новые силы выходили из-под контроля власти, избавляясь от чар перестройки. Летом 1990-го мы сделали последнюю серьезную попытку как-то объединить оппозицию — собрали конференцию в Праге, куда пригласили и старых диссидентов, и новых оппозиционеров из всех республик СССР, и тех из консервативных кругов Запада, кто еще мог оценить наше усилие.

Прага была идеальным для этой цели местом не только из-за близости к СССР или облегченных правил въезда, но прежде всего благодаря очевидному символизму, который Вацлав Гавел не преминул отметить в своем приветственном выступлении. Единственный из всех тогдашних глав государств в мире пришедший к власти в результате антикоммунистической революции, он не побоялся солидаризироваться с нашей позицией, не изменил своему прошлому, но говорил о нашем общем принципе — неделимости свободы и справедливости. «Если они где-то под угрозой — они под угрозой везде».

Увы, он оказался действительно единственным. Для того чтобы стать реально работающим центром оппозиции, нам требовались значительные средства, печатная техника, компьютеры, средства коммуникации — словом, все, что нужно массовой организации для ее нормального функционирования. Но, вопреки нашим отчаянным поискам, мы не нашли никого, кто бы снабдил нас всем этим, — ни фонда, ни правительства, ни богатого доброжелателя. Казалось, дальнейшая судьба мира никого больше не интересует. Иные говорили вполне откровенно. «Если вы правы и СССР скоро развалится, зачем же нам тратиться на это?» О том, что «развалиться» можно по-разному, не хотели и задуматься.

Удивительное дело: режим был еще жив, он вполне мог утащить с собой в могилу сотни тысяч людей. Более того, как раз в 1990 году становилось очевидно, что Горбачев и его подельники к тому-то и готовятся. Но никого это уже не волновало. На какие-то гроши в другой только что освободившейся стране — Польше — мы срочно создали совместно с нашими польскими друзьями тренировочно-координационный центр «Варшава-90». Поляки, в прошлом активисты подпольной «Сражающейся Солидарности», брались в срочном порядке подготовить группы активистов из различных частей СССР к работе в условиях «военного положения». По нашей просьбе они восстановили даже свою подпольную мастерскую по изготовлению радиопередатчиков и каждую возвращавшуюся в СССР группу старались снабдить ими. Мы-то отлично помнили, что в условиях массовых репрессий «военного положения» достоверная и оперативная информация становится на вес золота. От нее будут зависеть жизни тысяч и тысяч людей.

Вполне подтверждая наши прогнозы, режим начал 1991 год атакой на Прибалтику, повышением цен, всеобщим зажимом. Сомнений не оставалось: введения «военного положения» можно было ждать буквально в ближайшие недели Если что и сдерживало их, так это растущее сопротивление населения, грозившее вылиться во всеобщую забастовку. К весне конфронтация казалась неизбежной, а с моей точки зрения — и желательной. Это был уникальный момент нашей истории, один из тех редких моментов, что определяют жизнь страны на поколения вперед. Впервые за 70 лет безжалостного угнетения люди открыто бросали вызов режиму. Сам по себе такой общенародный порыв, объединяющий все этнические и социальные группы страны в стремлении отстоять свое достоинство и свободу, был бесценен. Он означал, что в этом, казалось бы, насмерть задавленном народе зреют предпосылки для настоящей демократии. Но одних предпосылок было недостаточно. Слабые и лишенные опыта, оппозиционные силы нуждались в закалке в процессе борьбы со старым режимом, чтобы вырасти в реальную политическую структуру, способную смести номенклатуру со всех уровней управления государством. Только такая борьба могла выдвинуть настоящих лидеров, народных организаторов в каждом районе, на каждом предприятии, создав таким образом подлинную политическую альтернативу Без этой борьбы не могло произойти системных изменений, а новый, нарождающийся строй не получал структурной поддержки.