Но были в тех местах бандиты и покруче. Ещё в 1919 году из семьи крестьянина деревни Трошковой Егора Пуртова, у которого было шесть детей, колчаковцы рекрутировали в свою армию троих братьев: Григория, Осипа и Михаила. По местным меркам, селянин не считался зажиточным, хотя владел десятью десятинами земли, домом, коровой, свиньями, овцами, курами и тремя лошадьми. В первом же бою с красными братья сдались в плен. Большевики отпустили их домой. Но братья Пуртовы трудиться в семейном хозяйстве не захотели. Организовали банду, стали грабить местных селян. Грабителей переловили, посадили в тюрьму. Пуртовы отсидели свои сроки и вернулись к бандитскому ремеслу. Их вновь посадили. Отпустили. Опять посадили…

В 1929 году семнадцатилетняя девушка Лариса, комсомолка, выпускница Ирбитской школы с педагогическим уклоном приехала на работу в Тавдинский район. Там её направили в село Герасимовку, ликвидировать неграмотность. В сельсовете за столом сидел надутый, словно барин, угрюмый мужчина средних лет. Это был председатель сельского совета Трофим Сергеевич Морозов. Он поселил молодую учительницу у зажиточного мужика Арсения Кулуканова.

Однажды в Ирбит пришло письмо.

«Милая мамочка, я была направлена в Герасимовку заведующей школой.

Я вышла замуж. Мой муж, Илья Исаков, родом из Белоруссии. Он батрачил там на кулаков с девяти лет. В пятнадцать ушёл добровольно в Красную Армию, вступил в партию, всю Гражданскую провоевал и за Советскую власть готов жизнь отдать. Сейчас работает уполномоченным райкома партии.

Места красивые, но впечатление такое, что попала в прошлый век. О радио, электричестве здесь и понятия не имеют. Вечерами сидим при лучине, керосин бережём. Чернил и то нет, дети в школе пишут свекольным соком. Вообще, бедность ужасающая. Когда мы, учителя, начали ходить по домам, записывать детей в школу, выяснилось, что у многих никакой одежонки нет. Дети на полатях сидели голые, укрывались кое-каким тряпьём. Малыши залезали в печь и там грелись в золе. Организовали мы избу-читальню, но книг почти нет, очень редко приходят местные газеты.

Я как комсомолка сразу же включилась в общественную работу по хлебозаготовкам, помогаю мужу проводить агитацию в деревнях. Писала плакаты, например, такие: «Здесь живёт злостный зажимщик хлеба». Эти плакаты мои ученики вывешивали на воротах зажиточных мужиков, а те спускали на ребят собак. Особенно злая собака у Кулуканова, у которого я прежде жила. Про него вообще говорят нехорошее. Что он убил в тайге заезжих коробейников и на этом разбогател. Жадный и злой мужик, за свою собственность может с живого шкуру содрать. Здесь много кулаков. Настоящие эксплуататоры, хищные, жестокие. Не дают беднякам вступать в колхоз — боятся потерять дармовую рабочую силу. А как-то шли мы с Павликом Морозовым (это мой ученик, сын председателя сельсовета) по деревне — он тетради принёс на проверку — вдруг через забор полено летит, чуть мне голову не проломили.

Но что говорить про кулаков. Однажды привезла я из Тавды красный галстук, повязала его Павлу, и он радостный побежал домой. А дома отец сорвал с него галстук и страшно избил. Этот Трофим Морозов — двуличный человек. На словах — за народ, а на деле — совсем напротив. Беднякам, вдовам, сиротам ничем не помогает, а зажиточным делает всякие поблажки. Силин, например, спекулирует, а он этого словно не замечает. Как сел Трофим на должность, а выбрали его только потому, что он единственный умеет хоть как-то писать и читать, так хозяйство своё совсем забросил. Жена да Павлик одни надрываются. Домой приходит пьяный. Где берёт деньги на водку? Я ему сколько раз говорила: «Прекрати пьянствовать и жену гонять, ты же Советская власть, на тебя люди смотрят!» Только рукой махнёт да ещё матом обложит. На другой день всё то же самое: в доме брань, крики, слёзы. Павлик, сама слышала, плакал, уговаривал Трофима не пить, не издеваться над матерью, пожалеть малышей (у Трофима пятеро детей, Павлик старший), дать ему возможность ходить в школу. Очень он стремится учиться, брал у меня книжки, только читать ему некогда, он и уроки из-за работы в поле и по хозяйству часто пропускает. Потом старается нагнать, успевает неплохо, да ещё и маму свою, Татьяну Семёновну, учит грамоте.

А потом Трофим забрал вещи в мешок и ушёл к Нине Амосовой. Это гулящая баба, шлюха продажная, до него сто раз замуж сбегала. Её все бабы в селе ненавидят за то, что отбивает мужиков.

В Герасимовку начали поступать ссыльные из Украины, Кубани, центральной России. Коллективизацию там никто всерьёз не принимает. Все попытки организовать колхоз потерпели неудачу. А недавно приехал мой Исаков из Тавды, рассказывает: положил перед ним секретарь райкома наган и говорит: «В двадцать четыре часа организовать в Герасимовке коммуну, иначе под расстрел пойдёшь.» «Что делать будешь?» — спрашиваю. Муж отвечает: «Партия велела, надо выполнять!» Только мы из бедняков коммуну организовали, выходит статья Сталина «Головокружение от успехов». Секретаря райкома обвинили в перегибах, и он застрелился. Коммуна распалась, а мужа моего кулаки до полусмерти избили. Меня же спасла Устинья Потупчик, предупредила, что Кулуканов с компанией собираются убить. Подхватила я ребёнка и в чём была убежала из Герасимовки. Спряталась в тайге, потом кое-как до Тавды добралась. Здесь и живу…»

А между тем, братья Пуртовы вконец достали селян. В ОГПУ ринулись десятки герасимовцев и жителей близлежащих деревень. И тогда в Нижнетавдинский район прибыли во главе большой команды вооружённых красноармейцев опытнейшие чекисты Крылов, Решетов и Стырне, имевшие немалый опыт в разгроме вооружённых бандформирований. Большой кровью чекистам удалось ликвидировать зловещую банду. При перестрелке с Пуртовыми и их сообщниками одни были убиты, другие захвачены живьём. Последние дали на следствии признательные показания. В частности, о том, что Трофим Морозов, как и другие председатели сельсоветов в Нижнетавдинском районе, за деньги продавал заверенные сельсоветовскими гербовыми печатями различные фиктивные документы. Услугами отца Павлика Морозова пользовались не только выселявшиеся с родных мест так называемые «кулаки» и «вредители», но и воры-рецидивисты, и прочие бандитско-уголовные элементы.

«В октябре 1931 года, — показывал на следствии Пётр Пуртов, — я был осуждён на пять лет за укрывательство Осипа и Григория (родные братья бандита). Направлен в Чусовую колонию, где и работал на углежжении. В марте 1932 года я сбежал и приехал в Тюмень, потом перебрался в Нижнетавдинский район, где у председателя сельсовета купил два чистых бланка со штампом и печатью, за что уплатил ему пуд ржи и 25 рублей. Брат Павел, тоже сбежавший к тому времени из ссылки, вписал в бланк, что я являюсь не Пуртовым, а Двинским, а по имущественному положению есть «бедняк».

У чекистов было предостаточно улик в результате признаний как самих бандитов, так и их покровителя Трофима Морозова, чтобы отправить всех в ГУЛАГ. Какие-либо доносительства со стороны четырнадцатилетнего Павлика им не требовались. Их и не было. Ни положительных, ни отрицательных. Как не было и суда над отцом Павлика Морозова. 20 февраля 1932 года собралась небезызвестная «тройка». Разговор на «тройке» шёл всего лишь несколько минут. И вот текст её постановления: «Занимался фабрикацией подложных документов, которыми снабжал членов к/р (контрреволюционеров) повстанческой группы и лиц, скрывающихся от репрессирования Советской власти… Заключить в исправтрудлагерь сроком на 10 лет».

Но каким боком здесь Павлик Морозов? А вот каким. Едва умевший читать и писать отец попросил старшего сына письменно изложить его признания. Что Павлик и сделал. На листке, вырванном из школьной тетрадки.

Прошло несколько месяцев с того дня, как Трофим Морозов был отправлен на Беломорканал. (Кстати, он вернулся оттуда через три года с орденом на груди). Приближались очередные хлебозаготовки. Почти все жители Герасимовки продолжали укрывать от сдачи государству свои хлебные припасы. В один из летних вечеров Татьяна Морозова хлопотала на кухне. Под окном Павел разговаривал с двоюродным братом Данилой. Вдруг раздалась громкая ругань, за ней последовали хлюпающие удары и крик Павла: «Бей не бей, всё равно пионером буду». Мать выбежала на улицу.