— Знаешь, папа, я тебе одну вещь должен сказать.

— Уж не заболел ли ты?

— Да нет, папа, я здоров, даже слишком, и, может, как раз поэтому… У меня недавно, нет, пожалуй, уже давно появилось желание… Помнишь наш разговор в лесу? Как по-твоему, я уже подрос?

Энрико молчал, кусая губы.

— Ты меня понял или тебе получше объяснить?

— Пожалуй, понял.

— Ну и как же мне быть?

— Что тебе сказать, Джулио? Ты с ними говорил об этом, они с тобой говорили? Да-да, помню, я сам тебе рассказывал. Во все времена ученые люди считали, что надо рассказывать. Я думал, что поступаю правильно, а может, ошибся? — И вдруг взвыл, как раненый зверь. — Черт побери, чего им еще от меня нужно? Чтобы я по телефону занимался твоим половым воспитанием? Скажи им — пусть уймутся. Скажи, что я застрелюсь и у них на совести будет еще одно преступление, когда их поймают, а их наверняка поймают. Так им и передай!

На его крик прибежала Анна.

Энрико сразу опомнился, склонил голову, как перед судьей или священником, и прошептал в трубку:

— Нет, Джулио, ничего им не говори, прощу тебя, ничего не говори.

Как-то раз Энрико вдруг предложил Анне:

— А не усыновить ли нам ребенка? Анна сперва даже не поняла.

— Как так?

— Очень просто. Усыновим малыша. Будет у нас второй сын, пока мы ждем возвращения первого. Многие так поступают!

Анна без сил опустилась на стул, испуганно впившись в него взглядом.

— Другого… чужого ребенка? Да разве это можно, Энрико? И как ты его назовешь? Джулио? Это же предательство!

— Ну не выдумывай! Мне такой совет подали дон Эусебио и наш старый, верный Чиро, а он человек мудрый… У нас будет утешение, а он… когда он вернется, будет у него брат, друг, товарищ по играм.

Сказал и тут же устыдился, понял: никакой это не выход, а так, глупая уловка, и ни к чему хорошему она не приведет. Анна права, она сразу все правильно поняла.

Но однажды ночью, когда он спал на матрасе, который теперь перенес из спальни в кабинет, Анна сама подошла тихонько и легла рядом. Нежно обняла его и, задыхаясь, прошептала:

— Да, Энрико, хочу другого… Другого сына, но только нашего…

Он еще не отошел ото сна, потянулся к ней, однако же нашел в себе силы воспротивиться:

— Я люблю тебя, Анна, слишком сильно люблю, чтобы так рисковать… Прижмись ко мне… еще крепче… Но не забудь, что сказал врач. Я не могу рисковать твоей жизнью!

Одна дешевая газетенка, из тех, что держатся на скандальных историях и вымогательстве, намекнула, будто вся эта история с выкупом — хитрый трюк, призванный скрыть финансовые трудности Тарси. А может, даже обмануть налоговое управление и целенькими переправить миллиарды за границу.

От брошенной искры разгорелся настоящий пожар: кто-то поджег фамильную часовню Тарси на сельском кладбище. Потом сгорел уже проданный лес возле Порцуска.

И как бы в опровержение гнусных сплетен на Анну и Энрико сыпались все новые удары. Впрочем, они их уже не чувствовали: на семейной шкале боли не осталось больше делений. Но последняя рана была особой, незаживающей — пришлось продать дом на холме, их дом.

Бесстрастные оценщики разделили его на несколько квартир. За Энрико и Анной сохранились лишь спальня, ванная комната, кладовая, превращенная в кухню, кабинет с телефоном и балкон. И еще огородик, пять соток — жалкий островок в прежнем море зелени.

— Кабинет, — сказал Энрико, — отдадим Джулио под спальню, когда он вернется. Ведь мне теперь кабинет ни к чему…

Мебель, столовое серебро и разные дорогие безделушки (брильянты Анны, включая обручальное кольцо и сережки, доставшиеся ей от матери, давно уже перешли в чужие руки) — теперь все это распродавалось с аукциона в саду, где собралась шумная толпа покупателей и зевак.

Анна спряталась в самом темном углу и заткнула пальцами уши. Но Энрико решил присутствовать при развязке этой драмы, в которой странным образом совместилась жестокость публичного истязания с шумной веселостью сельского праздника.

Восседая в кресле на балконе, он окаменело наблюдал за происходящим. И не мог не подметить, что не только местные богатеи и состоятельные горожане, но многие из его бывших служащих и даже крестьян сумели поднакопить немалые деньги. Иначе разве могли бы они предлагать такие солидные суммы при каждом новом ударе молотка?!

Даже Чиро, верный, неподкупный старик Чиро по странной прихоти купил старинное ландо, в котором Тарси давным-давно не выезжали, и пару коней.

Интеллектуальная кузина Авана купила всю библиотеку, и после жестокой битвы с тетушкой Беттой ей достались полотна Сегантини и ДалльʼОка Бьянки.

Один из фермеров приобрел все ковры и заплатил совершенно фантастическую цену за пуфики.

Когда с молотка пошли портреты прадедов Энрико Тарси работы прошлого века, в ценнейших старинных рамах, взгляды покупателей невольно обратились к балкону. У Энрико ни один мускул на лице не дрогнул, но, сдерживая сотрясавшую все тело нервную дрожь, он из последних сил вцепился в подлокотники кресла, так, что казалось, его приковали цепями и насильно обрекли терпеть эту муку.

Портреты так и остались непроданными — никто не отважился их купить. Они вернулись в родной дом, ставший слишком маленьким для них, и, упакованные в мешковину, обрели свой последний приют в подвале.

— Ну вот, — сказал Энрико, — теперь уж точно придется встретиться с одним из бандитов — пусть берут в заложники меня, больше брать нечего.

Но он не хотел, чтобы Джулио знал, как обстоят их дела. Ведь тогда он будет душой и телом во власти этих подонков, а их поступки непредсказуемы.

Более того, они как зеницу ока берегли в общем-то скромную сумму, вырученную на аукционе, чтобы создать у бандитов впечатление, будто они еще платежеспособны. Но как долго могла длиться эта игра?

Отныне они почти не выходили на балкон. Поля, лес, виноградники, даже привычные запахи: свежий дух от только что скошенной травы, горьковатый аромат винограда, терпкий — сена — все, что прежде наполняло радостью их жизнь, теперь улетучилось, рассыпалось в прах.

В бесконечном ожидании Анна и Энрико все рассуждали, вернее, пытались рассуждать. Повторяли одни и те же слова, лишь бы звучал человеческий голос в этих стенах, которые тоже утратили для них всякое значение, став ничейными.

Время надвигалось тяжелыми размеренными шагами. А они сами, как две слепые лошади, плелись по кругу с грузом дум. Сколько зим минуло, сколько весен? Может, целых сто? Энрико, обхватив голову руками, вдруг ясно осознавал, что время и пространство неизмеримы — человеку вполне может показаться, что вчерашние события произошли десять веков назад.

Однажды Анна, сняв трубку, испугалась:

— Ты не Джулио… Я не узнаю голоса… говоришь басом, как взрослый мужчина.

Джулио рассмеялся:

— Мама, это я. Помнишь, ты звала меня «солнышко румяное»?.. Ведь это можем знать только мы.

Энрико вырвал у нее трубку, послушал и сказал:

— Да, Анна, это он. Он растёт, нет, уже вырос. Стал мужчиной.

Прошло шесть лет.

Вдруг совершенно невероятная новость. В газетах появились крупные заголовки: «В ночной схватке с карабинерами убиты два бандита». И ниже, чуть помельче: «Тяжело ранен полицейский комиссар. Шесть лет спустя тайна похищения Тарси раскрыта. Жертва преступления так и не найдена».

Первым Тарси принес эту весть сторож банка Карло Прандони. В пять утра он с криком примчался к их дому, размахивая свежей газетой.

Энрико и Анна, вздрогнув от пронзительного вопля под балконом, в чем были выскочили на улицу.

Поначалу они не заметили ни огромных снимков, ни подробнейших описаний, занявших всю первую полосу. Взоры их были прикованы к одной-единственной короткой фразе: «Жертва преступления так и не найдена».