Еще до окончания института бабушкин начальник Аркадий Семенович завел Лену в комнату редакторов и показал на бабушкин стол:

– Это твое будущее место работы. Как получишь диплом, на следующий день можешь выходить.

Через восемь лет безоблачной семейной жизни грянул гром. Усольцев пришел с работы поздно вечером. Лена мыла посуду. Игорь зашел на кухню и убитым голосом пробормотал:

– Лена, у меня другая женщина.

– Какая женщина? – не поняла Усольцева.

– Моя аспирантка, Нина Круглова. У нее будет ребенок. От меня.

Лена домыла посуду, сняла с антресолей чемоданы и быстро собрала свои и Сашкины вещи.

– Ты мне ничего не хочешь сказать? – спросил Игорь.

– Собери все Сашкины игрушки в ящик от телевизора. Он в шкафу на балконе. Мы их потом заберем. – Лене почему-то особенно не хотелось, чтобы игрушками сына играл ребенок аспирантки.

«Хорошо, что Сашка у бабушки», – подумала она.

Бурное начало девяностых перевернуло привычный уклад жизни московской интеллигенции. В редакциях начались массовые увольнения. Но Лене повезло – ей позвонил старый институтский приятель и предложил перейти в Центр политтехнологий. Новой элите, такой же косноязычной, как и старая, до зарезу понадобились спичрайтеры и обработчики текстов. От заказов столичных депутатов и провинциальных губернаторов не было отбоя. Уникальная способность Лены в считаные минуты обрабатывать любой текст пришлась как нельзя кстати. Заявки на Усольцеву были расписаны почти на год вперед.

– Просто чудо какое-то, Елена Леонидовна, – восхищался какой-нибудь крепкий хозяйственник, баллотирующийся в мэры, читая ее правку. – Вы прямо угадываете мои мысли. Это точно то, что я думал, но не мог выразить на бумаге. – Со словами у крепких хозяйственников традиционно была напряженка.

Родной институт пригласил ее вести семинары по воздействию печатного слова на массовое сознание. На одной из конференций по социологии старая подруга Маришка Тарханова познакомила ее с Алексеем Розумом, сотрудником аналитической службы Министерства обороны, как он представился.

– Ну как, нормальный мужик? Не то что твои пузатые губернаторы? Между прочим, холостой. Я его пригласила к себе на день рождения в субботу, сможете познакомиться поближе.

На дне рождения Розум сидел как пень. Он пил коньяк и упорно через стол смотрел в вырез Ленкиного платья. Когда Лена засобиралась, он встал и сказал, что ее проводит. На следующей неделе Розум перевез свои вещи на квартиру Усольцевой.

– А я не знал, что ты Каратаева, – посмотрел Розум на Лену, когда они пили чай на кухне после ужина.

– Ну да, – пожала плечами Лена, – моя прабабка – урожденная Каратаева. А ты откуда о них знаешь? Сейчас о них никто уже не помнит.

– Кое-кто все-таки помнит. Люди, которые за тобой следили и перевернули квартиру, искали архив Каратаевых.

– Архив? Старые письма, что ли?

– И письма тоже, – подтвердил Розум. – А ты их видела?

– Бабушка как-то показывала, когда еще в коммуналке жила у Белорусского вокзала. Говорила, что это единственная память, оставшаяся у ее матери об их семье. Там много было писем, она их в жестяных коробках из-под печенья держала. Листы в коробки не помещались, так она их складывала вдвое и перехватывала резинкой. А ты ничего не путаешь? Кому они нужны?

– А кроме писем там ничего не было?

– Может, и было, я уж не помню, Леша. Да зачем они кому-то сейчас понадобились? Столько лет прошло!

– Вот и я спрашиваю, – задумчиво повторил Розум. – Зачем? А ты не знаешь, где сейчас архив?

– Нет. Я его с тех пор не видела.

– А бабушка твоя перед смертью ничего не говорила?

– Она умерла внезапно. Во сне. Практически не болела. Так что сказать ничего не успела.

– Вот что, Елена Леонидовна, нам надо этот архив найти. Вокруг него нехорошие танцы начинаются. Как ты думаешь, где он может быть?

– Ну, я не знаю. Здесь его точно нет. Я бы знала.

– Может, на старой квартире оставили?

– Может быть. Мы там старые вещи на чердак сносили. Дворник еще ругался. Может, там? Еще, знаешь, бабушка к маме вещи завозила, когда мы квартиру обменивали.

– Обменивали?

– Ну да, когда мама с папой развелись, у нас была трехкомнатная квартира на Ярославском шоссе. Папа решил ее обменять, чтобы мне жилплощадь оставить. А тут как раз бабушке квартиру дали, двухкомнатную. Вот они и обменяли бабушкину двухкомнатную и нашу на Ярославском на эту и папе в Подлипках, поближе к его работе. Там еще какой-то сложный обмен был.

Розум прошел в Сашкину комнату. Сел за письменный стол, взял лист бумаги и стал чертить на нем карандашом схему. Сверху он поместил квадрат и надписал: «Коммуналка у Белорусского вокзала». От квадрата шла стрелка вниз налево к другому квадрату: «Квартира на Ярославском», и направо, к квартире на Ломоносовском. От квартиры на Ярославском вниз уходила стрелка к «Маминой квартире», а от верхнего квадрата, через весь лист, вниз шла стрелка к квадрату с надписью «Дача». Розум скептически оглядел оперативный документ, сложил его вчетверо, положил в карман пиджака и пошел спать.

В четверг в десять ноль-ноль утра подполковник Розум зашел в кабинет начальника аналитического отдела управления спецопераций генерал-майора Суровцева.

– Что будешь делать с Камолиным? – спросил Суровцев вместо приветствия.

– Ничего. Он сотрудничает.

– Рассказывай.

– Он работает по заказу. Заказ пришел из-за рубежа. Ищут архив Каратаевых.

– Кто это?

– Известные в дореволюционной России промышленники. Архип Каратаев уехал из России в восемнадцатом году. Скорее всего архив ищут заграничные родственники, – доложил Розум.

– Чего вдруг они очнулись через столько лет? Ностальгия стала мучить?

– Непохоже. По всему видно, ищут что-то конкретное. Исполнителей в известность не ставят. Они работают втемную.

– А Лена тут при чем? – продолжал расспрашивать Суровцев.

– Ее прабабка – дочь Архипа. Она сочувствовала большевикам и осталась в России. По-видимому, архив остался у нее.

– О, так ты у нас с буржуями недобитыми породнился, Розум? – рассмеялся Суровцев. – Ну, не смущайся, сейчас это модно. И конечно, об архиве она ничего не знает?

– Нет.

– О чем договорились с Камолиным?

– Камолин подстрахует нас со стороны исполнителей. Я буду знать все, что они предпринимают. А если его сейчас закрыть, то мы опять остаемся без информации.

– Разумно.

– Владислав, я могу вернуться к «Ирокезу»?

– Ну вот что, Розум. К «Ирокезу» возвращайся, но дело Каратаевых бери в разработку. Ресурсами я тебя побаловать не могу, извини, дело твое семейное, но подстраховывать будем. Оперативники будут в курсе. На мозоль нам наступать нельзя, даже нечаянно.

Розум получил информацию о жильцах квартиры на Ярославском шоссе из оперативного отдела утром в пятницу. Супруги Николай и Галина Глуховы проживали в квартире с дочерью Светой без выезда после обмена. Светлана Глухова после замужества выехала из квартиры четыре года назад. Николай выполняет мелкие заказы по установке дверей, встроенных шкафов и т. п. Информация о Галине отсутствует.

В субботу утром Розум звонил в дверь квартиры Глуховых.

– Заходи, – распахнул дверь Николай. – Раздевайся и проходи на кухню, мы тебя уже ждем.

На чистом кухонном столе стояла запотевшая бутылка «Русского стандарта» в живописном окружении селедки с зеленым лучком, вареной картошки, посыпанной укропом, и нескольких тарелок с нарезанной колбасой разных сортов. Банка соленых помидоров и блюдце маринованных огурчиков довершали натюрморт. От картошки шел пар. За плитой хлопотала улыбчивая Галя.

– Я вообще-то уже позавтракал, – неуверенно сказал Розум.

– Ну, значит, обедать будешь, – засмеялся Николай. – Какой разговор может быть без закуски? Давай, служба, не стесняйся!