На мгновение перед ней сгустились как будто бы горные склоны, плавно спадающие в огромную долину; блеснула водная гладь.
— Нам запрещено самовольное вмешательство в историю опекаемых, но все-таки у старых культур высокие права… Например, мой мир создал Службу евгеники. Я инспектор этой службы. Моя задача отыскивать наиболее здоровых и перспективных представителей слаборазвитых рас и предлагать им переселение на новые планеты — для реализации тех способностей, которые в родных местах остались бы нераскрытыми…
Теперь уже безусловно оформилась перед Таней — и под ногами ее, как с самолета, — просторная бархатно-зеленая равнина, а на ней величавые изгибы широкой гладкой реки. Площади ярких гуашевых цветов — синь воды, желтизна отмелей, зелень лугов — обрывались у подошвы кудрявых гор, подобных спящим медведям. Выше громоздилось царство бесчисленных оттенков цвета: палитра крон от нежно-салатного до лилового, красная медь стволов, желтые цветы над голубой тенью ущелий, голые обрывы — белизна и охра полосами, фейерверки ручьев.
— Этот мир мы предназначили для землян.
— Ой, домики! — воскликнула Таня, невольно держась обеими руками за стол и поджимая ноги над пропастью высоты.
— Да, колония функционирует уже свыше пятисот лет. Даже некоторые исторические личности, считавшиеся умершими или пропавшими без вести, до сих пор находятся там…
— Кто же это?
— Вы не слышали, пожалуй… Кристофер Марло, Эмброз Бирс, они у вас мало популярны…
Видимо, правду говорила закадычная подруга, буфетчица Юля, что у Межуевой раз на раз не приходится: то сразу все усекает, а то доходит до нее, как до жирафа.
— Так это вы меня… туда хотите направить?
— Сугубо добровольно, — сразу оградился инспектор и даже мясистую короткопалую ладонь перед собой выставил.
— А какие же у меня такие способности? Я же не историческая личность. Хотела киноактрисой стать, да ведь это дурь одна, правда?
— У кого как, — примирительно сказал инспектор. — У вас — завышенная самооценка, детское тщеславие. Но если хотите знать, почему вы нас интересуете, пожалуйста: вы — одна из самых красивых и здоровых девушек на Земле. Вы уникальны в смысле здоровья. А что касается способностей… Помимо способности основать род с великолепной наследственностью, у вас есть иные таланты, которые на Земле, пожалуй, не раскроются. Я бы мог даже сказать, кем вы станете, но у вас, людей, нет еще такой специальности.
— А вы что, там жить не можете без этой специальности?
Профессиональное терпение гостя было безграничным. Неизменным журчащим голосом он разъяснил:
— Не мы, а вы. Вы не сможете быть по-настоящему счастливой, если не реализуетесь как творческая личность. Я знаю, о чем вы сейчас думаете, но имейте в виду: удачный брак, забота о детях — все это никогда не заполнит пустоты. Вы будете мучиться, не понимая отчего, и мучить других.
Инспектор и Таня за столиком, неподвижно подвешенные над вращающейся планетой, видели теперь, как великая река, выкатившись в горные ворота, разветвляется пышной дельтой. Сеть рукавов и протоков сверкала медью, острова вздымались шапками белокурого цветущего леса. Наискось промчалась, вспугнув колонию розовых птиц, гигантская радужная бабочка.
После альтруистического разъяснения гостя пришло Тане в голову, что дело нечисто. Наверняка инспектором — или пославшими его — движут какие-то соображения личной выгоды. Одна эта Танина мысль совсем очеловечила инспектора, которого девушка так и не научилась воспринимать отдельно от шутовской оболочки. Она осмелела и спросила с издевкой:
— Значит, из чистого сочувствия нас переселяете? Жалко, чтобы такие красивые да талантливые — да вдруг мучились?
— Да, мы вам сочувствуем. Но Служба евгеники, конечно, преследует свои цели. Вы имеете право знать о них.
«Так я и думала!»
— Странно. Почему вы не говорите, что я не пойму этих целей?
— Извольте быть серьезней. Решается вся ваша жизнь.
— Разве я приглашала вас решать ее?
Он засмеялся. В глазенках гостя означились веселое удивление и некая гордость. Так смеялся и смотрел отец, когда Танюша восьми лет от роду по собственной воле выучила и отбарабанила, стоя на стуле, чуть ли не половину «Шильонского узника». И тогда, и теперь особенно стало обидно.
— Видите ли, мы считаем, что знаем лучше вас самих, что вам нужно для счастья. А наш интерес вот в в чем. Индивид, выросший морально и физически здоровым в трудных условиях несовершенной культуры… с ее замусоренной природой, нервозным ритмом жизни, низким еще процентом творческого труда… такой индивид дает более ценные и стойкие наследственные качества, чем селекционированный, искусственно избавленный от всех недостатков. Например, отборные земляне, попав в оптимальный режим, дадут через десяток поколений расу, не менее талантливую и совершенную, чем старые мыслящие виды, развивавшиеся миллионы лет без евгенического отбора. Я думаю, что в Галактике найдется достойное место новому суперчеловечеству…
Таня поняла разве что треть сказанного, но чутьем уловила главное и, решив обижаться по всем правилам, тихо, угрожающе спросила:
— Значит, на племя выкармливаете? Рабочую скотинку для своей Галактики, да еще скороспелую?
— Зачем же огрублять? В чисто практических целях мы создаем популяции биороботов с любыми заданными свойствами…
— Да, заданными! А мы, может, еще и сюрпризом каким-нибудь порадуем?
— Ах, какая вы недоверчивая, — сказал инспектор, но в лице его и в голосе словно что-то погасло. — В конце концов вы-то будете счастливы в новом мире, вечно молоды, возможно — бессмертны!
Не только гость угасал: знакомым пасмурным сиянием подернулись за его спиной легкие фиолетовые, подобные тонконогим бокалам и вставшим на дыбы кузнечикам, немыслимой высоты здания между дельтой и ярким бронзовым морем. Здания, окутанные роями мерцающих машин-бабочек.
Закадычная подруга Юля говорила, что когда Межуева срывается с цепи, остальным лучше сразу прятаться под стол. Нынче охватила Татьяну такая отчаянная, бессильная, детская злость — ну разодрала бы в клочья рожу эту склеротическую, плохо выбритую, с закисшими уголками глаз!
— Отборные земляне, значит? Породистые? А мать моя, все силы на меня вымотавшая, на отца, десять лет к постели прикованного, — она уже не отборная, да? Вы же туда не возьмете рухлядь старую, пускай себе одна остается, без меня, с ума сходит, подыхает, все равно бесперспективная… А Валерочка тоже — ну вы же все знаете, вы и про него знаете, — и у него две сестры младших, он их не бросит, даже если вы его захотите взять, а вы не захотите, потому что он некрасивый и наследственность плохая!
— Привязанности отбывающих и остающихся можно стереть, — быстро сообщил инспектор, темнея лицом. Чужой пестрый мир исчез, белесое ничто обняло со всех сторон. Гость не сделал ни одного движения, но Таня, боровшаяся с первыми слезами, могла бы поклясться, что он невообразимым способом посмотрел на некие свои часы. Возможно, внутренние.
— Я понимаю, стереть — это вам раз плюнуть. Чтобы мы были беспечные, ни о чем не помнили. А то разнервничаемся, и опять же гены испортятся, или что там у нас…
Вытекли-таки слезы, размыли краску, и жгло нестерпимо левый глаз. Она хотела еще много и гневно сказать. Что вся Земля будет себе страдать, проходить жестокую биографию самостоятельно, без благодетелей, и это просто бессовестно со стороны «отборных» беглецов — бросать родную планету, когда она еще такая молодая и неблагоустроенная. А если мы, «отборные», действительно можем так много хорошего, то тем более преступно отнимать у Земли лучших, обессиливать человечество. Тут уже сама Служба евгеники неблаговидно выглядит — грабительски. И еще: они там, в Галактике, очень переоценивают мрачность земной жизни, и совершенно зря напялил инспектор тело забулдыги как типичный человеческий облик. Ей, Тане, только девятнадцать лет, и хороших людей вокруг ой как немало. Обойдется Межуева без добрых дядей с тридевятой звезды.
