Лаура расцвела.

— О, мой поэт заслуживает награды, и пусть его место за нашим столом оказывается рядом с моим.

Принц Конде и герцог Бюфон смотрели на счастливца, готовые растерзать его, но зная, что тот уже не принимает вызовов на поединки, спрятали свои кривые улыбки в усы.

Ноде шепнул Сирано:

— Друг мой, вы превзошли в этом сонете самого себя, но, умоляю вас, будьте осторожны. Мне не нравятся некоторые косые взгляды в вашу сторону.

— Вы испытанный друг, Ноде, благодарю вас, — ответил Сирано.

За ужином вино лилось рекой. Не только спутники прелестных дам, но и сами дамы не уступали им в этом.

Подвыпившая принцесса Монпансье, желая отомстить принцу Конде за его комплименты в адрес Лауры, звонко выкрикнула:

— Сама истина глаголет устами младенца или женщины, вкусившей опьянение, — шепнула Лаура Сирано. — А истине надо отплачивать дань. Не так ли? — И она подлила в бокал Сирано вина.

— Вино, клянусь вам, баронесса, подобно мышьяку, которым люди травят сами себя.

— О-о! Но это же испанское вино из погребов отца! Оно придает смелости в бою и дерзость при свидании с дамой! — И она звонко засмеялась, потом не без лукавства спросила: — И вы не хотите, чтобы я вас отравливала? Нет, не мышьяком, конечно!

Сирано сам не знал, что отвечал.

В особняке в Сен-Жерменском предместье в этот вечер не осталось места для салонной чопорности, баронесса собственным примером общения с Сирано освободила гостей от всех светских условностей. Ведь это было во времена Фронды, когда слово «свобода» использовалось каждым по собственному усмотрению. И после ужина гости веселились напропалую.

Герцог д'Ашперон, явно недовольный атмосферой, в которой оказался, сделал знак Сирано и Ноде о своем намерении уехать.

Баронесса Лаура, перехватив сигнал, превратилась в разъяренную тигрицу, у которой хотят отнять добычу.

— Ваша светлость, — обратилась она к д'Ашперону, — боюсь оказаться застенчиво-дерзкой, но в моем доме, как и в вашем замке, дверь для уезжающих открывается только после моего пожелания.

Герцог церемонно поклонился.

— Может быть, вы сделаете исключение, баронесса, для людей преклонного возраста и прикажете все-таки «поднять мост через ров»?

— Конечно, ваша светлость, если вы признаете, что не все, с вами приехавшие, успели состариться.

— Пусть паролем на выход будет наша седина, — заключил герцог, откланиваясь, беря под руку Ноде и оглядываясь на Сирано.

Сирано застыл, колеблясь. Сомнения снова охватили его, но колдовская близость Лауры лишила его воли и ясности ума.

Он знал, что не должен, не может остаться… и все-таки остался!

Они вместе с баронессой провожали в конце вечера гостей, а те с понимающими улыбками прощались с ними.

Под утро уже пешком, без кареты, возвращался Сирано в Париж, переживая минуты познанного счастья. Ему хотелось петь, кричать от радости, временами переходить на бег, словно спасаясь от кого-то. Ему казалось, что бочка водовоза, выехавшего поутру развозить воду по домам парижан, катится впереди сама собой (лошади из-за бочки не было видно), и он готов был вообразить, что бочка и есть лошадь, едущая в самокатящейся карете.

Все встречные улыбались ему, как вчера итальянские комедианты и цыганки, как сама Лаура.

Он был бы беспечно счастлив, если бы не вспоминал сказанные ему Лаурой загадочные слова:

— Вы — мое божество, Бержерак! Если у нас будет ребенок, он будет сыном неба и от него пойдут гиганты. Я правильно вспомнила Библию?

Что это? Опять совпадение, наваждение, предупреждение?

«Нет! Это просто вершина счастья! — бездумно обрывал сам себя Сирано.

— Как бы то ни было, но познанное счастье выше всего на свете!» — И он переходил на шаг вприпрыжку.

Ранние прохожие оглядывались на него.

Предвкушая каждую вечернюю встречу с Лаурой, Сирано подолгу просиживал перед зеркалом, стараясь своей внешностью порадовать подругу.

Последнее время его раздражал досадный кашель, мешавший встречам с Лаурой. Непонятно почему, он тревожился. И когда, как обычно, к нему зашел добродушный Ноде, он не постеснялся, правда с шуточкой, показать свой платок со следами крови, сказав:

— Открываются старые раны. Это от избытка счастья.

Ноде отнесся к этому «пустячку» с неоправданной, как показалось Сирано, серьезностью.

— Друг мой, я старше вас и многое успел повидать. Мне бы очень хотелось познакомить вас с чудесным человеком, доктором Пигу, стремящимся, кстати сказать, вступить в наше тайное общество, ибо вся его деятельность посвящена Добру.

Сирано не имел ничего против, удивясь лишь поспешности, с какой Ноде сразу же отправился в карете за Пигу.

Доктор оказался высоким и худым человеком с длинным лицом и крючковатым носом, словом, ничуть не напоминающим воплощение Добра, каким готов был представить его себе Сирано.

Когда они втроем сидели в одной из комнат замка в ожидании еще не вышедшего из своих покоев герцога, Сирано был неприятно поражен внимательным и сверлящим взглядом долговязого доктора, смотревшего на него во время приступа несносного кашля.

— Господин де Бержерак, — обратился к Сирано доктор Пигу, — я столько слышал о вас, что мне хотелось бы поддерживать с вами самые дружеские отношения.

— Я не вижу препятствий этому, — отозвался Сирано.

— Тогда в качестве первой дружеской услуги позвольте мне серьезно огорчить вас.

— Огорчить? — удивился Сирано.

— Ваш платок испачкан кровью.

— Какой пустяк! Я просто чуть простыл. Если бы вы видели, сколько потерял я крови из-за пронзившей меня насквозь пули, вы бы поняли, что старая рана может открыться.

— Уверяю вас, такой опасности, как сейчас, вы в жизни еще не подвергались.

Сирано насторожился.

— У вас несомненный признак страшной болезни, которой вы заразились от человека столь же несчастного, как и вы, старая рана лишь способствовала этому. Боюсь, вы неосторожно выбирали себе для общения друзей или подруг.

Сирано побледнел.

— Доктор Пигу! Я готов был к дружбе с вами, но… лишь то обстоятельство, что я не вынимаю больше шпаги из ножен, спасает вашу жизнь.

— Спасать надо не мою, а вашу жизнь, дорогой де Бержерак.

Сирано похолодел.

Он столько слышал ужасов о чахотке, которая поражала, делая беспомощными вчера еще могучих людей. В солдатской среде гасконцев презирали этих несчастных «кашлюг», неспособных по-мужски противостоять болезни слабых. Но сейчас он подумал не о себе, а о Лауре. По-иному выглядел ее кашель после танца, то румяное, то бледное лицо и блестевшие глаза.

— Я предлагаю вам, дорогой Бержерак, незамедлительно лечь ко мне в больницу. К сожалению, мы, лекари, пока бессильны против этого злокозненного недуга. Увы, он неизлечим. Однако мы в состоянии, я надеюсь, избежать его скоротечности.

— Скоротечная чахотка? — машинально произнес Сирано. — Я слышал об этом заболевании. Но мне, надеюсь, это не грозит?

— От вашей болезни былые богатыри чахнут, теряют силы, волю, вянут, как сорванные цветы без воды. Я рассказал вам о недугах своих несчастных пациентов потому, что изобрел для их спасения ртутные препараты, способные если не победить горькие недуги совсем, то замедлить их развитие. К сожалению, препараты не всеми воспринимаются безболезненно. Поражая источник болезни, который нам неизвестен, мы вместе с тем вынуждены задеть и сам организм. Но тем не менее лечение необходимо, и уже сейчас, — закончил Пигу, остро смотря на Сирано.