Они обосновались в Арднаварнхе, но Джек был военным, и Сил с удовольствием ездила с ним всюду, куда он получал назначения, – в Индию, на остров Борнео, в Гонконг… Она быстро осваивалась в любом новом обществе в новых местах, заводила друзей и радовалась жизни. Она говорила Джеку, что была бы одинаково счастлива с ним и в джунглях, и в пустыне, и в любом другом месте между этими крайностями.

Сил играючи договаривалась со слугами, говорившими только на хинди или урду, на кантонском диалекте китайского или на малайском языке. Она прихлопывала москитов размером со стрекозу, смахивала тараканов величиной с мышь, стреляла крыс, крупных, как зайцы, и кричала от ужаса, наткнувшись на паука с ладонь собственной руки. И молила Бога о том, чтобы не встретиться лицом к лицу со змеей, потому что единственное, с чем она не смогла бы справиться, были змеи.

– Я просто разорвалась бы на куски, – говорила она Джеку, и он купил ей пару мангустов, которые прониклись такой преданностью к Сил, что не отходили от нее ни па шаг, и их приходилось силой не пускать в ее постель ночью.

– Вы видите, как все вас любят, – смеясь, говорил Джек, пока она выпроваживала своих мангустов на отведенную для них веранду.

Единственной бедой было то, что шли годы, а у них все не было детей.

– Может быть, это из-за жары, – заметил Джек, понимая, что это тревожит Сил. И он, возможно, был прав, потому что едва они снова оказались в Англии, где Джека назначили на службу в военном министерстве, как Сил забеременела.

Они были женаты уже восемь лет когда родилась Моди.

– Еще одна пламенная рыжая головка! – с улыбкой заметил Джек в восторге от того, что это маленькое существо добавило радости в его доме. Глядя на свою маленькую дочку, Сил с тоской думала о Лилли. Она вспоминала, как преданно следовала всюду за старшей сестрой, и отчаянно хотела, чтобы была сестра и у Моди, но как они ни старались, этого было, как видно, не суждено.

Сил увезла Моди на летние месяцы в Арднаварнху, и Джек приезжал к ним при малейшей возможности, но когда на свою родину вернулся Финн, Сил была одна.

Она заметила, что служанки возбужденно перешептывались, склонив друг к другу головы, и подумала, не случилась ли какая-нибудь неприятность, поэтому потребовала объяснения.

– Это Финн О'Киффи, сын Пэдрейга О'Киффи, – добавили они, словно это имя не было навсегда запечатлено в уме каждого из Молино. – Он приехал повидать свою родину. И говорят, с миллионом долларов в кармане. Да и выглядит не меньше чем на миллион.

Сердце у Сил упало до самых пяток. Она выкинула Финна из головы и из своей жизни, и все было так хорошо, пока она его не видела. И вот теперь он здесь… Сил говорила себе, что, как бы там ни было, он никогда не осмелится показаться ей на глаза. Но Сил ошибалась.

Взбудораженные служанки впустили его в дом, и к нему тут же с лаем бросились далматские доги, размахивая хвостами так, будто он был их старым другом. Медленно спускаясь к нему по широкой парадной лестнице, Сил думала о том, что если бы собаки были наделены человеческим умом, они отгрызли бы ему голову.

Она прошла мимо Финна в небольшую комнату рядом с вестибюлем. Он последовал за нею. Сил села на небольшой жесткий стул с прямой спинкой, не доверяя своим подкашивавшимся коленям. Ему она сесть не предложила. Финн заложил руки за спину, и они пристально посмотрели друг на друга. Он выглядел совсем как прежде – красивый, хорошо одетый и богатый. Правда, постарел. Теперь его нос был как-то странно деформирован, словно был разбит, и на лице у него появились новые морщины.

– Мне сказали, что вы в деревне и сорите деньгами, – холодно сказала Сил.

Финн пожал плечами.

– Я хотел что-нибудь сделать для своих старых друзей. Разве в этом есть что-то плохое?

– Почему вы здесь? Кто дал вам право явиться в мой дом? – раздраженно спросила Сил.

– Поверите ли вы мне, если я скажу, что пришел просить прощения?

– Я не хочу об этом слышать. Я теперь замужняя женщина.

– Мне говорили. Я рад, что вы счастливы, Сил. Но есть и другая причина тому, что я пришел поговорить с вами. Я хочу купить Арднаварнху.

Сил позвонила в колокольчик и сказала горничной, чтобы та показала Финну дорогу к выходу, заметив при этом:

– Ардиаварнха не продается. И даже если бы продавалась, я никогда не продала бы ее вам.

Она прошла мимо него в вестибюль, и Финн последовал за нею. Ему было нужно только одно – видеть, как Молино уезжают из Ардиаварнхи и как их место занимают О'Киффи. И он сказал:

– Я заплачу столько, сколько скажете. Лишь назовите цифру.

Сил, не глядя на него, поднялась по лестнице.

– Возвращайтесь в Нью-Йорк, Финни, там ваше место. Большой Дом никогда вам не принадлежал и никогда не будет вашим.

Она пошла в детскую, велела няне упаковать вещи Моди, и они вернулись в Лондон, чтобы провести там остаток лета. Она думала, что долгое путешествие в поезде, потом на пароме и снова в вагоне никогда не кончится, так лихорадочно ей хотелось увидеть Джека. Когда, наконец, она увидела его шагающим по перрону, заложив руки за спину и всматриваясь в ряд вагонов в поисках жены, ее сердце переполнилось любовью к нему, и она глубоко и облегченно вздохнула. Она только что доказала себе, что Финн для нее больше ничего не значит. Она любила Джека и полностью выкинула Финна из головы и из своей жизни.

Мы с Бриджид, две старухи, отправились на долгую прогулку. Карабкались по склонам холмов в своих веллингтоновских башмаках, закутавшись в темно-зеленые охотничьи куртки с дюжиной различных карманов для всевозможных вещей, от пары фазанов до трубки и табака. Эти куртки еще в тридцатые годы принадлежали моему па и до сих пор не пропускают ни мелкого ирландского дождя, ни ветра. На Бриджид была одна из старых твидовых шляп в стиле Шерлока Холмса, с небольшими наушниками, а на мне – моя старая белая фетровая. Одна из нас была крупная и круглая, а другая маленькая и тощая, как американский заяц.

Бриджид знала, что я была расстроена своим рассказом о несчастьях своей мамми.

– Не надо ворошить прошлое, – говорила она мне. – Вы же понимаете, что расстраиваться не из-за чего. Все это давно прошло и поросло быльем, осталась лишь одна небольшая ценность, о которой стоит теперь беспокоиться.

– Знаю, знаю, – вздыхала я. – Это то, что я могу простить Лилли все, потому что в конечном счете в том, что случилось, не было ее вины. Дело в том, что она так и не поняла своей первой ужасной ошибки. Но, видите ли, Бриджид, я думаю, что Финн действительно любил мою мамми.

– Она не была такой сексуальной, как Лилли, – заметила Бриджид, шагая впереди, и ее тонкие ноги с такой скоростью замелькали в упругой траве, что мне пришлось почти бежать, чтобы не отстать от нее.

Бриджид права. Даже когда ей было всего семнадцать лет, и она была слишком молода и неопытна, чтобы понимать, что это такое, Лилли соблазняла мужчин. И именно это принесло ей горькие плоды, прежде всего с Робертом Хатауэем, а потом прошло через всю ее жизнь с Финном, Дэниелом и Нэдом. И проявилось даже в связи с ее собственным сыном, хотя о том, что я имею в виду, я расскажу немного позднее.

Но вернемся к нашей истории. Лайэму было уже семнадцать лет. Он был сложен, как отец, – высокий, худощавый и стройный, но по темпераменту скорее походил на брата Лилли – мечтателя, предпочитавшего всем видам спорта музыку и живопись. Черты лица были, как у Лилли, но словно отточенные чутким скульптором, а светло-серые глаза и черные волосы были отцовскими. Зная, что его отцом был Финн, можно было с уверенностью сказать, что он его точная копия. Но в равной мере он был похож и на Лилли. Лайэм взял все самое лучшее от их внешности и от их темперамента. Он был спокоен и покладист, проявлял в школе достаточный ум, но, к огорчению Лилли, не имел склонности к науке, отличавшей Джона Портера Адамса, которого он считал своим отцом.