– Таким же знаменитым, как и вы, – добавил он.

Де Лоури с интересом оглядел юного бармена. То, что он увидел, ему понравилось: с такими внешними данными можно добиться успеха. Юноша был доверчив, не искушен в жизни и вполне подходил де Лоури. Он немедленно предложил ему работу.

– Разумеется, мальчик, заработка почти не будет, – прогудел он, – но я предлагаю вам бесценную возможность научиться актерскому мастерству у мастера.

Это было осуществлением всех надежд Нэда. Он в тот же вечер бросил свою работу и вступил в труппу «Знаменитых странствующих актеров Лоури». Наконец-то он стал актером.

Труппа играла в холодных, кишевших блохами залах захолустных городишек, и Джекоб де Лоури, чье настоящее имя было Джекоб Лич, писал большинство пьес сам, с бескорыстной помощью своей жены, пышной блондинки Саши Орловой. Писали они главным образом мелодрамы и подбирали костюмы так, чтобы скрыть возраст де Лоури. Вышибавшие слезу романтические сцены сопровождались демонстрацией пышной груди Саши. Ее экстравагантные костюмы открывали зрителям чуть больше того, что позволялось приличием, в результате чего ей удавалось держать зал в напряжении.

Членов труппы де Лоури не раз арестовывали по обвинению в непристойностях, но им всегда удавалось вовремя ускользнуть из городка и больше никогда там не появляться. Если же это им не удавалось, Саше приходилось пускать в ход свои чары и убеждать обвинителей в том, что во всем виноваты сами зрители с их слишком пылким воображением.

Нэд чувствовал себя на седьмом небе от одной близости к сцене, но его смущал цинизм коллег-актеров. В особенности Жанетт Фойл, чьи увядшие прелести давно не соответствовали амплуа инженю, в котором актриса явно задержалась. Она немедленно уложила Нэда к себе в постель и за несколько недель довела до состояния изнеможения. Он почувствовал большое облегчение, когда Жанетт нашла себе нового любовника. Теперь Нэд мог снова посвятить все свое время освоению актерского ремесла. С тех пор он строго следовал совету своего друга, актера Харрисона Роббинса, не иметь любовных связей с актрисами труппы.

– Старина, отвергнутая женщина превращается в демона, – многозначительно предупредил его Харрисон.

А уж Харрисон-то знал жизнь. Это был тридцатидвухлетний мужчина с черными усами, кумир женщин. Игрок по призванию, он был алкоголиком, правда, не совсем пропащим, плохим актером и вполне компанейским парнем.

Нэд рассказал приятелю о Лилли.

– Она самая красивая из всех девушек, которых мне доводилось видеть, – говорил он, сидя с хмурым видом за выщербленным столом закусочной в Ворчестере, в штате Массачусетс. – Возможно ли, чтобы девушка такой изумительной, прямо небесной красоты вдруг умерла, Харри?

Харри покачал головой.

– Забудь ее, Нэд, мой тебе совет. Это не сулит тебе ничего, кроме неприятностей.

– Я не могу ее забыть.

Нэд вспомнил сапфировые глаза Лилли, изгиб ее губ, то ощущение, которое он пережил, пока нес ее на руках к себе домой.

– Я должен ехать к ней, – заявил он, слезая с высокого табурета.

Харрисон удержал его за руку.

– Э нет, ты не должен этого делать, – проговорил он, усаживая его обратно. – У тебя вечером представление, приятель, и ты обязан остаться с нами. Ты не можешь все бросить только потому, что совершенно чужая девчонка, вытащенная тобою из воды, лежит в лихорадке. Да и ей вовсе не нужно, чтобы около ее постели торчал какой-то деревенский парень. Запомни, женщины не любят, когда их видят больными. Повремени, пока она не поправится и не засияет всей своей красой.

Нэд Шеридан не был новичком в любви. Хотя ему было всего двадцать три года, в его жизни уже было несколько женщин. И некоторых из них он любил. Но ни разу в своей жизни он не чувствовал такой переполняющей сердце страстной любви и понимал, что это чувство никогда не повторится.

В доме на Мейн-стрит царила тишина. Луч январского солнца падал на зеленое с белым одеяло, простеганное еще бабушкой Элис Шеридан сто лет назад. Лилли открыла глаза. Глядя на темно-голубое зимнее небо за сверкавшими чистотой окнами, она никак не могла понять, где находится.

Лилли взглянула на полотняную ночную рубашку, которая была на ней, на свои руки, бессильно лежавшие поверх покрывала, и подумала, уж не послал ли ее дорогой па, в конце концов, в школу. Но, увидев в углу свои чемоданы со следами морской соли, она вспомнила последние события.

Все, что оставалось от ее прошлого, лежало теперь в этих чемоданах. За исключением одного. Ребенка. Она провела руками по не вызывавшей сомнений округлости своего живота, чувствуя его там, словно какого-то паразита, высасывающего из нее жизнь, понимая, что никогда не сможет взглянуть ему в лицо.

– И надо было умереть! – полным страдания голосом выкрикнула она в пустоту комнаты. – Мне следовало умереть за свои грехи.

По лестнице быстро поднялась Элис Шеридан. Она присела на край кровати и обхватила Лилли руками.

– Все хорошо, – говорила она, поглаживая Лилли по спине, как, бывало, утешала своих детей, когда те капризничали. – Теперь вы в безопасности, и я обещаю вам, что все будет хорошо. Мы будем заботиться о вас. Вы можете жить у нас, сколько захотите. Будете для меня как одна из моих дочерей.

Лилли горестно покачала головой.

– Нет, – вновь принялась она плакать, – нет… когда вы узнаете, какая я порочная, вы тоже от меня откажетесь. Вы выкинете меня на улицу точно так же, как это сделала моя собственная семья.

– Дорогое дитя! – потрясенная, воскликнула миссис Шеридан. – Да никуда я вас не выкину. К тому же вы слишком молоды, чтобы успеть стать слишком порочной.

Лилли молча смотрела на Элис. Перед нею была стройная женщина с гладким лицом, просто одетая, с огрубевшими от работы руками. Карие глаза Элис Шеридан были полны доброты.

Она взбила подушку и уложила Лилли обратно в постель.

А та не сомкнула глаз всю ночь. Единственное, что знали о ней Шериданы, было ее имя да то, что она направлялась к родственнице в Новую Англию. Она могла придумать любую историю, и они поверили бы ей. Лилли до утра изобретала версию своего прошлого, выслушав которую Шериданы не прогнали бы ее из своего такого покойного маленького рая.

Когда наутро миссис Шеридан вошла в ее комнату с завтраком на подносе, Лилли смиренно проговорила:

– Я не могу заплатить вам за всю вашу доброту и должна объяснить почему.

Миссис Шеридан села, как обычно, на край кровати, готовая услышать объяснение своей гостьи.

– Видите ли, миссис Шеридан, я рано вышла замуж. Мне было всего семнадцать. Он был солдатом королевской армии, ненамного старше меня, красивым, добрым и нежным.

Она поколебалась, всем своим видом показывая, что ей было больно даже говорить о нем, и печально продолжала:

– Мы очень любили друг друга, но мой отец имел высокий титул, был богат, владел крупными имениями и большими домами, а у моего молодого капитана за душой не было ни гроша. Отец заявил, что не даст разрешения на такой неравный брак. Но, миссис Шеридан, для любви нет преград. Теперь я знаю, что поступила неправильно, я уехала из дому и вышла замуж. Теперь я знаю, что поступила неправильно, но мы были так счастливы… И когда однажды я поняла… когда я поняла, что у меня будет ребенок, я решила, что моя семья обрадуется этому так же, как и мы, и снова примет нас в свое лоно. Но когда месяцем позже мой молодой муж погиб, став жертвой несчастного случая, они даже не пришли на его похороны.

Она жалостно взглянула на Элис Шеридан.

– Они наотрез отказались от меня и от моего ребенка. После мужа у меня ничего не осталось, всего лишь небольшая сумма денег да вот эти два чемодана с одеждой. И нет у меня в Новой Англии никакой родственницы. Это все моя выдумка. Вот почему я и плыла одна, без компаньонки, на этом дряхлом грузовом пароходе. Я направлялась в Америку, как и прочие ирландские эмигранты, надеясь найти лучшую жизнь в новом мире.

Лилли подняла голову.