Огромная волна блаженства быстро накрыла ее, закружив в вихре страсти, поднимая к самому солнцу и опуская на самое дно, Изабель содрогалась, мучимая сладкими горячими спазмами, крича от испытываемого удовольствия. Мощного. Пугающего. Она затряслась бы от страха, но девушку успокаивали руки Ричарда на ее теле, его губы на ее коже, его аромат в ее ноздрях. Она с Ричардом, а значит, ей нечего бояться, и Изабель унеслась за пределы досягаемого, гонимая неимоверно сладостным ураганом, с легкостью подхватывающим ее содрогающееся тело.

Уже сейчас, может быть, его семя дает всходы внутри ее.

Расслабившись, Изабель упала на грудь Ричарда, и он осторожно обнял ее за спину. Его прикосновения успокаивали, расслабляли, призывали вернуться обратно на землю. Она слезла с него, и в воздухе разлился их общий аромат, в котором смешались ее страсть и его удовольствие. Он нежно поцеловал ее, и они, улыбаясь, упали на кровать, все еще сжимая друг друга в объятиях.

Она определенно познала неземное блаженство в его руках.

Изабель усмехнулась и вздохнула, глубже зарываясь в его объятия, обвивая его руками и ногами.

– А ты нашла способ насладиться своим долгом, я думаю, – сказал Ричард, поглаживая ее волосы.

Долг. Да, выполнять его оказалось приятно. Его долг – дать ей ребенка, и, возможно, это произошло именно сегодня.

Сегодня, подумала она, нахмурившись. Каждый раз, как он изливал в нее свое семя, она на день приближалась к тому моменту, когда потеряет его. Она не могла изменить этого. От нее не зависело ничего. Ричард был непревзойденным любовником, своими действиями он буквально сводил ее с ума, поднимал на вершины блаженства, и Изабель была ему безмерно благодарна за это.

Интересно, Бертрада чувствовала в его объятиях то же самое?

Эта мысль терзала ее мозг, вгрызаясь в мысли. Сейчас, лежа на своей постели, Изабель совсем не хотелось думать о Бертраде, и все же эта женщина всегда стояла между ними. Всегда.

Интересно, а Ричард думает о своей любимой, когда лежит в постели с женой?

Ричард почувствовал перемену в настроении своей жены и повернулся к ней.

– Я слишком утомил тебя, Изабель? – спросил он, поглаживая одной рукой ее волосы. Вторая его ладонь покоилась на ее бедре. – Моя страсть… нет, – он резко сел на постели, – давай называть вещи своими именами. Похоть переполняет все мое существо. Она начинает управлять мной, хотя я должен держать ее под контролем.

Изабель села рядом с ним, обеспокоенно глядя на него. Ее волосы густым каскадом спускались вниз по спине, угольно-черные на нежно-белом фоне. Изабель вся была нежной, светлой, хрупкой. Он не должен был брать ее так грубо.

Нужно рассказать ей все, чтобы она знала, за кого вышла замуж на самом деле, с кем связала свою жизнь. Он уже рассказал ей о Бертраде, настало время поведать и о самом черном своем грехе, подтверждением которого и была его связь с женой Хенли.

Ему не хотелось говорить о том, что он прятал от людских глаз, и особенно от глаз Изабель. Он не хотел терять ее. А признавшись в своем грехе, он потеряет ее навсегда. Но время, когда можно было скрывать свои преступления, прошло. Если вообще в жизни честного мужчины может быть такое время. Он не будет больше молчать. Не будет ничего скрывать от своей жены.

– Ты должна знать об этом, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. Он хотел видеть ее в тот момент, когда она отвернется от него в отвращении.

– О чем? Я не понимаю, что ты имеешь в виду, – пожала плечами Изабель, откидывая назад свои густые тяжелые волосы.

Неужели она не понимает, как его возбуждает один ее лишь вид, даже сейчас, когда он только что отдал ей свое семя?

Они так давно знакомы, и все же она совсем его не знает.

– Тогда слушай меня, Изабель. Ты должна знать правду. – Он поднялся с постели и подошел к окну. Подальше от нее, подальше от искушения. – Я великий грешник.

– Как и каждый из нас, – быстро сказала она.

– Не в такой степени, как я, – возразил он. – Ты уже знаешь о Бертраде.

Он видел, как она вся напряглась и задрала подбородок, готовясь терпеть нападки на свою гордость.

Никогда он не видел ее такой.

Она, обнаженная, сидела на его постели, готовясь слушать о другой женщине. Его восхитила ее сила, и он внезапно почувствовал гордость за Изабель. Такой женой мог бы гордиться каждый мужчина, а он не хотел ее. Нет, это не совсем так. Он хотел обладать ею, сделать своей, и в этом и есть его самый черный, самый ужасный грех.

– Но речь не о Бертраде, – сказал он, глядя на небо. День был пасмурный, громоздкие, напитанные влагой облака сплошь покрывали серое небо. Деревья кутались в густой туман, птичьего пения не было слышно. Темный и тяжелый день специально для такого ужасного признания. – Речь обо мне. Я погряз во грехе. И имя ему – похоть.

– Я вижу, ты считаешь, что сделал ужасное признание, Ричард, – проговорила она, набрасывая на плечи меховое покрывало. – Я оскорблю тебя, если скажу, что все мы, Божьи создания, похотливы?

– Не так, как я. – Он снова повернулся к ней. – Я постоянно жажду плотского удовлетворения. И каждый раз похоть берет надо мной верх. Разве мои отношения с Бертрадой не прямое тому доказательство? Разве стал бы я брать жену своего лорда, если бы не был настолько грешен? Если бы мой грех не руководил мной?

В голове Изабель зароились сотни мыслей, и ей показалось, что она сойдет с ума, если немедленно не приведет их в порядок. Во-первых, и это самое главное, Ричард не чувствует какой-то особой привязанности к Бертраде. Он говорит о близости с ней как об очередном поражении в битве с похотью, а не как о желанном единении тел. При этой мысли с души Изабель упал тяжелый груз, и она почувствовала невообразимое облегчение, облегчение и радость.

Он не любит Бертраду! Да, это самое главное.

Во-вторых, Ричард боролся со своей похотью и… проиграл. Или так он говорит. Что касается ее, она этого не замечала.

– Похоть берет над тобой верх? – повторила она, подходя к нему. – И так каждый день?

– Каждый час. Каждую минуту.

– Но, если это действительно так, ты должен был бы переспать с каждой женщиной в Молтоне. Почему ж я осталась не у дел?

Ричард неохотно отвернулся от нее и уставился на темное небо за окном.

– Сейчас не время шутить, Изабель. Я раскрыл тебе свою душу, поведал о самом большом своем несчастье.

– Я не шучу. – Он был высоким, широкоплечим и очень… несчастным. Кто сделал его таким? Кто мог внушить ему это? Ричард всегда серьезно относился к своему долгу, держался с достоинством, но это… он, наверное, переутомился. – Я только не понимаю, как ты можешь бороться со своей похотью и проигрывать в этой борьбе, если ты не уложил в постель сотни две девушек. Как такое возможно?

Она шутила, но внутри сердце ее разрывалось на части: она не могла видеть Ричарда таким несчастным. Конечно же, он больше страдает от греха гордыни, потому что думает, что он один на всем белом свете так страдает от собственной похоти.

– Ни одна женщина не может чувствовать себя защищенной от моих желаний, – сказал он. – Неужели у тебя на памяти недостаточно тому доказательств? Я думаю иначе.

– Ты говоришь о настоящем? О сегодняшнем дне? Но разве заниматься любовью с собственной женой – это грех?

– А как же наш поцелуй?

– Ты о том единственном поцелуе? Там, в конюшне, в тот теплый день в Молтоне? Я хорошо его помню, и я рада, что ты тоже помнишь это, хотя, судя по твоим словам, у тебя было столько более похотливых моментов в жизни, что этот целомудренный поцелуй мог бы и затеряться в них.

– Нельзя шутить такими вещами. – Он строго взглянул на нее.

– Как я уже сказала, тебе очень подходит слово «мрачный», – улыбнулась она.

Он не любит Бертраду.

– А как же наш поцелуй? – спросила она, заставляя его смотреть на себя. – Единственный поцелуй…

– Поцелуй страсти, – закончил он.

– Да, поцелуй страсти, – согласилась она, усмехнувшись. – Но не прелюбодеяния. И именно ты оттолкнул меня. Я, возможно, была готова зайти намного дальше простого поцелуя, так мною овладела… похоть? Нет, это не могла быть похоть. Только ты один страдаешь сейчас так жестоко.