– Остановись, Ричард, – скомандовал он, и голос его вполне соответствовал тучной фигуре. – Теперь Адам – мой вассал. Он такой же свободный человек, как и ты, и волен приносить присягу кому захочет. Ты потерял власть над ним, когда выгнал его из своих владений.

Уильям и Роланд вышли вперед и встали плечом к плечу с Ричардом, в любую минуту готовые пустить в ход свои мечи. Никогда прежде никто не стоял с ним рядом, он всегда был один. Как хорошо, когда рядом есть люди, которым доверяешь, а они безоговорочно доверяют тебе.

– Этот человек нанес оскорбление моей жене. Ему нет места в стенах Дорни.

Хенли улыбнулся. Его улыбка была резкой и угрожающей: за год, что Ричард провел в монастыре, он потерял передний зуб.

– Возможно, ты принял все слишком близко к сердцу, Ричард. За тобой всегда водилась эта черта. Адам поклялся мне в верности. Теперь он мой человек.

Он говорил так, словно пытался пристыдить Ричарда. Так ругают и учат вести себя по-мужски маленького мальчика, который плачет оттого, что разбил коленку. Именно так общался с окружающими лорд Хенли, и Ричард хорошо это помнил. Но за год, проведенный в стенах монастыря, он кое-чему научился, в том числе выдержке, самодисциплине, а также умению осознавать ту опасность, которую несут в себе поспешно сделанные обвинения или ложное чувство вины. Но теперь его не заставишь слушаться из-за чувства собственной вины, как это было однажды.

Хенли продолжал:

– Ты не умеешь прощать? Или ты стремишься вынуть щепку из его глаза, не замечая бревна в своем собственном?

Все вернулось. Он целый год скрывался, неустанно молясь и раскаиваясь, но все, что он пытался забыть, опять встало у него перед глазами в ярком дневном свете. С этой секунды нет смысла скрываться, хотя ему даже сейчас хочется закрыть голову руками и сжаться в комочек.

Ричард чувствовал, как эти слова вытягивают из него душу. Слова проклятия и ясные блестящие осуждающие глаза.

Хенли знает.

Он знает все.

То, что произошло между ним и Бертрадой, открылось во всем своем отвратительном, пошлом и уродливом виде, и все, кто находится во дворе, стали тому свидетелями. В сердце Ричарда забурлило чувство стыда, переплетаясь с тяжестью лежащей на нем вины. Он чувствовал то же, что и год назад, как будто его пребывание в монастыре было всего лишь сном. Даже сидящий на лошади Адам смотрел на него с улыбкой, как будто знал о позорном клейме, которое Ричард носил на себе.

Теперь все отвернутся от него, кончится его нежданная дружба с двумя хорошими и благочестивыми людьми, стоящими рядом с ним сейчас. Его выбросят из своей жизни, как вырывают из земли никому не нужный сорняк. Так и должно быть. Они не должны связывать свою жизнь с ним – с человеком, который пал так низко.

В этот момент во двор вбежала Изабель. Дикая, импульсивная Изабель, которая должна бы держаться подальше от всей этой грязи, от раненой мужской гордости и плотского греха. Но она бежала прямо к нему с точностью и целеустремленностью ястреба, преследующего свою добычу. В ее огромных ясных глазах горели нескрываемый гнев и ярость.

Ей было все равно, о чем все подумают. Хенли злорадствовал. Она ясно видела это, и в ее памяти мгновенно всплыло то время, когда подобное выражение не сходило с его лица: когда он имел дело с юношей или девицей младше и слабее себя. Он был заносчивым, напыщенным и высокомерным человеком, и Изабель радовалась, что ей не приходилось иметь с ним дел. Все обитатели Молтона, едва завидев его грозную тень, чувствовали, как по спине бежит неприятный холодок, и дрожали от страха.

Ричард испытал на себе взрывной характер Хенли, как никто другой, потому что довольно долго лорд Молтона держал его при себе, оказывая ему покровительство. Никому не удавалось мирно прожить бок о бок с Хенли долгое время. И то, что сейчас он притащил в Дорни Адама, чтобы показать тем самым Ричарду, что не он решает, кого пускать в Дорни, а кого – нет, говорило отнюдь не о его хороших качествах.

А с какой злорадной улыбкой сидит на лошади Адам! Эта улыбка исказила его лицо, не оставив на нем ни одной красивой черты. Он подлец, это видно по его глазам.

Она помчалась к ним, на ходу замечая все: молчаливую поддержку Уильяма, Роланда и Гилберта, немой гнев и отчаяние Ричарда. Да, отчаяние, ибо теперь, зная о Бертраде, она понимала, как он страдал, видя перед собой Хенли. Он страдал от того, чему большинство людей не придает значения: он страдал от своей честности. Ричард стоял перед человеком, которого предал, и Изабель почти чувствовала болезненные уколы совести, которые, без сомнения, истязали душу Ричарда.

В этот момент он посмотрел на нее своими глубокими темно-синими глазами, отчего ее гнев увеличился в сто раз, он стал больше ее самой, больше всей земли, даже больше солнца, потому что она поняла то, что было в этих глазах: Ричард думает, что она встанет на сторону его врагов, что она присоединится к тем, кто нападает на него в его собственном дворе. Он думает, что она встанет на сторону Хенли, будет против него. Глупый человек! На свете нет мужчины, который знал бы женский характер хуже, чем Ричард! Неужели он не понимает, что она будет на его стороне, даже если ей вовсе не хочется находиться рядом с ним? Как плохо он ее знает. Он не знает ее вообще.

– Добро пожаловать, лорд Хенли, – произнесла она. Слова ее были доброжелательными, а вот голос – нет. – Добро пожаловать в Дорни. Спешивайтесь, отдохните. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили еду.

Хенли посмотрел на нее, как смотрел на каждого, кто был ниже его. Его взгляд был задумчивым и немного презрительным.

– Спасибо, Изабель. Я вижу, теперь ты леди Дорни, это правда.

– Разумеется, – ответила она. Она не станет играть с ним в его витиеватые словесные игры, которые могут привести к обману и вконец запутать. – Я думаю, что это вам прекрасно известно.

– Да, известно, – улыбнулся он. На месте недостающего зуба чернела дыра, которую не могли прикрыть губы. Изабель зло порадовалась этому обстоятельству, и ее нисколько не волновало, что он может прочитать ее мысли по глазам. – Я не знал, выйдет ли из тебя хорошая хозяйка большого имения. Ты всегда казалась мне чрезмерно мечтательной. Но Бертрада уверяла меня, что, когда придет время, ты вспомнишь уроки, преподнесенные тебе в Молтоне. По-видимому, она оказалась права.

Она чувствовала, как напряжен Ричард: он, как еж, окружил себя защитными иголками, стараясь погасить снедавшее его отчаяние. Она знала, почему он был такой… и прокляла Хенли. Она живо вспомнила Молтон, вспомнила многочисленные, всем ненавистные обеды в его обществе. Она думала, что ее воспоминания были правдой лишь отчасти: она была маленькой девочкой и наверняка многое домысливала и приукрашивала. Но теперь она поняла, что все это было на самом деле. Она не любила Хенли. Он не нравился ей, и ее не заботило, известно ли ему об этом.

– В свое время все мы вспоминаем то, что нам нужно, милорд, но также в свое время многое забываем. – Она зло улыбнулась, наслаждаясь действием на него своих слов. – Как я могла плохо преуспеть в домашних делах, если моей учительницей была леди Бертрада? Или вы думаете, что она ни на что не способна?

Недовольно хмыкнув, Хенли спешился.

– У твоей жены острый язык, Ричард. Ей нужен строгий хозяин. Неужели ты не можешь приструнить ее?

Ричард вздрогнул и сжал руки в кулаки. На его скулах заходили желваки, выдавая его внутреннее напряжение.

– Я вполне доволен тем, что дал мне Бог. Все в Дорни меня устраивает.

– Ну что ж, каждому – свое, – злобно проворчал Хенли.

– И моя жена тоже устраивает меня, – тихо добавил Ричард. Его гнев, казалось, существовал в нем как самостоятельное существо, грозя поглотить в любой момент.

– В Дорни позаботятся о вас, лорд Хенли, пока вы наш гость, – вставила Изабель.

Она не приняла всерьез слова Ричарда о том, что она устраивает его, потому что знала: это всего лишь часть его словесного поединка с Хенли. Теперь он разговаривал с ними иначе, и это очень радовало. Они больше не дети, которыми он может командовать и управлять. Теперь они лорд и леди и вовсе не обязаны сносить его дурацкие оскорбления. Пусть Ричард тоже поймет это и оставит наконец свой гнев. Неужели он не видит, как это радует Хенли?