Наверное, в такой прекрасный день приятно умирать. Стоя на тюремной повозке, с грохотом катившейся по лондонским улицам, Саймон Вудли с трудом удерживал равновесие. Ослепительно синее небо, по которому медленно плыли белые пушистые облака, нависало над головой, и Саймон равнодушно думал о том, что лондонским жителям редко удается насладиться подобным, необычайно ярким, летним днем. На протяжении нескольких месяцев он вообще не видел неба, пока томился в тюрьме Ньюгейт. Теперь, похоже, этот синий купол будет последним, что он увидит в своей жизни.

Саймон в сотый раз попытался ослабить веревки, стягивавшие его руки за спиной, и в сотый раз убедился, что все бесполезно. Увы, никто не собирается отпускать его на свободу: нет, только не его! Он всего-навсего лишь странствующий актер, комедиант, которого увидели у тела уважаемого купца из Кентербери с окровавленным ножом в руке. Суд был скорым, приговор суровым: смертная казнь через повешение. Саймон поморщился и с трудом проглотил подступивший к горлу комок. Прежде, да и сейчас, он редко думал о смерти – часто ли думают о смерти люди в двадцать восемь лет? Конечно, хотелось бы прожить еще несколько лет, чтобы сыграть любимых шекспировских героев: Просперо и Макбета, а может, даже короля Лира – роли, недоступные ему сейчас в силу возраста. Приятели Саймона полагали, что он встретит смерть от рук какого-нибудь ревнивого мужа, но чтобы вот так… А, хватит об этом! Может, он и терял от любви голову, но зато повеселился на славу. Жаль только, что это случалось не часто.

Когда процессия приблизилась к Тайберну, на Оксфорд-стрит было уже не протолкнуться. За повозкой, на которой стоял Саймон, двигались другие тюремные кареты с приговоренными. Никто этому не удивлялся, ведь публичные казни устраивались в Лондоне только восемь раз в году, и такой повод для семейного праздника никто не желал пропустить.

Стараясь внешне выглядеть спокойным, Саймон попытался придать своему лицу выражение холодного безразличия и, расслабившись, стал рассматривать толпы зевак, стоявших по обе стороны улицы. Похоже, казнь соберет куда больше зрителей, нежели его появление на сцене. Кого тут только нет! Мальчишки, просто прохожие, почтенные торговцы и бездомные бродяги – все они пришли, чтобы увидеть, как будут казнить жестокого убийцу – Саймона Вудли. Несмотря на то, что за свою недолгую жизнь ему и пришлось много грешить, он был уверен в одном: подобного наказания он не заслужил.

И вдруг посреди воющей, улюлюкающей, орущей толпы зевак, тесно сомкнувшейся вокруг повозки, Саймон увидел женщину. Она явно шла куда-то по своим делам, с трудом протискиваясь между людей, и ей не было дела до того, что происходило вокруг. Встреться с ней Саймон в другой ситуации на улице, она в своем простом платье из зеленоватой ткани с кружевным лифом и белоснежной сорочкой ни за что не привлекла бы его внимания; он разве только отметил бы про себя ее молодость. Во всем ее облике не было ничего особенного, кроме одного – она единственная на улице не смотрела на приговоренного к смерти человека.

«Оглянись! Посмотри на меня!» – мысленно обратился к ней Саймон, призвав на помощь всю свою волю и все обаяние, как делал это сотни раз, глядя на зрителей сквозь огни рампы. Умение держать людей, пришедших на спектакль, в напряжении, способность подчинять себе их эмоции, заставляя плакать или смеяться, всегда казались ему настоящим колдовством. Именно в эту минуту, когда его повозка приближалась к эшафоту, Саймону страстно захотелось увидеть вновь проявление своей власти над чужой волей, захотелось увидеть лицо незнакомки, чтобы это осталось для него последним воспоминанием, когда петля захлестнется на его шее.

Внезапно повозка резко остановилась и Саймон потерял равновесие. Не в силах удержаться из-за связанных за спиной рук, он резко качнулся и упал на колени.

– Эй, ты что это задумал? – тут же послышался грубый голос стража. В ту же секунду сильная рука ухватила приговоренного под локоть и рывком поставила на ноги.

– От нас не убежишь, даже не пытайся! Подожди еще немного.

Саймон понимал, что ему нельзя смотреть вперед, понимал, что если он увидит виселицу, силы оставят его. Но вдруг рука стражника грубо вздернула его. Он выпрямился и увидел все. Эшафот возвышался над многотысячной толпой, к нему вели высокие крутые ступени. На нем, словно упираясь в небо, стояла виселица, и с перекладины свисала неновая веревка с причудливо завязанным узлом – это для него. Понимание того, что его жизнь заканчивается, ошеломило Саймона. Все его хладнокровие, все спокойствие, вся уверенность в том, что удастся умереть и не проявить при этом признаков страха, улетучились в одно мгновение. И в ту же секунду незнакомка в зеленом платье посмотрела в сторону повозки…

Ее лицо казалось подобным сказочному цветку. Тонкие благородные черты, очаровательный овал в обрамлении вьющихся локонов и синие бездонные глаза вызывали в памяти образы античных нимф или женщин, которых изображали на своих камеях древние греки. Юная незнакомка казалась чем-то взволнованной, ее слегка полураскрытые губы подрагивали. Впрочем, выглядела она не более взволнованной, чем все те, кто в этой толпе увидел осужденного, хладнокровного убийцу, который вскоре предстанет перед своим Творцом. Но, видит Бог, Саймон меньше всего на свете желал, чтобы эта женщина запомнила его таким.

И тогда он встал. И выпрямился. Это было чертовски тяжело – в нескольких сотнях метров от виселицы не думать о предстоящем восхождении на эшафот и о маленьком шаге, отделяющем от вечности. Толпа улюлюкала, предвкушая этот момент, не желая думать ни о чем другом, кроме желанного зрелища. С трудом, но Саймон встал в полный рост, широко расставил ноги, чтобы не терять равновесия, расправил плечи и горделиво вскинул голову, а на губах у него заиграла легкая, едва заметная насмешливо-пренебрежительная улыбка. О Боже! Он смог! Ему почти удалось забыть о предстоящей казни, почти удалось поверить, что он вновь свободен и готов к любым испытаниям. По этой ли причине, а может потому, что странная женщина продолжала смотреть на него широко раскрытыми, сияющими глазами, Саймон сделал то, что только и мог сделать настоящий актер, играя подобную роль: он подмигнул незнакомке.

Бланш Марден не хотела этого видеть. Она, сутулясь, шла по улице, стараясь смотреть прямо перед собой, чтобы взгляд случайно не упал на то, что происходило слева от нее. Все это напоминало какой-то омерзительный спектакль. Казнь через повешение. При мысли об этом ее начинало колотить, а толпа вокруг веселилась, словно все предвкушали, что сейчас произойдет что-то смешное, как будто казнь человека – повод для праздника. И все это время повозка с приговоренным к смерти медленно продвигалась вперед, а человек на ней стоял, гордо расправив плечи, высокий, стройный, равнодушно взирая на суету, царившую вокруг. Бланш знала, что его осудили за убийство, и, возможно, он заслуживал смерти, но даже в этом случае он явно не заслуживал того, чтобы с ним обращались, как с диким зверем, каких иногда показывают в зверинцах.

В эту минуту ей вдруг безумно захотелось оказаться где-нибудь далеко, подальше от этого места. Все, что угодно! Слушать разглагольствования хозяйки, миссис Уиккет, о недостатке нравственности у теперешней молодежи, ярчайшим примером чему служит, очевидно, сама Бланш; подносить ей все эти жуткие снадобья от сердцебиения и спазмов, хотя, по мнению Бланш, миссис Уиккет обладала отменным здоровьем, а ее сердце могло бы служить ей еще сто лет. Но вместо этого она вынуждена тащиться через весь город в лавку аптекаря за каким-то новым снадобьем, о котором слышала миссис Уиккет, и которое, как понимала дочь врача Бланш, не может принести никакой пользы. К сожалению, ее мнение в данном случае никого не интересовало.

Непроизвольно девушка подняла глаза, и сердце замерло у нее в груди. Повозка с приговоренным к смерти внезапно остановилась, окруженная людским морем, и человек, стоявший на ней до этой минуты гордо и независимо, вдруг упал на колени. Их взгляды встретились, и она увидела, что он смотрит на нее! Несмотря на разделявшее их расстояние, Бланш заметила то, чего никак не ожидала: в глазах человека плескался всепоглощающий, животный, леденящий сердце страх. Мысль о том, через что приходится пройти этому несчастному, поразила ее, парализовала волю. Он находился на пороге смерти и осознавал это!