НАСА еще предстояло выяснить, что именно послужило причиной взрыва «Селесты». Задачка была не из простых, поскольку станция разлетелась на мелкие куски. На данный момент их интересовал механизм самоуничтожения, который, по идее, должен был сработать в случае серьезной неполадки. Разумеется, он не был запрограммирован на взрыв вследствие того, что президент Соединенных Штатов нажмет на пусковую кнопку.

Взрыв станции повлек за собой радиоактивное загрязнение атмосферы. Проигравший выборы экс-президент оказался втянутым в нескончаемую тяжбу с НАСА, обвинявшим его в том, что он якобы приказал сдвинуть дату запуска. Высшее руководство НАСА с позором отправили в отставку. А теперь настал черед Баниона расплачиваться по счетам.

Изначально ему был предъявлен целый список обвинений: начиная от призывов к насилию и заканчивая подстрекательством к мятежу, уничтожению объекта федеральной собственности, умышленному убийству, и прочее, и прочее. Некий мистер Ньюберт Фигг семидесяти двух лет от роду, пенсионер, бывший работник апельсиновой плантации из близлежащего городка Оналола, отправился на мыс Канаверал, чтобы поглядеть, «из-за чего весь этот шум», рассказывала потом безутешная вдова. Когда «Селеста» взорвалась, у мистера Фигга случился третий и последний в его жизни сердечный приступ. Американское правительство – ибо именно Американское правительство выступало против Джона Оливера Баниона, – жаждало повесить на него решительно все, включая сердечный приступ. Дело в том, что, сформировав Народную Армию, Банион нарушил общественный порядок, что и стало причиной сердечного приступа бедного мистера Фигга, а затем и его смерти.

Джемм ни секунды не сомневался: ему удастся убедить присяжных в том, что Банион не сговаривался с полумиллионной ратью своих сторонников об умерщвлении не в меру любопытного старичка с многолетней историей болезни сердца.

Более серьезную проблему представлял собой бывший мозговой центр Баниона – доктор Фалопьян и полковник Мерфлетит. Ускользнув от правосудия, они подались в Москву, где были приняты как герои. Коварное русское правительство встретило их с распростертыми объятиями, назначив советниками президента по инопланетным делам. На Баниона (а заодно и на Скраббса) все смотрели как на людей, которым не удалось улизнуть. Таким образом, правительству удалось отвести от себя шквал народного негодования. Оно быстренько инкриминировало Баниону государственную измену и пособничество в совершении особо тяжкого преступления, присовокупив эти обвинения к числу прочих.

Несмотря на то, что их дела были переплетены весьма замысловатым образом, предполагалось, что Скраббса будут судить отдельно. Правительство неоднократно предлагало ему дать показания против Баниона, обещая взамен этого ограничиться обвинением в сговоре, цель которого была относительно невинной – парализовать движение на дорогах, но тот храбро отвергал эти недостойные компромиссы. Ладно, как знаешь, сказало правительство. Тогда тебя тоже будут судить за измену.

Джемм обещал, что на этой стадии процесса начнется самое интересное. А пока ему оставалось очернить репутацию еще двадцати трех космических инженеров, убедив присяжных в том, что они – полные придурки, которым нельзя доверить починить текущий бачок; где уж им справиться с космической станцией стоимостью в двадцать один миллиард долларов.

Итак, Банион сидел на скамье подсудимых, пытаясь изо всех сил сохранять на лице сосредоточенное выражение. Джемм строго-настрого запретил ему чиркать во время процесса в блокноте. Какое-то время это занятие было его единственной отрадой: Банион исписывал страницы всем, что удерживалось в его памяти, перечисляя выученные когда-то на спор имена и даты рождения американских президентов, британских монархов, судей Верховного Суда, семисот одиннадцати выживших после гибели «Титаника», а также генеалогию Иисуса Христа вплоть до царя Давида.

– Мистер Круммекар, – дружелюбно проговорил Джемм, непринужденно опираясь на свидетельскую трибуну. – В тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, обучаясь в технологическом институте Оклахомы, вы входили в состав студенческого братства,[104] верно?

– Протестую.

– Протест поддержан.

– Прошу прощения, ваша честь. Я перефразирую свой вопрос. Мистер Круммекар, вы когда-нибудь принимали участие в «обряде тоги» в братстве Дельта Каппа…

– Протестую.

– Протест поддержан. Мистер Джемм, я уже говорил с вами на эту тему.

– Ваша честь, в такой области, как аэрокосмическая инженерия, даже малейшая халатность может оказаться фатальной. Я просто пытаюсь установить…

– Заканчивайте с этим, господин адвокат.

К тому времени, когда Джемм, наконец, покончил с последним космическим инженером (шла двадцать седьмая неделя процесса), Банион уже не сомневался в том, что присяжные номер шесть, девять и десять готовы хоть сейчас отправить его на электрический стул, и, мало того, они будут обеими руками голосовать за то, чтобы сделать смерть как можно более мучительной. Однако Джемм был по-прежнему вполне доволен собой: ему удалось-таки установить, что одному из космических инженеров прописали антидепрессанты за две недели до запуска «Селесты». В тот же вечер он появился в семи телепередачах и торжественно объявил:

– Один из сотрудников центра управления принимал наркотики. Это правительство надо судить, а не мистера Баниона!

Полтора месяца суд выслушивал показания восемнадцати кардиологов, пытавшихся определить, виновен ли Банион в смерти мистера Фигга. Джемм тоже не терял времени даром. Он нанял пару омерзительных вашингтонских ищеек, которые пронюхали, что во время запуска «Селесты» в бардачке пикапа мистера Фигга лежал номер порнографического журнала «Джаггз». У Джемма на руках были медицинские выкладки: примерная частота пульса семидесятидвухлетнего пациента в момент эрекции, и он был готов предъявить их в любое время. И хотя Банион не считал себя виновным в кончине бедняги Фигга, он искренне надеялся, что Джемму не придется разыгрывать эту карту.

На каком-то этапе разбирательства Банион вдруг понял, что чаще видит Джемма по ящику в своей камере, – с недавних пор ему было позволено смотреть телевизор, – нежели в зале суда. Банион уже не раз намекал доблестному ковбою, что, коль скоро он платит ему четыреста семьдесят пять долларов в час, ему хотелось бы чаще видеть своего адвоката воочию, а не красующимся на голубом экране.

Однажды утром Джемм явился в зал суда с синяками под глазами. Вид у него был весьма измотанный. Банион поинтересовался, не корпел ли он всю ночь над сборниками правовых актов. Не совсем, зевнул Джемм. Он всю ночь не смыкал глаз, чтобы не опоздать на прямой эфир британской телепередачи «С добрым утречком!».

– Вот, значит, как, – сказал Банион. – Моя жизнь висит на волоске, а ты думаешь о том, как произвести впечатление на остолопов, уплетающих овсянку в Манчестере.

Джемм отвечал, что все под контролем – он, дескать, зорок как орел, парящий над горными вершинами, и тут же принялся клевать носом под монотонное бормотание обвинителя, излагавшего подробности исследования миокарда мистера Фигга.

На следующий день Джемм вообще не явился в суд, предоставив право вести перекрестный допрос эксперта-кардиолога одной из своих ассистенток, эффектной рыжей особе. Похоже, внешность этой особы возбуждала похотливые желания в сердце присяжного номер два, ибо всякий раз, когда она бросала взгляд в его сторону, он начинал неловко ерзать на стуле. Джемм отсутствовал еще три дня. Интересно, куда он запропастился? Банион отчаялся получить вразумительный ответ от его ассистентов, которые твердили одно: мистер Джемм «добывает важные улики».

Как-то утром, сидя в зале суда в ожидании, пока все соберутся, Банион прочел в газете, что Джаспер Джемм только что за кругленькую сумму продал одной голливудской кинокомпании авторские права на свою историю. Банион полюбопытствовал, что тот имел в виду под «своей историей». Дозвонившись до Джемма в отель «Беверли-Хиллс», он потребовал, чтобы тот немедленно возвращался назад.