– Есть еще третий вариант, – напомнил Соколовский. – Материал может быть просто объективным: пришел, увидел, рассказал.

Грабовский пренебрежительно фыркнул и слил в стопку остатки водки из графина.

– Какая там еще объективность? – отмахнулся он и выпил. – Ты, может, и постараешься быть объективным, но толку от этого все равно не будет. И сам на гребне не удержишься, непременно примешь какую-либо сторону, а читатель сделает выводы. А ему, читателю, это надо? Ему надо, чтоб ты меня либо превозносил до небес, либо ругал на все корки. Вот тогда ему интересно, даже если он с твоей позицией и не согласен. А объективность твоя никому не нужна, и в самую первую голову – главному редактору. Ему тиражи надо повышать, завлекать читателя, а ты ему подсовываешь свою пресную объективность: с одной стороны, нельзя не признать, с другой стороны, невозможно согласиться… Знаешь, куда он тебя с твоей объективностью пошлет?

– Догадываюсь, – сказал Максим. Хуже всего было то, что Грабовский был прав на все сто. – Приятно, что вы так печетесь о моем читателе. Но должен вам заметить, что больше всего на свете читатель обожает именно, как вы выразились, ругательные статьи. Публика любит скандалы…

– И чудеса! – перебил его Грабовский, энергично воздев к потолку указательный палец. – Чудеса у нас котируются наравне со скандалами. А лучше бы тебе, корреспондент, просто восхититься чудом. Тогда все будут довольны: и читатель, и редактор, и я… Ну, и ты, конечно. Ты себе даже не представляешь, как ты будешь доволен.

– Вполне возможно, – с кислой миной произнес Максим. Он ненавидел такие моменты, ненавидел, когда его пытались купить по дешевке. – Только я, простите, пока не вижу повода для восхищения.

– Поводы будут, – пообещал Грабовский. – Для начала, скажем, десять тысяч таких симпатичненьких, зелененьких поводов… Хватит тебе этого, чтобы начать восхищаться?

Максим вынул из пачки сигарету и с нарочитой неторопливостью закурил. Лицевые мускулы онемели, сведенные гримасой отвращения. Конечно, реклама – двигатель торговли, и ни одна видная фигура в наше время не обходится без пиара, который обеспечивают ей купленные с потрохами профессионалы. Но Максим Соколовский долгие годы вкалывал как проклятый именно для того, чтобы перестать зависеть от подачек сомнительных личностей наподобие вот этого, с позволения сказать, ясновидца. Хорош ясновидец, если пытается купить его, Макса Соколовского, за вшивые десять тысяч! Мысли он читает… Ну, давай, телепат, прочти, что я о тебе думаю!

– Значит, не хватит, – неверно истолковав молчание собеседника, констатировал Грабовский. – А если я предложу двадцать? Ты особенно-то не ломайся, бери, пока дают!

Максим, который уже почти овладел собой, от последнего замечания хозяина пришел в ярость. «Нервы, нервы, – подумал он, стискивая зубами фильтр сигареты и делая глубокую затяжку. – Нет, к черту все, надо брать отпуск. Иначе эти подонки превратят меня в настоящего неврастеника. Это же надо, какая скотина!»

– Борис Григорьевич, – сказал он, сдерживаясь из последних сил, – давайте мы с вами сразу договоримся. Под заведомой ложью я не стану подписываться ни за какие деньги. Таких специалистов в Москве навалом, обратитесь к ним.

– Кому нужны эти щелкоперы? – с полной откровенностью возразил Грабовский. – Только деньги сосут. Кто их читает, кто им верит? Иное дело – ты. У тебя же имя! Авторитет!

– Вот именно, – сказал Максим, – имя. И я не стану рисковать ради того, чтобы срубить немного деньжат.

– Двадцать тысяч – это, по-твоему, немного? – возмутился Грабовский.

– А по-вашему? – хладнокровно парировал Максим.

– Ну, ты хват… Хорошо, пятьдесят.

– По-моему, я вполне ясно выразился: ни за какие деньги.

– Ни за какие?

– Здесь что, эхо? Если вы читали мои статьи, то могли бы заметить, что я бережно отношусь к своей репутации. Ее за деньги не купишь.

Грабовский неожиданно ухмыльнулся и расслабился в кресле, снова откинувшись на спинку и забросив ногу на ногу.

– Ну, во-первых, в наше время купить можно все, в том числе и репутацию, – заявил он. – А во-вторых, чего ты верещишь, как будто я тебе предлагаю накатать панегирик Гитлеру? Неправду он, видите ли, не хочет говорить! Под заведомой ложью имя свое славное ставить не хочет! Ай-яй-яй, какие мы нежные, какие принципиальные! Да кто тебе сказал, что от тебя требуется ложь?

– Ах, не требуется? – восхитился Максим. – Превосходно. Вот когда вы в моем присутствии оживите… то есть, прошу прощения, воскресите покойника, смерть которого засвидетельствует заслуживающий доверия, незаинтересованный медик, тогда я с чистой совестью и со ссылкой на этого медика, которого, кстати, выберу и приведу сам, затрублю во все трубы: да, я был свидетелем чуда! Но и тогда, кстати, я не смогу утверждать, что это чудо именно от Бога, а не от его, гм… оппонента. Так что, как ни крути, обратились вы не по адресу. Увы! Я не специалист по панегирикам. Я, как Лев Николаевич Толстой, – зеркало русской действительности.

– Ишь ты, зеркало…

– Представьте себе. И деньги ваши мне ни к чему. Правду я напишу бесплатно. То есть за гонорар, который мне заплатит редакция.

– Да что там они заплатят! Крохи…

– Курочка по зернышку клюет, – заметил на это Максим. – А если дать курочке сразу мешок этих зернышек, она может и помереть от несварения желудка… Особенно если зернышки… того, с душком.

– Не пойму, чего ты развоевался, – миролюбиво произнес Грабовский. – Правда, неправда, душок… Поверь, я твою позицию уважаю. Она мне даже импонирует. Побольше бы нам таких журналистов, а то все подряд несут заказной бред, читать тошно. Не хочешь брать деньги – не бери, кто тебя заставит? Хотя выглядит это, согласись, довольно странно… Но воля твоя. Чужие принципы надо уважать, если хочешь, чтоб уважали твои. Ты, пресса, неправильно меня понял. Я ведь за что тебе заплатить-то хотел? За то, чтобы ты по чужому заказу грязью меня не обливал, понимаешь? А если ты у нас такой объективный, тебе и карты в руки. Воскрешение хочешь? Будет тебе воскрешение! Подбирай себе врача, который способен живого человека от покойника отличить, и жди. Как только случай подвернется, я тебя сразу же позову. Идет?

– Идет, – сказал Максим.

Его вдруг охватило чувство нереальности происходящего. Заявление Грабовского даже не с чем было сравнить. Обещание на глазах у известного журналиста и в присутствии независимого медицинского эксперта оживить мертвеца само по себе звучало беспрецедентно. Как будто собеседник между делом сообщил, что он – Иисус Христос, инкогнито вернувшийся на грешную землю. Впрочем, в мире ничто не ново; за последние десятилетия только в России с большой помпой начали свою деятельность и с такой же помпой были прихлопнуты не менее пяти лже-Иисусов. Правда, за оживление покойников никто из них все-таки не брался…

– Как это делается, я тебе объясню во время сеанса, – будто прочтя мысли Максима, пообещал Грабовский. – Потому что сейчас, во-первых, уже поздно, мы оба устали, а во-вторых, ты мне все равно не поверишь. Слова – они и есть слова. Я словам и сам не верю, но мне-то проще. Я ведь не то чтобы мысли читаю, а, скажем так, безошибочно улавливаю общий настрой. Вот ты, к примеру, до сих пор волком на меня смотришь, хотя мы, казалось бы, уже обо всем договорились. Обиделся, что ли? Не смеши, пресса! Тоже мне, образец кристальной чистоты – деньги ему брать противно, прямо как тому юмористу… Я ж не взятку тебе предложил, а нормальную оплату труда!

– Давайте оставим деньги в покое, – предложил Максим.

– Да как скажешь… Так вот, настрой у тебя все еще скептический. Тут и провидцем не надо быть, и так видно, что прикидываешь ты сейчас, как это, каким таким манером, я тебя обдурить собираюсь. И есть у тебя еще какая-то задняя мыслишка… Погоди-погоди… Да не напрягайся ты, бесполезно это! От меня, брат, не спрячешься… Ну, что там у тебя? Ага! Амнезия, верно?

– Черт, – сказал Максим. Он действительно был сражен. – Как вы узнали?