Меня привел к нему доктор.

— Вот что, товарищ начальник, случай сомнительный, — сказал доктор. Очень сильное истощение.

Сергей Иванович сидел за письменным столом и писал. У него и тогда уже были седые волосы и орденские колодочки на пиджаке.

Он спросил:

— Почему это ты так истощилась?

— Потому что фашисты морят нас голодом, — сказала я.

— О, да ты грамотная, — сказал он. — Ну, ничего, у нас поправишься.

Он позвал воспитательницу, ее звали тетя Оля, и сказал:

— Эта девочка очень любит пшенную кашу, дайте ей побольше.

Она принесла на подносе миску с кашей. Я сказала:

— Оставьте мне, пожалуйста, немножко каши на потом.

— На какое это потом? — спросил Сергей Иванович. — Ты поешь и сразу ляжешь спать.

— Я не засну, — сказала я, — если не поем перед сном.

— Еще как заснешь, — сказал он. — Заснешь и будешь видеть замечательные сны. А утром придешь сюда и расскажешь мне, что ты видела.

Но утром, когда я хотела исполнить его приказ, тетя Оля сказала:

— Куда же ты пойдешь со сна, растрепанная и немытая. Сначала прибраться надо как следует.

Она провела меня в умывальную, где над длинной белой раковиной бежала из кранов вода, дала мне жесткую губку и велела обтереться с головы до ног. Вода была холодная, как лед. Я сказала:

— Я люблю умываться теплой.

— А где я ее тебе возьму? — спросила тетя Оля.

— Надо нагреть на плите, — сказала я.

— Конечно, — сказала тетя Оля. — Вот сейчас побегу греть. Обожди, в четверг будет баня, тогда получишь теплую воду, как все.

Она расчесала мне волосы, помогла надеть детдомовское платье из жесткой зеленой ткани и построила нас в пары, чтобы идти гулять.

— Я не хочу гулять, — сказала я. — Холодно.

— Подожди весны, — сказала тетя Оля, — тогда будет тепло. А пока зима, конечно, холодно. В саду побегаешь, разогреешься.

Был сильный мороз, и я подумала, что мы все заболеем, но когда поиграла с ребятами в снежки, действительно стало тепло.

Вернувшись с гулянья, мы должны были, по расписанию, учиться. Заниматься с нами пришел Сергей Иванович. Он сказал мне:

— Говорят, ты отказывалась идти гулять и требовала теплой воды для умыванья. Имей в виду, эти номера здесь не пройдут. Тебя и так довели до того, что ты еле дышишь.

— Да, — сказала я, — и учиться мне тоже трудно, потому что я слабенькая.

— Ты такая, как все ребята, — сказал он, — только в тебе убита воля, ты разучилась говорить себе: я должна. Ты должна ужинать один раз, а не два. Должна мыться холодной водой. Должна учиться, чтоб назло фашистам стать грамотной и умной. Должна дышать свежим воздухом. А все остальное насчет слабости и прочего — мы пошлем к черту, ладно? Не обращай внимания на слабость, вот ее и не будет. И ничего ты не слабенькая, я сам видел, как ты миску каши уплела.

Вот так он меня с моей дистрофией сразу взял в оборот. И удивительно — я стала делать все, чего, казалось мне, не могла делать дома, при маме. Даже принимала рыбий жир.

Говоря по правде, делала я это все, чтобы Сергей Иванович меня похвалил. Уж очень мы все его уважали. Маму я, конечно, тоже уважала, но она была привычная, своя, она была все равно что я сама, а от человека чужого, важного, который всем распоряжается, сидя в кабинете за письменным столом, очень бывало приятно услышать похвалу. И к тому же он подкупил меня бабочками.

На стене его кабинета, между двумя книжными шкапчиками, висел ящик со стеклянной крышкой. Под стеклом на булавках сидели разноцветные бабочки. Некоторых я до войны видела на даче, как они летали, махая крылышками, некоторых даже знала по имени — капустница, крапивница, — но по большей части были такие, каких я никогда не видала, в том числе была одна с фиолетовыми глазками на крыльях и один толстый жук с рогами. Я спросила Сергея Ивановича:

— Откуда у вас столько много бабочек?

— Я их наловил, — ответил он. — Всю жизнь ловлю и наловил. Я был меньше тебя, когда начал ловить. А некоторых мне прислали из других стран. Вот эту белую с зеленым отливом, например, мне прислали из Южной Америки. Я тому человеку послал нашу капустницу, а он мне эту красавицу. Ведь красавица, правда?

— Красавица, — повторила я, и мне стало ужасно интересно.

— Будешь пить рыбий жир, — сказал он, — я тебе ее отдам в вечное владение.

— Он противный, — сказала я.

— Зато она-то какова, — сказал он. — А насчет того, что он противный, это опять-таки кажется. Многое нам кажется, а разберешься хорошенько ничего нет страшного, просто померещилось. Побольше соли на кусочек хлеба, закусила — и порядок.

И что вы думаете, он мне эту бабочку действительно подарил, она у меня дома до сих пор цела в коробочке от зубного порошка. И я цела до сих пор — выходили меня в детдоме. А вы бог знает что про нас с ним навыдумывали.

Тут открылась дверь — и вошел Сергей Иванович.

— Что это у вас, товарищи? — спросил ом. — Вечер воспоминаний?

— Да, — сказала Таня, — вспомнила, какая я дохлая к вам в детдом поступила.

— Да уж, — сказал Сергей Иванович. — Привели девчонку с расшатанной волей, на все твердит «не могу», всего боится: холодной воды боится, рыбьего жира боится, арифметики боится, спать на кровати боится, подайте ей плиту. Гулять она слабенькая, заниматься слабенькая, от всего дельного отучена. Доктор твердит: осторожно, истощение. Ну, вернули ей человеческие навыки, укрепили волю, она и потопала дальше по жизни, и вот видите, какая тут сидит — никак опять новое платье, Танюша? Молодчина, тебе к лицу.

1972

В третьем томе собраны произведения «малой прозы» Пановой — ее повести и рассказы разных лет (1949–1972 гг.). Несколько выделяется по объему лишь «Ясный берег», «многонаселенная» повесть, продолжающая по форме сюжетно-композиционные принципы ее первых крупных произведений.

С начала пятидесятых годов Панова все чаще локализует содержание своих повестей и рассказов, сжимая их до истории одного-двух главных действующих лиц («Сережа», «Валя», «Володя», «Мальчик и девочка», «Про Митю и Настю» и др.). На первое место выдвигаются задачи портретно-психологического плана, требующие концентрации жизненного материала и углубления во внутреннюю духовную жизнь отдельного человека, чаще всего ребенка или подростка.

Важное место среди произведений этого плана занимает проза для кино киноповести и кинорассказы, которые требовали от автора особой сжатости повествования. После успешной экранизации нескольких рассказов и повестей («Сережа», «Евдокия», «Вступление») Панова создала ряд произведений, предназначенных одновременно и для воплощения на экране, и для литературного чтения. Таковы ее киноповести «Рабочий поселок» (1964), «Рано утром» (1964), «Саша» (1965), изданные отдельной книгой (Вера Панова. Рано утром. Повести. Л., 1966). Так же читается «Мальчик и девочка» — полнометражный сценарий, развернутый из короткого рассказа.

«В этих повестях, — сообщает Панова в авторском предуведомлении к книге, — описаны некоторые судьбы, встречавшиеся мне в жизни, судьбы трудовых людей. Две повести Вы, читатель, возможно, видели на экране — по ним сделаны фильмы: „Рабочий поселок“ и „Рано утром“. А если не видели, то, читая, сами создадите в своем воображении облики действующих лиц, придадите им те черты и оттенки, какие Вам подскажет Ваш собственный опыт, собственные знакомства, симпатии и антипатии. Лично для меня такое создание всегда было одной из самых привлекательных сторон моих взаимоотношений с читаемой книгой».

Впервые — Звезда. 1949, № 9; отрывки: Сережа // Веч. Ленинград. 1948, 4 апр.; Так начинается самостоятельность // Смена. 1948, 3 нояб.; Нюша // Смена. 1949, № 18; Коростелев и Горельченко // Сов. воин. 1949, № 19; Ясный берег // Огонек. 1949, № 37; Л.: Сов. писатель, 1949.

Первоначальное авторское название повести — «Марьяна»; главной ее героиней должна была стать молодая, овдовевшая в годы войны женщина, которая заново строит семью и овладевает профессией учительницы. О замысле этой повести Панова упомянула в кратком газетном интервью весной 1948 года: «Мне хочется в своей новой повести правдиво рассказать о молодой советской девушке. Героиня повести — учительница, которая делает первые шаги на трудном и благородном поприще воспитания подрастающего поколения» (Панова В. Моя героиня — молодая учительница // Комс. правда. 1948, 3 апр.).