Саня мысленно уже обозревает весь ряд. Бронзовые плиты стоят, как знаки мощной гвардии исконного русского слова. Следующим мог быть Борис Корнилов, автор бессмертной "Песни о встречном", ставшей эмблемой эпохи; положенная на музыку Шостаковичем, она звучала по радио и после того, как имя поэта было вычеркнуто из советской литературы.
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?
Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах звеня,
Страна встает со славою
На встречу дня.
Эх, кудрявая!.. Здесь, по сути, было то же самое, что и у Васильева. И здесь нашелся, чтобы аккуратно привести к плахе, высокий ревнитель. Поэты постарше, забыв о своей молодости, любят судачить о поэтах, которые помоложе. Но как поэты еще любят идти в строю за старшим, более авторитетным товарищем. На секретариате писательского Союза Николай Семенович Тихонов, уже почти классик и будущий председатель Комитета по Ленинским и Государственным премиям, заострял внимание на поведении некоторых молодых поэтов. На высокие должности творческую интеллигенцию назначали не только за выдающиеся профессиональные достижения, но и за выслугу и верность режиму. Но ведь верность каждый понимает по-своему. Или взять квартирный вопрос, который, по Булгакову, испортил москвичей. Вот, скажем, в престижном Доме на набережной, описанном выпускником Литинститута Юрием Трифоновым, медленно, приливами, освобождались квартиры, и всегда надо было успеть под очередную волну зарекомендовать себя и верным, и принципиальным, и решительным. Пресловутый герой советского времени Павлик Морозов отца родного не пожалел, а тут всего-навсего вопросы литературы.
Ах, литинститутские профессора и профессорши, как хорошо вы вымуштровали своих студентов на исторических свидетельствах и цитатах! А может быть, подобные цитаты из классиков сами западают в память? "Богема, которая скатывается к фашиствующей богеме. Сейчас уже на Западе богема исчезла, веселая богема исчезла, она стала носить другое название. Слишком серьезное время, а в отношении такой богемы, как Корнилов, мы долго терпели. Если бы он только пил, если бы он так разлагался. Например, по рукам ходит его контрреволюционное стихотворение... Оно начиналось со смерти Кирова и было связано с высылкой из Ленинграда... людей для очистки города..." Неужели будущий классик не понимал, что говорил? Или строки "Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей" следует воспринимать буквально? Тут Саня вспомнил один литературоведческий термин, принадлежащий Ирине Ивановне Ростовцевой, тоже институтскому профессору, - "прицельная критика". Как целились, как стреляли! Гвоздили. Золотое слово Тихонова не пропало втуне. Борис Корнилов (1907 - 1938, лагерь неизвестен; по устной легенде, посажен на кол во внутреннем дворе Лубянки)...
Как же все они чудовищно, по меркам нынешней престарелой литературы, молоды! Жаль только, не учился Корнилов в Доме Герцена, так что могут быть сложности с его кандидатурой.
Но пустыми межоконные простенки, которые Саня определил под мемориал погубленных поэтов, не останутся. Здесь по праву должна висеть памятная доска с именем Александра Твардовского, преподававшего в Лите. За одного только "Теркина" поместил бы тут ее Саня. "Какая точность и меткость во всем", - сказал о поэме скупой на похвалы Бунин.
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь -
Речь не о том, но все же, все же, все же...
Здесь же - безусловное место для выпускника Лита Юрия Кузнецова. Суровый был дядька. Саня помнит его, как у Блока, пронзительные глаза-прожектора, остановившиеся в движении, взгляд вглубь, вглубь... Иногда после третьего курса "как профнепригодных" выгонял из своего семинара до половины студентов. В стихах - гуру и мудрец. Либералы любили его за глаза называть русским националистом, но тоже признавали. Это тебе не Пригов!
Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком,
Одно уплывает, одно засыхает...
А ветер гудит и тоску нагоняет.
Что вечного нету - что чистого нету.
Пошел я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко...
И поле широко, и небо высоко.
Тут могла быть и памятная доска Осипа Мандельштама, если бы она не висела уже с противоположной стороны усадьбы. Но и сейчас актуален простенький вопрос: а от кого конкретно органы узнали, что Мандельштам накропал непотребный стишок о вожде? Не Надежда же Яковлевна мужа заложила? Ведь читал-то он обычно стихи не каким-нибудь жестким аграновцам или гэпэушникам полегковеснее. Мандельштам дружил с эстетами, с писателями и поэтами, читал, небось, только своим. Если бы узнать первоначальное имя несчастья! Единственное утешение - на том свете все сочтутся. Много бы Саня отдал, чтобы хоть одним глазком взглянуть, как под всепрощающим оком Бога встретятся палачи и жертвы. Какие картины можно было бы нарисовать, какие снять по этим сценариям фильмы!
А может быть, следующий его роман будет называться "Замученные поэты"? Вокруг этой темы у Сани ведь тоже некоторый материал собирается. Здесь, в Лите, все ею дышит.
Все-таки странные фигуры существуют в нашей литературе, думал Саня, подходя к проходной института. Как они бьются друг с другом, как талантливо избавляются от конкурентов с более богатой, нежели у них, практикой, как вовремя умеют сделать прицельный выстрел.
Металлическая калитка была открыта. Богдан, Санин сменщик, тоже студент, подрабатывающий на суточных дежурствах, уже переоделся в гражданское, и готовился сдать смену.
- Что же ты, Саня, опа-аздываешь? - будто недовольно протянул он. - Я жду-жду, чайник вскипятил, уборщицы уже прошли.
- По дежурству все в порядке? - Саня обвел глазами караульное помещение.
Все было привычно на месте: наливной умывальник, в котором грели воду для мытья посуды. Ведро под ним пустое, значит опростано, как обычно, за будкой, на газон. Чайник "Тефаль", полотенце... На столе аппаратура: телефон, три телевизионных экрана, по стенам ящики с лампочками и кнопками. Всем, конечно, понятно, что здесь выведены сигналы с противопожарных датчиков.
Но главное, именно здесь, в маленькой комнатке, сходятся линии от телевизионных камер, расставленных по всему институту. Камеры эти никто никогда не скрывал. Идешь в основном здании по коридору, торчат себе по углам, поблескивая рыбьими выпуклыми глазами, их разве только в туалетах нет. Но к ним быстро привыкли, перестали обращать внимание. Занятные и студенческие, и преподавательские сюжеты возникают иногда на экранах. Идет, допустим, по пустому коридору профессорша и, ощущая себя в полной безопасности, очень неженственным движением начинает поправлять сползшие трусики. Красивая дама, олицетворение добропорядочности и строгости, а такое кривлянье изобразит. То парень девчонку целует под лестницей, а потом, оглянувшись по сторонам - вроде никого нет, тишина, - приступает к более решительным действиям. А если еще звук включить!
Богдан - парень заторможенный. Работает неплохо, но, как и у Сани, его главные мысли витают в области изящной словесности. А известно, что переключаться из творческого регистра в рабочий трудно, слова иногда заклинивает. Поэтому Саня успевает сбросить джинсы в ту длинную паузу, какую, как хороший актер, выдерживает Богдан, прежде чем ответить на вопрос:
- Никаких происшествий не случалось. Только некоторое время назад тревога была. Со стороны Тверского бульвара, из Платоновской комнаты. Я туда сходил, вроде бы все в порядке, датчики целы. Только почему-то на решетке окна краска вся обгорела, будто кто паяльной лампой ее спалил. Примета, что ли, какая? Или действие полтергейста?
