Саня решил, что даже про себя не станет перечислять современных благополучных писателей - как правило, они плохие, добропорядочные и скучные, как писатель Ку-кин. Но ведь тоже писатель с мифом, ему разбили очки во время каких-то националистических разборок. Известен даже исполнитель этой акции. Этот боевой прорусски настроенный грузин то ли сам потом повесился в камере, то ли его повесили. Так и ходит теперь писатель с этим мифом, возникшим из-за разбитого глазного велосипеда.
Рядом с бывшим Камерным театром, который уже много лет, хоть и присвоили ему имя великого Пушкина, театр просто никакой, в смысле самый обыкновенный, стоит еще одно здание, по-своему знаменательное. Это православный храм шестнадцатого века. Именно так значится на охранной доске. Вечером в пятницу и субботу, когда в институте все затихает - студенты разошлись, в аудиториях тишина и лишь где-нибудь на кафедре одинокие ученые под глоток чая с закуской обсуждают какие-нибудь проблемы Серебряного века или эстетику Ортеги, - слышится церковный благовест. Немножко диковато звучит обычный колокол над головой памятника Герцену. С парадного же крыльца Литинститута, чьи белокаменные ступени, по социалистической бесхозяйственности, почти полностью утонули в асфальте, виден и приземистый, сверкающий новеньким золотом купол.
Чем там заведует Иоанн Богослов в высших сферах, посмотреть Сане в специальной литературе было недосуг. Может быть, и не в особенно специальной, ибо и Священное Писание, и богословские сочинения отцов и апостолов церкви - разве все это не литература? Но ведь столько приходилось читать по программе, столько времени уходило, чтобы себя как-то прокормить. Тем не менее Саня знает, что для литинститутского молодняка церковь эта как бы своя. В нее прибегают помолиться, кто верующий, или просто свечку поставить перед экзаменами либо зачетом по латинскому языку и истории древних цивилизаций. Эти предметы для первокурсников самые сложные, как анатомия у медиков.
Поблизости есть еще одна церковь, Большого Вознесения, к русской литературе имеющая самое прямое отношение - там венчался с Гончаровой Пушкин. В ней при советском строе была лаборатория высоких энергий, проводились испытания. Теперь, когда она вновь открылась для верующих, там иногда отпевают институтских профессоров.
Пройдя церковный фасад, Саня выходит на Большую Бронную и бросает взгляд налево. Идти до Большого Вознесения - проходными дворами мимо памятников Шолом-Алейхему, на пересечении Большой и Малой Бронных, и Александру Блоку, на Спиридоньевке, в конце которой, напротив особняка, построенного архитектором Шехтелем для фабриканта Рябушинского, а после революции отданного на житье Горькому, и стоит этот храм, - идти минут семь-десять, но за домами храма не видно. Однако Саня всегда держит его в памяти, когда подходит к институту. И перед мысленным взором возникают лица двух поэтов, преподавателей Литинститута, Юрия Поликарповича Кузнецова и Владимира Дмитриевича Цыбина, какими он запомнил их при отпевании в этом храме.
Саня любит район, в котором расположен Литинститут. Если не бездумно ходить по этим улочкам и переулкам, а все рядом, близко, если смотреть и вспоминать - вот она и история жизни, и история литературы. На старых фотографиях Саня видел в одноэтажном доме, стоящем на углу Малой и Большой Никитских улиц, большой гастроном. Как раз на том месте возле храма Большого Вознесения, где в перестроечное время внедрена приземистая ротонда-гриб, под которой в струях фонтана кукольный Пушкин навеки обречен встречаться с такого же ростика юной Натали, почему-то похожей на Анну Австрийскую в иллюстрациях к "Трем мушкетерам". О новеньком же, но не очень складном памятнике Шолом-Алейхему Саня подумал, нарисовав в своем сознании небольшую колонну с кукольной фигуркой писателя наверху. Конечно, "Мальчик Мотл" - чтение любого культурного детства. Но в прежние времена памятники стремились к монументальности, чуть ли не к заоблачным высотам. Теперь же в мизерности фигурок великих людей как бы сквозит презрительная ухмылка нынешних нуворишей: "Что, борзописцы, не могли заработать себе на безбедную жизнь?"
Почти напротив памятника Шолом-Алейхему два дома, без которых история Москвы не обойдется. Это, во-первых, здание синагоги на Бронной, в котором когда-то размещался Всесоюзный дом народного творчества. Кто здесь творил раньше, а кто позже, Саня пока не разобрался. Единожды он в этом здании был. Как-то летом, как раз в субботу, он дежурил и ходил в булочную, которая была в доме рядом с синагогой, теперь здесь, конечно, никаких хлебов ни с кем преломить нельзя. И в этот момент из синагоги вышел некто и обратился к Сане: "Молодой человек, вы, наверное, знаете, что в субботу евреи не работают, у них шабад, а нам нужно включить электричество, повернуть рубильник..." Саня запросто рубильник повернул, но внутри ничего особенного не рассмотрел. Теперь синагогу, которая побывала Домом народного творчества, перестроили очень тонко - Саня судит по фотографиям, - стилизовав под Стену плача и башни Иерусалима. Все еще, конечно, забрали стеклом.
Другой дом - это Драматический театр на Малой Бронной. Здесь играл знаменитый актер Михоэлс. В Великую отечественную он руководил Антифашистским комитетом советских евреев, ездил в США собирать для обороны деньги. Об этом Саня только слышал. Но кому-то надо держать все в живой памяти. Зато он точно знает, что после войны Михоэлс получил Сталинскую премию за театральные работы, а через два года трагически погиб в Минске в дорожной аварии.
Великий актер и режиссер был, по слухам, привержен возникшей еще в годы первой русской революции идее создания еврейской республики на полуострове Крым, в протекторы которой прочили тогда лейтенанта Шмидта. Идея реанимировалась после смерти Ленина. По так называемой "декларации Калинина" предполагалось переселить на полуостров сто тысяч еврейских семей, или пятую часть российской диаспоры. И вот, забегая вперед паровоза, как у него часто бывало, Маяковский уже пишет бравурный гимн: "Трудом упорным еврей в Крыму Возделывает почву-камень". Сталин, говорят, не хотел отдавать этого места, чтобы не иметь под боком непотопляемый крейсер со слишком импульсивным экипажем, и согласился на субтропический Биробиджан, а позже предложил ООН устроить евреев на земле, обетованной им, по Библии, Господом в Палестине.
Возле театра, если опять напрячь воображение, можно представить целую толпу довольно странного народа. Мужчины, в теплых зимних пальто с воротниками "шалью", и женщины, в основном одетые в котиковые шубы - настоящему щипаному дальневосточному котику износа нет. В таком обличье лет сорок назад московские евреи пришли на встречу с кумиром тех дней, с первым послом вновь возникшего государства Израиль Голдой Меер (Мейерсон). "Наша Голда". Действительно почти наша, родилась на Украине, в Киеве. Эта умственная картина пишется тоже с чужих слов - рассказ кого-то из преподавателей. Сане чужого не надо, но память у него молодая, цепкая, а преподаватели в Лите всегда о многом рассказывают.
Как бы освежившись видением картин, связанных с прошлой жизнью и историей литературы, Саня оказывается напротив почты. Она на первом этаже дома на углу Богословского переулка и Большой Бронной. Сколько отсюда было послано Литинститутом поздравительных телеграмм писателям! А сколько ушло телеграмм менее возвышенных и радостных: утраты часто стучали в двери Лита.
Отправкой и тех и других телеграмм обычно занимается отдел кадров, в помещении которого всегда живет кот или псина. Последнее время здесь проживает собака с литературным именем Муза. Чудесное дворовое животное с цепким и хитрым взглядом. Если Саня дежурит в субботу или в воскресенье, то в его обязанность входит Музу кормить и дважды в день выводить на прогулку. Очень неглупая собака. Обычно телеграммы на почту носит заведующая отделом кадров, так сказать куратор собаки. Саня полагает, это вполне могла бы делать и Муза. Собака-письмоносец. Может быть, даже и писать. А может, она и пишет? "Горячо скорбим утратой..." "Сердечно поздравляем дорогого и всенародно любимого..." "Ваше проникновенное русское слово..." В каких потайных папках хранятся трафареты этих волнующих текстов? Саня, читая нашу прессу, давно заподозрил, что на самом деле никакие телеграммы с поздравлениями и с соболезнованиями не шлются. Просто все тексты давным-давно отредактированы, согласованы и пронумерованы. Первые экземпляры лежат в средствах массовой информации, а вторые - в соответствующих заведениях культуры. И когда необходимо, из институтского отдела кадров звонят туда и сюда, собака Муза лает, скажем, три раза. Это означает, что надо опубликовать текст номер три - поздравление с высоким званием. А номер пять означает трагическую утрату. Вот бы об этом написать рассказик, каждый раз, вспоминая Музу, думает Саня.
