Вместо эпиграфа

Мой дом мне иногда кажется сотканным из красок и света – больше всего коричневого и разных оттенков пурпура. Поток золотистого сияния спускается с красной черепицы на мягкую, пушистую зелень луга, а на кирпичных стенах кое-где поблескивают маленькие желтые пятнышки, которые прорвались сквозь густую листву старой груши. Такое впечатление появляется у меня, когда светит солнце, а озеро перед домом старается отразить голубое небо, но делает это безуспешно и преимущественно бывает темно-зеленым. Конечно, все выглядит иначе в пасмурный день или осенью, ранней весной либо зимой, но для настоящей истории это не имеет особого значения. Ибо ни время года, ни мои собственные впечатления не играют здесь никакой роли.

Мой дом стоит чуть в стороне от других домов в деревне. Совсем рядом начинается огромный лес, который протянулся на четырнадцать километров, за ним находится ближайшая железнодорожная станция. Дом построен на склоне холма, у озера, раскинувшегося на тридцать километров. От дома озеро отделено довольно большой полосой болот, обычно рыжих и мглистых, лишь летом зеленоватых и наполненных гомоном птичьих голосов. Мои владения с двух сторон отгораживает высокий забор из елового штакетника, с третьей – болота и озеро, а с четвертой – канал, ведущий к лесным озерцам. На берегу канала я построил ангар для лодки и яхты, а кроме того, небольшую пристань. Вот… А в конюшне, в стойлах, где когда-то пофыркивали лошади, тихо дремлют две мои машины: вездеход и легковой автомобиль «Шкода», которым обычно пользуется моя жена.

О яхте и двух машинах я вспоминаю в самом начале, так же как намеренно называю свой участок «владениями», чтобы наши критики могли наточить свои перья. Я заметил, что они чувствительны к такого рода «обрамлению» повествования и тут же начинают подозревать автора в том, что он пишет роман для легкого чтения или историю из «высших сфер». Современный роман должен развертываться не на яхте и не на машине, а у пивного ларька, в кабаке, в утомительном хождении со службы к приятелю и обратно домой, где героя ждет ненавидящая его жена и выводок распущенных детей. Яхта, машина, вилла у озера могут быть использованы лишь в сатирическом романе из жизни нуворишей и частного сектора, а ружье на плече имеет право носить только директор какого-нибудь большого завода, которого к тому же скоро должны уволить за злоупотребления.

В яхт-клубе «Якорь», членом которого я являюсь, нет ни одного нувориша – туда входят люди, просто обожающие парусный спорт. Яхты они построили своими руками либо отремонтировали старые посудины. Каждый год многие из них, так же как и я, все свободное время проводят в ангаре: чистят, ремонтируют, подкрашивают свои яхты. Летом на моем озере полно катеров и яхт, но никогда – я сам этому удивляюсь – не встречал я ни на одном из них владельца частного предприятия, нувориша, или кого-то в этом роде. Не видел я там и ни одного литературного критика, а что еще более удивительно – писателя.

В кружке автомобильного клуба, в который я вхожу, также одни инженеры, несколько мастеров, восемь рабочих, пять представителей так называемых свободных профессий и чиновников не очень высокого ранга. А в охотничьем кружке «Вальдшнеп», членом которого я не являюсь, но представители которого охотятся в лесу недалеко от моего дома, – директор МТС, бригадир, четыре слесаря, трое лесничих, два врача, четверо служащих из волостного правления, агроном и несколько милиционеров. Чтобы быть точным, я хочу добавить, что в радиусе сорока километров от моего дома живут лишь два представителя частного бизнеса: пан Богумил Простек, мелкий строительный предприниматель, и пан Станислав Карницкий, владелец небольшой мастерской по ремонту автомобилей. Но у них нет ни яхты, ни виллы у озера. Пан Простек имеет микроавтобус «Жук», которым он подвозит строительные материалы, а Карницкий ездит только на мотоцикле. Я не знаю, что они делают с деньгами. Как-то раз я спросил Простека, почему он не купит себе яхту. Простек посмотрел на меня удивленно. «Что я – ненормальный? Мне вполне хватает и того, что я могу полежать на травке у воды». Поэтому я не понимаю почему яхта, машина, дом у озера должны быть символом богатства, а не приверженности к какому-нибудь стилю или образу жизни? Что касается меня, то десять лет назад я продал четырехкомнатную квартиру в большом городе и на эти деньги купил дом в деревне, после чего у меня еще осталась некоторая сумма на яхту. В доме нет водопровода и канализации. Моя жена, которая работает школьным методистом русского языка и контролирует двенадцать волостей в нашем воеводстве, каждый день ездит по своим служебным делам, и для этого ей нужен автомобиль. Иногда, когда работы слишком много, она не возвращается домой, а ночует у какой-нибудь учительницы. Конечно, приходится мириться с этими неудобствами, но мне их компенсируют близость воды и яхта, а зимой – прекрасный лес, к тому же жена понимает, что здесь я чувствую себя более счастливым, чем в городе. Поэтому мне не совсем ясно, почему литературный критик, который живет в Варшаве в четырех– или пятикомнатной квартире с ванной и центральным отоплением – а цена такой квартиры в два раза превышает стоимость всех моих владений, яхты и автомобилей, – считает, что не он, а я являюсь представителем какого-то современного high life[1].

Я не люблю литературных критиков, что правда, то правда. Но вы меня поймете, когда я скажу, что я профессиональный писатель.

Жизнь моя очень проста. Летом я встаю очень рано и после небольшой прогулки сажусь на несколько часов за письменный стол в кабинете с окном, выходящим на озеро. После обеда я выплываю на яхте или еду за покупками в город на своем старом, купленном у военных, «газике». Зимой я с утра бегу в дровяной сарай, колю дрова, разжигаю печи, потом выношу ведро с помоями и приношу чистую воду из колодца. За работу я сажусь в такие дни позже, но зато дольше гуляю по лесу, больше времени занимает и поездка в город через заносы по заснеженной дороге. Зимой я выезжаю реже, а если необходимо, свой старенький «газик» отдаю жене, поскольку у него передний и задний привод, что позволяет ему преодолевать даже высокие сугробы. Так что мне особо не стоит завидовать, хотя у меня есть дом у озера, две машины и яхта. Но я люблю эту свою жизнь, правда, иногда задумываюсь над тем, не влияет ли на мою психику близость леса и не прав ли мой любимый писатель Эрнст Вихерт[2], когда говорит, что лес отупляет и дурманит, он тот великий волшебник, который расставляет сети и холодными пальцами вынимает из их ячеек человеческие сердца.

И все же я люблю лес, воду, мне нравится беседовать с людьми. Я рад визитам друзей, обожаю свою работу, свою жену, своего сына, дочку. Можно сказать, что иногда я счастлив, но бывают минуты – особенно с утра, когда я вижу почтальона, бредущего через сугробы или подъезжающего к дому с беззаботным бренчанием велосипедного звонка, – мне хочется спрятаться в сарай или куда-нибудь убежать. Меня охватывает какое-то странное чувство, главным образом страх. Я знаю, что это состояние мне следует как-то описать и передать другим, ведь искреннее выражение чувств любого человека иногда может стать свидетельством эпох, но я не могу его выразить просто в форме сухого рассказа, ибо таким образом мне трудно будет правильно воспроизвести направление моих мыслей и чувств.