Чертежник Алексей теперь занимался любовью со своей молодой хозяйкой. Днями она не выходила на улицу. Кормил ее Алексей с кухни, принося еду в котелке. Мария просила, чтобы он взял ее с собой в Харьков, Алексей, естественно, соглашался, а она обещала ему подарить маленького «рус», намекая на зачатие от него. Однажды Алексей поднялся ко мне и попросил спуститься к ним, так как Мария припрятала радиолу «Телефункен». Приемники требовалось сдавать коменданту, а она не сдала и хотела передать нам без наказания. Я впервые видел эту молодую немку с полугодовалым ребенком на руках. У стены стояла ее младшая сестра лет 16–17. Старшая сестра предлагала через Алексея ее мне в сожительницы. Для нас это было дико и неправдоподобно. Я ушел, оставив даже радио».

Между прочим, А.З. Лебединцев восхищается бытовым обслуживанием в тогдашней немецкой армии. Вот он пишет: «Сразу оговорюсь и скажу честно, что по сравнению с немцами и к их зависти мы в морозы имели валенки, шапки-ушанки, полушубки или телогрейки и ватные брюки. А «фрицев» и «гансов» зимы заставали в пилотках, тонких «демисезонных» шинелях и сапогах с шипами. Но зато они всегда имели пакетик «дуста» для борьбы с вшивостью! А мы получили это средство от них только после войны, в счет репараций, и покончили в 1947 году с извечной вшивостью в нашей деревне, принудительно проводя в селах санобработку людей и домашних животных. На фронте мы вели борьбу с насекомыми с помощью «бучила», но они были малоэффективными. Напомнил об этом потому, что не встречал об этом описаний в нашей исторической и художественной литературе. Так из нашей истории мог выпасть целый жизненный «пласт» ее тогдашнего быта. Хотя благодаря нашей медико-санитарной службе нам удалось избежать тифозной эпидемии, как было в годы гражданской войны. Это тоже положительный факт истории».

Меня, надо сказать, этот дуст покоробил.

И я вспоминаю такой случай. Где-то после, пожалуй, второго класса родители отправили меня на лето к дяде в село Златоустовка Криворожского района. У дяди Феодосия огород плавно сходил в низинку, в которой был длинный и мелкий ставок (пруд), за ставком местность поднималась и по хребту возвышенности шла дорога. Теперь я понимаю, что это была идеальная местность для занятия немцами обороны «за обратным скатом». Между огородом и ставком в земле была видна уже заросшая кольцевая выемка. Дядя Феодосий пояснил, что это немецкий окоп под пулемет, а окопы стрелков были чуть выше — немцы их выкопали поперек огорода дяди, и когда их выбили, то дядя стрелковую траншею зарыл. И созрела у меня мысль, что дядя мог в траншее недосмотреть что-нибудь интересное, например, пистолет, и если я откопаю эту траншею, то смогу найти что-то полезное для своего мальчишеского хозяйства. Дядя понял мои намерения, когда я начал просить его указать мне точно, где были окопы, и уверил, что он из окопов все забрал и закопал только дуст. Что такое дуст, я знал, поскольку отец смешивал его с медным купоросом, когда опрыскивал деревья, для меня дуст интереса не представлял, и я отказался от идеи перекопать дяде картошку. Александр Захарович, пишет, что благодаря дусту, этому подарку «цивилизованных немцев», мы, русские, «покончили в 1947 году с извечной вшивостью в нашей деревне», а мой дядя, который в безлесной части Украины использовал кабину немецкого грузовика под туалет, стволы винтовок и колючую проволоку под ограду, немецкие каски под голубиные гнезда, гильзы артвыстрелов для оформления входа в погреб, этот дуст закопал, как только похоронил убитых немцев с их вшами.

Не знаю, может быть, в той деревне, в которой жил Лебединцев, была «извечная вшивость», но я помимо упомянутого села подолгу жил в селе Новониколаевка Новомосковского района и в селе Гуппаловка на границе с Полтавской областью, и до отъезда в Казахстан всю жизнь прожил в частном доме без удобств, построенном отцом в 1948 г. Так вот, в «нашей деревне» я ни разу не видел не только вшей, не только клопов, но я не смог увидеть даже таракана, о котором читал в стишке Чуковского. Первого таракана в своей жизни я увидел на 24-м году своей жизни в общежитии в Казахстане, там же, переселившись в комнату, из которой выселился алкаш, увидел и клопов. Потом, много лет спустя, кто-то из моих детей лежал в больнице и принес оттуда вшей. Я перепугался и предложил жене остричь их наголо, жена покрутила пальцем у виска и несколько вечеров старательно мыла детям голову, вычесывая вшей и давя гнид. И на этом все закончилось.

Возможно, многие цивилизованные и удивятся, но от вшей, клопов и тараканов очень хорошо помогает не дуст, а чистота. А с этим делом у русских было так.

Еще по хроникам XVI века в быту русских крестьян было принято следующее. В субботу женщины обязаны были выстирать белье, вымыть избу, причем полы, лавки и столы отдраить дресвой — аналогом наждачной шкурки. В воскресенье все шли в баню — а в русской бане температура около 100 градусов, а белок, из которого состоит тело вши и ее яиц-гнид, сворачивается при 70, посему в бане у вшей нет шансов выжить. (А дуст гнид не берет.) В безлесной Украине бани тоже были (в Новониколаевке была общая), но при их полном отсутствии еженедельно мылись в корыте, а парились в русской печи — топили ее, выгребали жар, стлали на под соломку и залезали внутрь. Да, в печи париться неудобно, но что поделать, если на баню денег нет, а мыться — это наш варварский русский обычай? Вот в выпущенной в 1915 году издательством И.Д. Сытина «Географии России» даже о Московском промышленном районе, не безлесном, пишется: «Избы в селениях стоят правильной улицей в один или два «порядка», напротив изб или на задах идут амбары, свиные сараи, кладовые, овины; бань мало, больше моются в печах».

Это «цивилизованным» дуст нужен. А русским-то он зачем? Они же некультурные варвары — они мыться привыкли.

У меня есть панегирик немецкой пехотной дивизии, выпущенный издательством «Tornado», в нем о немецкой пехоте написано все: и сколько чего, и кто чем, и кто за что, и откуда куда. Ну, скажем, помимо хлебопекарной роты, в каждой немецкой дивизии был механизированный передвижной мясокомбинат с коптильным цехом и машинами по механизированному изготовлению сосисок. Но в немецкой дивизии и намека не было на то, что обязательно было в советской дивизии, — и намека не было на какой-либо банно-прачечный отряд или отрядик. А зачем он им? Они же «цивилизованные». Зачем им тратить время на мытье и стирку, если они дустом себя посыпали — и готово!

Лебединцев с завистью пишет о том, что «только с вступлением в пределы Западной Европы наши воины смогли убедиться в огромной разнице их и нашего быта». Это так. Но только увидели разницу все по-разному. Мне приходилось читать воспоминания девушки, вывезенной немцами в Германию и работавшей у немецкого культурного крестьянина служанкой. Приехал с фронта в отпуск сын хозяев, утром на кухне мать готовит завтрак, служанка чистит картошку, проснувшийся сын входит на кухню, вынимает член и мочится в кухонную раковину. Девушку возмущало, что он делал это при женщинах, пусть даже одна из них его мать. А нам, получается, нужно восхититься — какая «цивилизация»! Русский бы варвар надевал полушубок, обувал бы валенки, шел бы куда-то на скотный двор в нужник, а у «цивилизованного» немца таких проблем нет — отодвинул в раковине посуду и помочился. Кстати о нужниках — это же тоже варварское русское изобретение.

Один мой товарищ был в Лувре — бывшем дворце королей Франции — и там в зале гобеленов обратил внимание, что гобелены как-то странно, как бы это помягче сказать, пахнут. А гид объяснил, что у французов много веков нужников не было: днем Его Величество и двор оправлялись под окнами дворца, вечерами — по темным уголкам залов, а утром слуги все это добро из дворца убирали. Вот королевские гобелены и пропитались многовековым запахом «цивилизации». Русские изобретали нужники на улице, а они — ночные горшки. Как удобно! Слез с кровати, сделал дело, горшок под кровать и снова спи. «Цивилизация»! А что касается вони, то французы изобрели для этого парфюмерию. Не нравится эта вонь, побрызгайся духами и будешь вонять по-другому.