Куда бы он ни шел, словно из-под земли вырастали перед ним то они, то Жора со своими дурацкими расспросами, как себя чувствует, да как здоровье, давление, температура, не нуждается ли он в чем-нибудь, может, палата не нравится, и тогда он, Жора, попросит, чтобы администрация перевела его в двухместную палату, все же человек необыкновенный, заслуженный, и можно ему создать лучшие условия. Как-никак, отец такого знатного сына… А может быть, папаше не нравятся мероприятия, которые Жора проводит? Так он может придумать какие-нибудь другие развлечения. И вообще, нечего папаше скромничать, пусть скажет, если ему что-либо не так. К его голосу прислушаются вне всякого сомнения.

Как ни крутились они вокруг да около, старик твердил одно и то же, злился, нервничал, требовал, чтобы отстали от него, чтобы дали спокойно отдыхать. Он, мол, уже по горло сыт их ухаживанием, дурачеством и приставанием. И чего они хотят от него? Кажется, он никому не мешает, никого не трогает…

И он не переставал отчаянно отбиваться от тех, кто пытался все время перейти ему дорогу.

Но удивительное дело! Чем больше он от них отбивался, тем больше они приставали к нему, предлагая то свои услуги, то еще что-нибудь. Что происходит – не мог понять, по какой причине эти люди стараются во всем угождать ему, быть ближе к нему?

Это, безусловно, какая-то неприятная игра!

Он забирался в самые отдаленные и безлюдные уголки, но преследователи его всюду находили, не давали побыть с самим собой ни единой минуты. Куда бы он ни уходил, они, как тени, следовали за ним – сумасбродный, болтливый культурник Жора и балерины.

Они ему уже прожужжали уши всякими своими глупыми и ненужными предложениями о палате, о диете.

Старик умолял их не морочить голову. Ему ничего не нужно. Он всем доволен, только недоволен и возмущен их приставанием и дурацкими шуточками. Ничего, ровным счетом ничего ему не нужно, и он у них ничего не просит. Чего ж эти люди к нему пристали, лишают его возможности отдыхать, читать книги, играть в шахматы. Он привык к одиночеству, его утомляют люди. Он третий год рвался в отпуск и наконец-то добился, и на тебе – какое-то наваждение.

К тому же он никак не мог понять их намеков о каком-то сыне, о каком-то директоре театра, о ролях, о службе администратора…

Какие-то странные люди. Дикари, да и только! Тем временем культуртрегер Жора и балерины обивали пороги директора дома отдыха, который вынужден был дать распоряжение перевести знатного старика в одноместную палату, только что освободившуюся.

Когда старик об этом узнал, он поднял невообразимый шум. Кто просил, чтобы его перевели сюда? Ему хорошо живется в палате, где живут еще трое скромнейших, милых людей, с которыми он сдружился, нашел общий язык и не собирается обидеть их – уйти от них в эту пустыню. Он любит хороших людей! К тому же он больной человек, если среди. ночи сердце защемит, не будет даже кому побежать за врачом. Кто это придумал, чтобы он жил один?!

Но дело было сделано. Жора с помощью трех балерин перетащил, когда старик ушел на прогулку, его вещи, койку, матрац, подушки – и дело с концом.

У него в маленькой одиночной палате уже хлопотали Шпак-Ковалик, Дебора Цирульник. Они энергично вытирали пыль, мыли окно, а Ната Церетели возилась с цветами, которых принесли целую кучу.

Жора тоже при этом не сидел сложа руки, он терзал грешную душу тети Зоси, чтобы она выдала для старика лишнюю подушку, коврик. Как же такой влиятельный человек и без коврика!

Тете Зосе как раз нравилось, что этот детина так нежно заботится об удобствах старого человека; нравилось и то, что балерины приводят в порядок его новую палату.

Старик все еще не переставал злиться: зачем ему это перемещение и кто их об этом просил? Если б ему чего-либо надо было, он сам вполне смог бы обратиться к начальству без посторонней помощи.

Но все думали об одном. Видимо, из скромности он так немилосердно ругает их за доброе дело, что они совершили.

Они трудились в поте лица, драя новую обитель странного старика, а в душе злились на него. Вот, мол, сатана. Чего только ради него ни делают, а он еще не доволен, ворчит. Странный человек. Точно характер сынка. Ничем ему не угодишь. Ты стараешься делать ему добро, с ног сбиваешься, а он, черт, за добро платит злостью и возмущением.

Тетя Зося внимательно следила за этим спектаклем-поединком и была на седьмом небе. Это все ей очень нравилось. Она получала истинное удовольствие. Они, эти четверо балбесов, отомщены за заносчивость, высокомерие, корысть. Теперь они пожинают плоды того, что потешались, мягко выражаясь, над старым человеком с первого дня, как он прибыл сюда. Пусть теперь попляшут. Пусть переживают за свою нетактичность, заносчивость. Поделом-им!

И когда они снова пришли к ней, чуть ли не со слезами на глазах, спрашивая, что бы такое еще придумать, чтобы он все же смягчился, простил их, тетя Зося пожала плечами:

– Что ж могу вам посоветовать я, мои дорогие. Слишком много обид нанесли вы человеку в первые дни, и он страшно зол на вас. Слишком много горечи причинили ему своими шпильками и насмешками. Но все же не падайте духом. Мне кажется, что чуть-чуть вы его уже смягчили. Я не думаю, чтобы такие красоточки, как вы, да еще балерины, не смогли сломить одного мужчину. Такого я себе не представляю. Продолжайте с той же настойчивостью обрабатывать его, и он непременно капитулирует, выбросит белый флаг, сдастся на вашу милость. Он даст себя уговорить и выполнит все ваши просьбы. Будь я мужчиной, перед такими, как вы, ей-богу, не устояла бы!

– И вы в этом уверены, тетенька?

– Безусловно! Как же может быть иначе?

– Почему же, тетя Зося, – отозвалась Ната Церетели, – когда Дебора осторожно намекнула старику, попросила поговорить со своим сынком, директором театра, чтобы он выделил для нас роли, относился лучше, повысил ставки, тот на нее посмотрел, как на ненормальную, и отвернулся?

– А Жора ведь совсем немногого просил, – вставила Шпак-Ковалик, – он просил, чтобы только замолвил сыну за него словечко, чтобы назначили его администратором. Старик в ответ сплюнул и не сказал ни слова.

– Что же вы хотели, миленькие мои, – прервала их тетя Зося, – после того, как столько зла причинили человеку и так грубо с ним обошлись, сразу обрести его расположение к себе, симпатию, чтобы он помчался к своему сыну и чтобы тот немедленно дал вам хорошие роли, ставки, категории и носил вас на руках? Ого, какие шустрые! Подождите немного, пока он сменит гнев на милость, ничего не поделаешь! – И, подумав с минутку, продолжала: – Но все это не беда. Мне кажется, что этот человек не принадлежит к категории болтунов-пустозвонов, которые любят сулить златые горы и забывают об этом через час. Кажется, старик принадлежит к тем молчальникам, которые не любят обещать, но сделают все, о чем их просят. Думаю, что все будет в порядке. Вы почти у цели. Продолжайте на него наседать.

Тетя Зося поправила халат, пригладила растрепавшиеся волосы, выбившиеся из-под косынки и, с трудом сдерживая улыбку, которая рвалась на розовые ее губы, добавила:

– Конечно, у вас один выход. Вы в конце концов победите.

– Но ведь он даже не желает с нами разговаривать, – слезно отозвалась Дебора, – он даже не смотрит в нашу сторону.

– Чем больше добра мы пытаемся ему делать, тем больше он злится, – добавила Шпак-Ковалик.

– А Жора, который способен уговорить камень, тоже ничего не может сделать со стариком, – добавила Ната Церетели.

Тетя Зося окинула всех троих пронизывающим взглядом, задумалась и вдруг просияла, что-то вспомнив. Она нагнулась к ним, озираясь по сторонам, и, словно поверяя большую тайну, прошептала:

– Кто-то мне сказал, что послезавтра у старика день рождения. Знаете, человек не более как человек со своими странностями и слабостями, а сердце – не камень. Когда в такой знаменательный день преподносят ему букет роз, тортик или сувенир вроде зажигалки, пепельнички, рубашку или галстук, как бы он ни был черств – становится добрее, ласковее и даже забывает обо всех обидах. Вот у вас и появился подходящий случай оказать ему внимание и помириться…