Виланд был многим обязан Лукиану в самом жанре «Разговоров», излюбленном жанре греческого сатирика. Лукиановский элемент очень силен и в «Истории абдеритов», где широко применяются стилевые приемы этого автора – «сатирический бурлеск и ироническая насмешка».[420] С Лукианом связан, по-видимому, самый замысел этого произведения. Отношение Виланда к миру Древней Греции как к миру, полному противоречий и заслуживающему критики не менее, чем современная Виланду действительность, восходит также к Лукиану. Лукиан высмеял рабовладельческое общество, шедшее к своему концу. Виланд бичевал обреченную гибели Германию феодалов и обывателей, надеясь, что конец ее близок и что скоро восторжествует новое, более совершенное человеческое общество, подготовленное просветителями.

В завершающей роман главе «Ключ к истории абдеритов» Виланд полушутливо рассказал о внезапном и неожиданном для него самого зарождении сюжета этого произведения. Можно было бы увидеть здесь автобиографическое признание, если бы это место не напоминало один из пассажей «Тристрама Шенди» Стерна. «О, Слокенбергий! – начинает Стерн 36 главу III тома, – …скажи мне, Слокенбергий, какой тайный голос и каким тоном (откуда он явился? как прозвучал в твоих ушах? – уверен ли ты, что его слышал?) – впервые тебе крикнул: – Ну же – ну, Слокенбергий! посвяти твою жизнь – пренебреги твоими развлечениями – собери все силы и способности существа твоего – не жалея трудов, сослужи службу человечеству, напиши объемистый фолиант на тему о человеческих носах».[421] Стерн смеялся над ложной ученостью. Виланд пародировал в «Ключе» все более распространявшееся мнение о творчестве как гениальном наитии, целя в эстетические представления «бурных гениев». История замысла романа была не такой простой.

Замысел книги об абдеритах обдумывался долго и тщательно. Об этом свидетельствует композиция романа, представляющая собой систему концентрических кругов: от главы к главе примеры абдеритской глупости становятся все более грандиозными и зловещими.[422] Каждая глава служит ступенью, по которой абдерская республика делает еще один шаг к своему концу. Сперва абдериты потешаются над своим земляком Демокритом, потому что он не похож на них (книга I). Затем картина их невежества расширяется: они отвергают подлинную науку в лице Гиппократа (книга И) и истинное искусство в лице Еврипида (книга III). Подобно «темным людям» Эразма Роттердамского, абдериты противостоят миру гуманизма. Их самодовольная ограниченность выглядит особенно впечатляюще в стенах театра, учреждения, которое было для немцев XVIII в. воплощением идеи единого национального демократического искусства. В театральном эпизоде глупость абдеритов обретает грозную общественную значимость. Описание судебного процесса из-за тени осла (книга IV) и рассказ о лягушках Латоны (книга V) – две широких сатирических панорамы немецкого общества в целом, каким это общество представлялось проницательному взору Виланда.

История конфликта Демокрита с его земляками привлекла внимание Виланда, по крайней мере, за несколько лет до того, как он приступил к работе над романом. Абдеритская тема упоминалась мимоходом в начале поэмы Виланда «Жизнь – сон» («Das Leben – ein Traum», 1771). Две первые книги романа увидели свет в «Немецком Меркурии» за 1774 г., потом были отдельно напечатаны в Веймаре и Бонне. В последующие годы в журнале продолжали публиковаться главы романа, пока в 1781 г. не появилось первое полное его издание, вновь переработанное автором.

В некоторых эпизодах «Истории абдеритов» содержатся намеки на реальные события. Так, театральная тема III книги была связана с попыткой Виланда поставить на сцене известного театра в Мангейме оперу на свой текст «Розамунда» («Rosemunde»); музыку написал композитор Антон Швейцер. Писатель столкнулся при этом с чиновничьей и театральной рутиной, с равнодушием аристократической публики. В письмах этого времени он называет нравы мангеймского театра абдеритскими. Веймарский ученый и литератор К. А. Беттигер вспоминал, что в разговоре с ним Виланд сравнил однажды театр в Мангейме с театром Абдеры. Предпринимались многочисленные попытки установить, кого именно подразумевал Виланд под тем или иным персонажем своего романа. Некоторые предполагаемые прототипы указываются в наших примечаниях. Можно добавить, что в фигуре Салабанды видели пародию на супругу биберахского бургомистра Хиллерна, которая решала городские дела вместо мужа. Мангеймского книгопродавца Кристиана Швана сравнивали с Гриллом и Флапсом, поскольку он подвизался в литературе, и т. д.[423] В этих догадках была доля истины, хотя Виланд едва ли задавался целью высмеять только конкретных лиц. Он не желал, чтобы его роман считали собранием портретов современников. «Вопрос о том, какой немецкий драматический писатель скрывается под именем Гипербола, Флапса и других – это абдеритский вопрос, не достойный ответа», – писал он.[424]

Приведенные выше слова писателя взяты из «Немецкого Меркурия». В I томе журнала за 1776 г. Виланд поместил ответ критикам, которые обвиняли автора «Истории абдеритов» в неуважении отечественных законов и обычаев, в оскорблении почтенных бюргеров. Наиболее известным из выступлений против Виланда было письмо некоего швабского бургомистра, напечатанное в журнале «Немецкий музей» («Das deutsche Museum») в начале того же года. Письмо было примечательно откровенной неприязнью ко всему, что грозит нарушить раз и навсегда заведенный порядок жизни немецкого обывателя. Жалобы автора письма на беспощадность Виланда по отношению к немецкому бюргерству можно было бы принять за искусно составленную пародию, если бы не было известно, что письмо было написано с самыми серьезными намерениями. Литератор И. Г. Шлоссер, приславший письмо в «Немецкий музей», подтвердил против своей воли, что сатира Виланда достигла цели: немецкие филистеры узнали себя в абдеритах. «Нельзя сказать „тут Абдера, там Абдера“, – заявил Виланд в ответе Шлоссеру, – Абдера везде… и все мы в какой-то степени дома в Абдере».[425]

Виланд иронически отмечал, что в его «достопочтенном отечестве» во второй половине просвещенного XVIII в. можно сплошь и рядом натолкнуться на абдеритов и абдериток.[426] На страницах его романа рождались типы, вбиравшие в себя характерные черты эпохи и социальной среды. Это не была еще типизация, свойственная реалистической литературе позднейшего времени, однако форма иносказания, античная «одежда» романа позволяла Виланду создавать образы, современная сущность которых одновременно и подчеркивалась и прикрывалась гротескными и живыми масками абдеритов. Освобожденная от просветительской назидательности, проза Виланда готовила, с одной стороны, основу для будущего немецкого романа на современные темы и – с другой, вела к боевой политической сатире немецких демократов конца XVIII в. (Л. Векрлин, А. Книгге, Г. Ф. Ребман).[427]

Мягкая на первый взгляд насмешка Виланда разила противника без промаха. Даже Веймар, приютивший писателя и ставший для него родным городом, не был избавлен от его сатирических стрел. Духовной ограниченности Виланд не прощал никому. «Глава об абдеритском театре, – писал Вилапд упомянутому К. Швану в сентябре 1778 г., – годится для Берлина и Вены, и для Гамбурга, и для Готы, и даже для Веймара».[428] Отвечая в июле 1776 г. композитору Глюку, обратившемуся к нему с просьбой написать либретто для лирической оперы, Виланд вынужден был отказаться от этого предложения: «Конечно, если бы мне работать подле вас, на ваших глазах, согреваясь у вашего огня, заимствуя ваше могущество над всеми силами музыки! – Но здесь, в Веймаре!».[429] В годы расцвета творчества Гете и Шиллера маленькую столицу Саксен-Веймарского герцогства величали иногда «немецкими Афинами». Заметим, что во второй главе I книги виландовского романа «вторыми Афинами» названа Абдера. Как пишет советский исследователь, Виланд обнаруживал подчас значительную прозорливость.[430]