Ребята слушали, не сводя с него глаз. Особенно Женька. Военная слава Виктора ошеломляла его.

– Виктор, а воевать страшно?

– Наверное, страшно. Не знаю. Когда бой идет, об этом не думаешь.

– Эх, мне бы пушку! Самую большую бы!

– А почему большую? Ловчее под нее прятаться?

– О, я бы не прятался! Я бы им бабахнул как следует. Вот здорово такая бьет, наверно, а?

– А «катюшу» не хочешь?

У Женьки даже дух захватило:

– О! Кабы мне «катюшу» дали – я бы их засыпал! День и ночь палил бы!

А Раиса гордилась. И так важно держалась, будто не Виктор, а она подбила Гудериановы танки, будто не Виктор, а она стояла у зенитного орудия под вражеским огнем.

И когда Груня звала ее на работу, она не упускала случая, чтобы сказать:

– А что ты хозяйничаешь? Что твой отец председатель? Подумаешь! А мой брат Гудериана победил!

Виктор не обманул ребят – пришел к ним на покос. Было очень жарко, всех разморило, сено было душное и тяжелое – долговязая лесная трава. Но когда увидели, что идет к ним Виктор со своими большими граблями, то сразу подбодрились. Ожили, загомонили, как птичий выводок.

– А ну-ка, дай я охапочку наберу!

Виктор размахнулся граблями, чуть не целую скирдушку пригреб к ноге, поднял охапку выше головы и понес… Сразу четверть лужайки опустела.

– Вот так охапочка! – засмеялась Стенька и присела от смеха. – Вот так охапочка!

– Скорей вал заваливайте, – кричала Груня, торопливо работая граблями, – скорей! А то Виктору набирать нечего!

Ребята все сразу со смехом бросились заваливать сено. А Виктор подошел, взмахнул граблями раз, другой, третий – и опять весь вал загреб и понес в скирдушку.

– Скорей! – снова закричала Груня.

И снова, толкаясь и смеясь, торопились заваливать…

Ребятишки раскраснелись, запыхались, волосы у них взмокли от пота, у Ромашки вихор так и торчал кверху – словно его корова со лба лизнула. Но зато сено убрали так быстро, что и сами удивились.

– Во как! Будто ветром подмело!

– А вы, как я погляжу, работать умеете, – сказал Виктор. – Ничего, проворные!

– А то как же! – отозвалась Стенька. – А то разве не умеем!

– Еще и не такие работы делали, – вытирая лицо подолом рубахи, прогудел Ромашка. – Мы весной поле под овес заступами вскапывали… А это что!.. Гулянки!..

– Заступами под овес, – задумчиво повторил Виктор. – Да… Это, пожалуй, не легче, чем нам на фронте…

Карие глаза его вдруг стали ласковыми.

– Ах, ребятишки, – сказал он, – вы еще и не знаете, какие вы большие герои!

Раиса только фыркнула:

– Герои! С граблями да с лопатами!

Виктор посмотрел на нее неодобрительно:

– А ты думаешь, что герои только с винтовками да с пулеметами и бывают?.. Ну, а что ж тот овес – уродился? – спросил Виктор.

– А пойдемте посмотрим! – живо ответила ему Груня. – Поле недалеко!

Женька подскочил:

– Пойдемте! И то, давно на том поле не были!

– А что там смотреть? – лениво сказала Раиса. – Тащиться туда!.. Ну, овес и овес – чего интересного?

– Тебе, конечно, смотреть неинтересно! – сказал Ромашка. – Ты поле не копала, так чего ж тебе на овес смотреть?

– Как это не копала? – задористо начала Раиса, но слегка покраснела и умолкла.

Виктор с удивлением поглядел на нее.

– Немного, – продолжала она, – но все-таки…

– Ну, пойдемте, пойдемте! – закричала Стенька. – А то скоро сено сгребать.

И все нестройной гурьбой пошли на поле.

Овес был недалеко, на бугре за деревней. Еще издали видно было, как блестит и переливается овсяное поле, как идут по полю медленные серебристые волны. А когда подошли ближе, овес встал перед ними густой синеватой стеной, и тяжелые чеканные кисти его, казалось, погромыхивали под ветром.

– Вот это овес! – закричал Женька. – Вот так богатырский овес! Это все потому, что я копал да разные слова приговаривал: «Уродись ты, овес, чтобы ты высокий рос, чтоб ты рос-перерос, выше елок и берез!..» Вот он и вырос!

– Приговаривал! А что ж мы не слышали?

– А я шепотом!

– Вот теперь и лошади сыты будут, – негромко сказал Ромашка.

– А как руки болели тогда, – вспомнил Козлик, – даже плечи не разогнешь!

Виктор задумчиво поглядел на ребят, на каждого отдельно. И спросил как бы про себя:

– Болели?

– О, еще как! – тихо сказала Груня.

– «О, еще как»! – засмеялся Женька. – А все, бывало, не сознавалась!

Груня засмеялась тоже:

– А мне и нельзя сознаваться – я ведь бригадир!

– Ты бригадир? – удивился Виктор. – Как же я до сих пор этого не знал? А ведь я думал, бригадир – Ромашка. Я даже и не спрашивал!

Виктор глядел на Груню и как-то еще не верил. Эта тихая тоненькая девочка несет такую трудную заботу и справляется.

– Но ведь ты же и сама работаешь?

– А как же! Я еще всех больше работать должна. Ведь на бригадира-то все смотрят!

– У вас, значит, и трудовые книжки есть?

– А как же! Конечно, есть. Вот они, со мной. – Груня легонько хлопнула по своему туго набитому карману. – Я их всегда с собой ношу, чтобы тут же, в поле, записывать. А то забуду еще.

– А ну, покажи мне ваши книжки! – Виктор протянул к ней руку. – Покажи, покажи!

Раиса как-то встрепенулась, словно хотела встать между ним и Груней. Но Груня уже отколола булавку, которой был зашпилен карман, и подала Виктору стопочку маленьких учетных книжек:

– Вот. Все здесь!

Виктор не торопясь просмотрел книжки и особенно внимательно просмотрел Раисину книжку, всю перелистал.

Раиса, отвернувшись, молча перебирала пальцами шуршащую овсяную кисть.

Виктор отдал книжки Груне:

– На, убери. Молодец, бригадир!

А потом повернулся к сестре. И никакой ласки, никакой улыбки не было у него в глазах.

– Эх ты, работница! Книжка-то пустая совсем. Хоть бы ты подруг постыдилась.

Раиса не подняла головы, не подняла глаз. Она покраснела до бровей и, закусив губу, резким движением обрывала овсяные зерна.

«Вот тебе! – подумала Груня. – Это тебе за все!»

Но тут же ей стало жалко Раису.

– Вы ее не ругайте, – сказала Груня, – она теперь лучше работает… Она привыкает…

Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в карманы и пошел вперед по узенькой белой дорожке.

– Я бы на ее месте сквозь землю провалилась! – шепнула Груне Стенька. – Прямо сквозь землю провалилась бы!

Ребята в молчании гуськом потянулись за Виктором. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.

Проходили дни, неудержимые, яркие летние дни: солнечные, залитые жарой, полные движения и работы, и тихие, пасмурные, когда отдыхали руки, но осаждали заботы о намокшем сене, о созревающем урожае. А урожай уже стоял у ворот, могучий, веселый и грозный. Хватит ли рук убрать рожь, успеют ли за погоду ухватить яровые, не застигнет ли мороз картошку в поле?

Рук мало, лошадей мало, машин нет – ни жатки, ни веялки.

Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от дум по ночам Грунин отец, однако дела шли своим чередом. Побелела рожь – весь колхоз ушел на жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!

А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие, грабли в руках держать умеют – уберут, насколько сил хватит!

И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки сами складывали. Рано узнали они, как болят руки и плечи после тяжелых охапок, как от граблей больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях… И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и радовались… А иногда и плакали от какой-нибудь беды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустойчивый стог ветром опрокинет, или на пчелу наступит какой-нибудь человек – вот и беда!

А главное – крепко дружили. И ни ссоры, ни драки не вредили этой бесхитростной ребячьей дружбе.

Виктора проводили. Он уехал на девятый день – хотя отпустили его на четырнадцать. Мать плакала, не пускала его: