– А я ей не хороша была, да? – вдруг всхлипнула Аниска, и слёзы закапали на белые поленья.

Отец встал.

– Сходить в лес, сушнику посмотреть, подготовить… – сказал он, встал и засунул за пояс топор. – В то воскресенье лошадь обещали.

– Ну вот, – обиделась мать, – и так тебя по целым неделям не вижу!

А Аниска обрадовалась. Слёзы её сразу высохли.

– И я с тобой, папаня! Ладно?

– Ну, а как же! – отозвался отец.

– Оба чудные, – сказала мать и улыбнулась, покачав головой. – В лес каждый раз будто к празднику идут! Э-эх!

Аниска неподвижно стояла на полянке, озарённой солнцем, среди пышной пёстрой иван-да-марьи.

Деревья, полные солнечного спокойствия, окружали её, и откуда-то из зелёной чащи сыпался разноголосый птичий щебет. Аниска видела, как на белый цветок дикой петрушки вылез и уселся кремовый паучок-бокоход. Сел и сидит неподвижно – попробуй-ка, муха, разгляди врага!

Она слышала, как далеко-далеко стучит дятел по стволу дерева. Она различала сладкий запах пушистой розовой таволги, которая цвела среди кустов. Сердце её понемножку отогревалось, успокаивалось.

– Папаня, ау! – звонко закричала она.

– Э-ге-ге! – ответил ей отцовский голос из лесной гулкой дали.

Отец здесь, рядом. И весь день будет Аниска около него. Как хорошо, как весело, когда отец дома! Пускай только кто-нибудь нынче подразнит её! Пускай Лиза хоть пальцем тронет! Ага! При отце-то она побоится.

Легонько взмахнув густыми космами, Аниска пошла дальше, в лесную страну, – тихую, приветливую, ласковую…

На старой заросшей дороге Аниска увидела ежа. Он хлопотливо бежал ей навстречу.

– Куда ж, дурачок, бежишь прямо под ноги? – спросила Аниска. – А если б это не я была, а какие-нибудь мальчишки?

Ёжик был молодой, иглы у него были светлые, свежие и не острые. Он свернулся в клубок, Аниска легонько перевернула его.

– Ну, ну, не фыркай, я тебе только в лицо посмотрю. У, какой ты смешной! И глаза зажмурил. А нос-то чёрный да мягкий какой, как сливинка! Ну ладно, развёртывайся да иди куда шёл…

Ёжик открыл глазки, посмотрел на Аниску и опять зажмурился.

– Ну ладно, уйду, – сказала Аниска, – а то пролежишь тут, опоздаешь по своим делам…

И пошла дальше.

Муравьи чёрным ручейком текли куда-то, пересекая дорогу. Куда это они? Ага, на калину! А что там, на калине, мёдом намазано, что ли?

– Ты что нашла? – спросил отец, выходя из чащи.

Аниска молча поманила его к себе рукой.

– Гляди-ка… куда это они?

– А вот куда, – сказал отец, приглядевшись, – видишь?

На калиновых листьях, возле самого черешка, Аниска увидела красные бугорки. Вот к этим-то бугоркам и стремились муравьи. Они грызли их со всех сторон жадно и торопливо. На калиновый лист села глупая муха и поползла к этим бугоркам. Но муравьи, приподнявшись на задние лапы, замахали на неё передними и выставили свои свирепые челюсти:

«Не подходи! Загрызём!»

Муха попятилась и улетела в страхе.

– Ой, звери! – прошептала Аниска. – А что, если бы они большие были? Ну, если бы с корову? Вот-то страшны были бы! Ух, и страшны!..

– Страшней медведя были бы, – согласился отец.

К полудню, когда густой зной начал проливаться на лесные полянки, отец и Аниска дошли до ручья. Они уселись на бережку. Отец достал из кармана большой ломоть хлеба с солью, завёрнутый в газету, посмотрел вокруг:

– Кто хлеба хочет? Ну-ка?

– Ты кому – птицам? – засмеялась Аниска.

– Всем, кто попросит, – улыбнулся отец.

Он отломил половину ломтя Аниске. А от своей половины отщипнул мякиш и покрошил на сырую песчаную отмель.

– Может, какие пичужки съедят…

Аниска съела хлеб, запила водой из ручья.

Хорошо! Хорошо жить!.. Речка журчит. Таволгой пахнет. Отец сидит на бугорке, покуривает…

Аниска запела. Голос у неё был низкий и неверный. Если бы девчонки услышали, сейчас же начали бы смеяться. А если отец слышит – ничего. Он смеяться не будет.

В голубой вышине, играя солнечными огоньками, чуть-чуть трепетали тревожные листья осины. Аниска посмотрела на них и вдруг замолкла. Как жалко, что Светланы сейчас нет здесь. Сидели бы у ручейка, лежали бы на траве…

– Папаня, а где эти ронжи водятся? – сдвинув брови, спросила она. – Ведь ты правду сказал, что у нас эти птицы живут? С красными крыльями, а?

– Правду, – ответил отец, – а для чего же человеку неправду говорить?

– А как её найти? Вот я хожу, хожу, всё хочу эту ронжу увидеть…

– Красивая птица, – сказал отец. – Она, где сыро да глухо, от людей подальше своё гнездо вьёт.

– А поймать её можно?

– Нет. Поймать нельзя. Не поддастся. Да и на что её ловить? Пусть в лесу живёт. В неволе она жить не может. Умирает. Тоскует шибко.

– Мне нужно поймать ронжу.

Отец поглядел на Аниску:

– Это на что же тебе?

Аниска опустила глаза.

– Мне Светлане подарить надо. Это я не так тебе тогда сказала. Светлана хорошая. И зубки у неё хорошенькие…

– А говорила, не нужен тебе никто, а? – усмехнулся отец.

– Светлана нужна мне… – еле слышно прошептала Аниска. – Прямо знаешь как… До смерти!

– Эх, Аниска! – удивился отец. – Так чего ж ты? Сходи да помирись с ней. Вот давай лисичек наберём, ну и снесёшь ей гостинец. Ладно?

Вечером Танюшка прибежала к Кате.

– Знаешь, а Косуля всё-таки чудная. Лисичек принесла – целый фартук – и все отдала Тумановым! Вот хочется ей со Светланой дружиться, вот хочется, и всё. И что пристала?

– А Светлана что?

– А Светлана смеётся. Говорит: «То игрушки мои все покидала, а то как собачонка за мной бегает». Говорит: «Я и в Москве всем буду рассказывать…»

Катя сказала задумчиво:

– А когда Аниска за неё капусту полола, что ж она тогда не смеялась?..

Хоть и ленивая у Кати была душа, но тут и она не смолчала.

Давно перестали петь соловьи, и кукушка в лесу примолкла. Наступил богатый июль месяц, с жаркими днями, с ясными зорями, с лесной земляникой и красной смородиной…

На лугах созрели травы. Начался покос. Тётка Прасковья опять позвала ребятишек:

– На Дмитров луг сено ворошить!

Аниска схватилась за грабли, но мать сказала:

– Подожди, подожди. На луг тебе идти не придётся.

Аниска нахмурилась:

– Лиза пойдёт, да?

– Лиза с Николькой будет.

– А я?

– А ты пойдёшь в Корешки. К тёте Анне.

– Что?!

Оказалось, что тётка Анна, материна сестра, наказывала прислать к ней кого-нибудь из девочек – Лизу или Аниску – на время покоса. У них косьбы много, а тётке Анне от маленького Гришутки никуда отойти нельзя. У них в Корешках, на беду, детский сад закрыли – заболел кто-то из ребятишек, там теперь карантин. Так вот, пусть придёт кто-нибудь, поживёт у неё недельку, Лиза или Аниска, пока жаркие дни стоят…

– Вот ты и пойдёшь, – закончила мать, – а то совсем одичала, дома не знаешь, в доме ничего делать не хочешь…

– Только и знает – в лес да в лес, – ввернула Лиза.

Аниска молча глядела на мать. Косые серые глаза её с большими ресницами были похожи на цветы.

Матери стало жаль Аниску, но сделать ничего было нельзя, она уже обещала тётке Анне. А чтобы скрыть слабость сердца, она сказала сурово:

– Ну, что глядишь? Собирайся. Авось не в чужое царство-государство уходишь! Вон они Корешки-то, с горы на гору видно!

– Я не буду из дому убегать, – сказала Аниска, – я боюсь в чужую деревню…

– Авось не съедят.

– Я буду с нашими девчонками… на покосе. Мамка, не посылай меня в Корешки!

Аниска отвернулась.

– Ну вот ещё – теперь слёзы! – сказала мать. – Как будто её из дому гонят. Через неделю опять со своими девчонками будешь, никуда они не денутся. На вот чистый платок, повяжись да и отправляйся. Вон уж и на работу звонят…

Мать с рук на руки отдала Лизе Никольку и поспешно вышла из избы. Глупая какая девка – плачет, будто на век из дому уходит! И не послала бы, да ведь обещано!