---------------------
Об авторе
Рабби Эфраим Ошри, родившийся в Купешоке возле Паневежа в 1914 году, был одним из немногих крупных раввинистических авторитетов, которые выжили в гетто Ковно. Перед тем, как разразилась Вторая мировая война, рабби Ошри учился у наиболее прославленных талмудических мудрецов литовского еврейства ХХ столетия. После войны он участвовал в попытке возродить еврейскую общину в Ковно. Затем он некоторое время жил в Риме, где основал ешиву Меор хагалах для выживших в Холокосте. Когда его книги были опубликованы, в 1983 году, он жил в Нью-Йорке, где занимал кафедру в Бет хамидраш хагадол, одной из старейших и наиболее выдающихся синагог города. Он был президентом организации раввинов, выживших в концентрационных лагерях.
----------------------
Введение
Мир никогда не будет таким, каким он был раньше. Ушли святые общины, праведные евреи - дети и их матери, раввины, библиотеки с тысячами религиозных книг - частью всей миллионной еврейской библиотеки, святые свитки Торы, подсвечники для вечера пятницы и коробочки с ароматическими веществами для вечера субботы. Мир, который ни историк, ни социолог, ни антрополог, ни писатель не способен восстановить - нет даже волоска его, только тень.
Тысячелетний мир, жизнь, охватывавшая целую часть света - Европу, - ушла, исчезла, была разрушена. Читайте книги, объявления о ежегодных собраниях уцелевших, посещайте выставки, которые проводят различные культурные организации, члены которых отправляются в своей памяти назад, в холодные газовые камеры, чтобы вспомнить. Люди возвращаются в большие и маленькие города, где они родились, чтобы вспомнить те моменты, кусочки прошлого. Часть двери, кусочек улицы 1939 года... все, что они могут сказать - "Я часть этого разрушенного мира".
Некоторые находки демонстрируют полноту разрушения. Кто-то находит обгоревшую обложку Талмуда и ставит ее за стекло, рядом с еврейской польской шляпой, которую носил молодой человек, вероятнее всего, погибший в Треблинке.
Мне отвратительны те, кто никогда там не был, но изображает "возвращение" ради личного продвижения или денег. Переживший Холокост поэт послевоенной эпохи Довид Зарицкий выразил свой ужас по этому поводу в 1947 году в поэме "К скорбящим":
"... и потому что я видел, как ты тонешь в слезах скорбящих,
которые многажды хоронят и сопровождают кадиш твоей памяти,
постоянно взваливают себе на плечи готовые мешки слез...
а ручка - заправленная еврейской кровью - в руке!
У них хорошенькие слезы, отполированные, они плачут прелестно...
Когда мешок со слезами открыт, весь мир становится мокрым!
Когда ручка высыхает, она заново наполняется еврейской кровью...
И время от времени раскрывается рана, когда слово
нужно для рифмы - оно должно быть - каждое слово оплачивается
ради кусков золота - они выливаются из глаз в карманы...
Семь долгих лет мой народ дышал с мучениями.
Своими окровавленными, полными боли кусочками души и легких!
И миллионы хищных рук, десятки миллионов дубинок
день и ночь радостно бьют по его седой голове...
Так что нам надо, а? Что нам нужно, я спрашиваю вас, главы семей!
Ваши мысли, ваше сознание нужно, а не ваши
скорбящие языки,
ум, для того, чтобы найти слово, которое мать скажет своему единственному
сыну,
чтобы вдруг сбросить годы мук и снять
груз уныния с ее плеч.
Ум, который полон священными мыслями о народе -
и нет места для разведенных слез, созданных на пишущей машинке -
найдет такое слово!"
(Перевод на английский Хейлы Хойсман. Copyright 1980 by Light Magazine, Inc.)
Что это означает? То, что мы извлекаем из прошлого - эти сентиментальные старые вещи, - не более, чем антропологические памятники? Люди испытывают ностальгию, но разве их связь с иудаизмом определяется лишь содержимым стеклянных шкафов в музеях?
Эта книга существует отчасти потому, что я тоже хотел сохранить кое-что из того мира. История очень простая - пришла война и были созданы гетто. Я был молодым раввином в Ковно (Каунасе) - в литовском городе, который был известен во всем еврейском мире.
Простые люди задавали мне вопросы. Поскольку жизнь была ненормальной, шла война, они не всегда были уверены в том, чего требует от них Тора. Многие источники были недоступны, и я не мог разрешать эти вопросы так, как я это делал бы в нормальной обстановке. Я полагался на свое знание источников, и я записывал вопросы и свои короткие наставления на клочках бумаги, которые хранил в жестяных банках и прятал в гетто, чтобы их сохранить. Если я выживу, - думал я, - то превращу эти короткие записки в полные тексты ответов.
Я чувствовал, что я не просто веду дневник, историческую запись, хотя и этого было бы достаточно. Повседневная жизнь в гетто, еда, которую мы ели, помещение, набитое людьми, которое мы занимали, лохмотья на наших ногах, вши, отношения между мужчинами и женщинами, отношение немецких офицеров - все это переплеталось с вопросами, которые мне задавали. И это память, которую вопросы воскрешают.
Как мог еврей в 1942 году, под хлыстом немецкого зверя, чувствовать свою избранность? Как мог он чувствовать себя частью избранного Б-гом народа, когда он своими глазами наблюдал унижение старших в поколении, праведников и ученых? Когда города занимали немцы, марширующие во славу Германии, одним из первых действий их - равно детей банкиров и необразованных крестьян - было таскать еврея за бороду - давний символ еврея - и отрывать ее.
Немцам этот вид мучения доставлял удовольствие. Никаких особых приемов не требовалось, никаких дурацких приспособлений, никакой воды, никаких бритв. Все, что солдату нужно было сделать, - это схватить еврея за бороду и потянуть. Какое ему было дело до того, что волосы выдирались с кожей? Впрочем, это и лучше - пусть напоминает еврею, что борода безобразна и что он не имеет права ее носить. Ее вид оскорбляет немецкие глаза, которые привыкли к красотам ландшафта, пивным кружкам и женским прелестям.
Тогда раввины решили, что евреи должны сбрить бороды. Тем не менее двое евреев Ковно этого не сделали - сам главный раввин и один из хабадских хасидов. Все остальные подчинились. Ходить по улицам и видеть лица евреев без бород... казалось, что они внезапно стали голыми. Приходилось отводить глаза. Потрясение от видения этих лиц, некоторых - с кровавыми следами насилия, некоторых - просто бритых или коротко остриженных, было подобно ножу в сердце.
Этого дикого удара по еврейскому лицу, подобного когтям тигра, вонзившимся в жертву, было достаточно для того, чтобы ходить с опущенными головами, испытывая стыд, среди врагов, которые украли наше физическое достоинство.
Мы задавали себе вопрос: что это - конец нашего изгнания или начало еще большего разрушения? Возможно ли, что цивилизованные немцы, с их культурой, искусством и наукой, не могут делать ничего лучшего, чем уничтожать еврейские бороды?
Когда же мы поняли, что мы были мишенью немцев только потому, что были евреями, что атаковалось наше еврейство, наша еврейская гордость укрепилась.
Евреи, чья вера была сильна, встретили эти события со страстью верующих. Я говорю не о раввинах или о тех, кто тайно изучал Талмуд и Каббалу, а просто о тех, чья вера во Всемогущего была ядром их жизни. Такой еврей просто следовал законам Торы в той мере, в которой он мог. И когда он не знал чего-либо, он приходил к раввину, чьему авторитету, более широким знаниям и доступу к источникам он мог доверять.
И таким образом евреи приходили ко мне. Благодаря заботе Вс-вышнего, я мог записывать вопросы и ответы и прятать их - и выжил.
Сразу после войны я добыл мои записи вопросов и ответов и, начав исследовать источники в большем объеме, чем мне было доступно ранее, стал записывать развернутые ответы. Только тогда я начал понимать значение этих вопросов, свидетельствующих об уникальности евреев. И я был благодарен за предоставленную мне судьбой возможность запечатлеть эти вопросы, задаваемые в бездне, и ответы, которые возникали из глубины несчастья и разрушения, страдания, смерти и воскрешения.
