— Хоть и длинные руки у морских братьев, — согласился Амосов, — а сюда им не достать. Пусть идут вперед лодьи…

Амосовы корабли один за другим скрывались из виду, а на «Шелони» убрали паруса и, пользуясь спокойной погодой, принялись поправлять судно. Работали весело, с песней.

В обеденный час ветра не стало, и сразу наступила какая-то необычная тишина. Амосов посмотрел по сторонам, удивился.

— Ну и тишь! — раздумывал он вслух. — На реке так-то не всегда увидишь… И морской птицы не слышно. В чем причина? А утресь от птичьего толка покою не было.

На небе ни облачка, на море ни морщинки. Яркое солнышко ослепительно сверкало на гладкой поверхности моря.

Штилевая погода держалась недолго. Вскоре задул ровный восточный ветер. Дружинники расставили паруса так, чтобы лодью не сносило назад.

Труфан Федорович вышел на палубу. Глянув на дозорного, развалившегося в карбасе, он хотел было ругнуть его за нерадение, да понадеялся на погоду и махнул рукой.

Сегодня по маловетрию было особенно, по-летнему тепло; несмотря на сентябрь, дни стояли солнечные, ясные. Амосов, расстегнув одежды, цветным платком вытер обильный пот.

— Егорий! — крикнул он сидевшему поодаль мальчику. — Ну-ка, водицы принеси умыться. Истомило, чуть жив поднялся.

Егорий, зачерпнув деревянным ведерком воды из-за боота, стал поливать на морщинистую шею старика.

— Дедушка, — сказал он, когда старик, обмывшись, принялся расчесывать бороду, — в немецкой стороне тучка черная низко над водой видна. Кругом небо синее, а там облачко махонько, что дым черно.

— Облачко, говоришь? — живо обернулся Труфан Федорович. — Где?

Егорий снова взглянул на черное облачко. Оно было уже ближе и во много раз больше.

Старый мореход сразу понял, в чем дело.

— Сюда, ребята! — раздался его громкий голос. — Паруса роняй! — И он бросился к середовой мачте.

А Егорий, не разбирая ступенек, скатился в поварню и будил спящих дружинников.

— Скорея, скорея! — повторял он. — Беда, скорея!..

Когда молодцы выскочили на палубу, было уже поздно. Черное облако было совсем рядом.

— Смотри, смотри! — испуганно закричал кто-то.

Ошалелые дружинники увидели, как из тучи высунулся извивающийся отросток, похожий на хобот огромного слона. Быстро набухая и удлиняясь, хобот, как живой, тянулся к морю, а море под ним забурлило и вздыбилось пенящейся шапкой. Из тучи потянулись вниз еще две черные руки, но тут же ушли обратно.

В какой-то миг облако соединилось с морем: все закружилось в бешеном водовороте. Порывом ветра с Егория сорвало шапку и унесло куда-то. Вокруг потемнело; загремел гром, сверкнула молния. Проливной дождь водопадом обрушился на судно, скрыв все с глаз мальчика.

В этот же миг две мачты с грохотом вырвались из своих гнезд и вместе со снастью и парусами исчезли за бортом. Лодью, захлестнув водоворотом, стремительно унесло куда-то в сторону.

Но Егорий ничего этого уже не видел и не слышал. Волна смыла мальчика за борт, и он отчаянно барахтался, стараясь не захлебнуться в бурлящей воде.

Через несколько минут шторм стал стихать. Молния сверкала все реже и реже, но дождь все еще лил как из ведра. Егорке показалось, что близко от него плавает что-то черное. С трудом он добрался к бесформенной куче дерева и, уцепившись за какую-то доску, заплакал.

«Сгиб!» — подумал Егорка, стуча зубами от испуга и холода. Ему сделалось страшно.

— Дедушка! — закричал мальчик изо всех сил. — Дедушка!..

Оправившись от страшных ударов волн, Амосов сразу бросился в трюм. Предположения его оправдались: в носовой части лодьи появилась сильная течь. К счастью, на разошедшиеся пазы можно было положить заплату — смоленый кусок парусины, растянутый за углы веревками. Люди встали за насосы. Когда в деревянных трубах с хлопаньем и хрипеньем стали ходить поршни, на душе у Амосова сделалось легче.

И тут он вспомнил о Егорке.

— Егорий! — закричал старик. — Егорушка!!

Амосов искал всюду — Егорки нигде не было.

В поисках мальчика забегали остальные мореходы, но следов его на лодье не нашли. Осталось подумать только одно… Дружинники молчали. Наконец Савелий не выдержал и подошел к Амосову.

— Труфан Федорович, — переминаясь с ноги на ногу, начал он, — не деревом ли мальца зашибло… снастью опять могло зацепить…

Старый мореход оглянулся: ни карбаса, ни маленькой лодочки на палубе не было, все снесло смерчем. Ни слова не говоря, он, как-то сгорбившись, ушел к себе.

— Жалеет Егория, — нарушил молчание Савелий, — а помочь нечем…

Через два часа дождь перестал, небо очистилось от облаков, и скоро солнце снова засияло на синем небе. И море и небо были такими, словно ничего и не случилось.

Как раскаивался теперь Труфан Федорович, что отпустил все свои корабли. Но делать было нечего, приходилось ждать, пока на «Шелони» не поставят новые мачты, не поднимут паруса, не натянут снасти.

Несколько раз старый мореход выходил на палубу и молча смотрел, как идет работа. Задолго до солнечного заката дружинники соорудили мачты из оставшихся на лодье бревен, починили старые запасные паруса. Косые лучи солнца еще золотили спокойную поверхность моря, а Савелий, забравшись на самый верх средней мачты, продергивал снасть для подъема паруса.

«Да, — думал он, работая, — говорят, и рогожный парусок дороже крашеных весел; без паруска-то, выходит, и ни туды и ни сюды…»

Закончив свое дело, Савелий полез было вниз, но его остановил Амосов.

— Глянь-ка, Савелий!.. — Старик стоял без шапки, прикрыв одной рукой глаз, а другой указывал куда-то в море. — На птиц смотри! — крикнул он. — Вон их сколько кружится.

Только теперь Савелий едва различил круживших над морем чаек. Если бы не яркая белизна крыльев, сверкавших на солнце, никогда бы не увидеть их человеку.

— Ну и глаз у тебя вострый, господине! — удивился Савелий. — Ну и глаз, забодай тебя бык! Не сказал бы, что птицы, и век бы не заметил.

Амосов еще раз внимательно посмотрел на чаек, прикинул ветер, еще глянул на чаек и сказал:

— Поднимай паруса, ребята! Остальное после доделаем. Там — Егорка, над ним птица кружит.

Вечерний ветер был тих. Дружинники старались поймать в парусе каждое его дуновение. Лодья медленно двигалась к далеким чайкам. А когда багровое солнце опустилось в кудрявые облака, стелющиеся по горизонту, с мачты раздался крик:

— Егорка, Егорка!

Скоро все увидели маленькую фигурку, снующую по куче деревянных обломков.

Лодья со скрипом пристала бортом к бревнам и тесовинам, опутанным веревочными снастями; на этой куче скакал в восторге Егорка. Сразу несколько рук потянулись к мальчику и подняли его на лодью. Амосов дрожащими руками обнял своего любимца.

Начались расспросы. Все с интересом слушали рассказ мальчика о приключениях.

Труфан Федорович, усадив мальчика возле себя, спросил:

— Скажи мне, Егорий, почему птица возле тебя кружилась?

— А я, дедушка, теста мешок нашел, к щегле он был привязан, то тесто птицам и бросал. Далеко лодья, меня-то не видно, а птицу заметить можно. Думал, по птицам меня найдете.

Труфан Федорович любовно посмотрел на Егорку. Потом перевел взгляд на дружину. На его лице светились торжество и гордость за мальчика.

— Мал годами, Егорий, а умом зрел, забодай тебя бык! — не выдержал Савелий. — И море к нему ласково.

На следующий день утром «Шелонь» тихо подошла к деревянным мосткам на Котлине, где стояли остальные амосовские лодьи.

Дмитрий, связанный по рукам и ногам, находился на корабле морских братьев у Жестокого. На все попытки с ним заговорить он отвечал молчанием или ругательством. В схватке его сильно помяли, но серьезных ран не было. Прошло несколько дней плавания. В конце пятого дня корабли зашли в какую-то гавань. Поужинав в этот день и запив ужин обычной порцией пива, Дмитрий почувствовал слабость, ему захотелось спать. Больше он ничего не помнил.